Дом был последним на Баскет-стрит. Он стоял особняком, хотя внешне ничем не отличался от остальных домов – те же  потемневшие от времени балки, серые стены, прочные дубовые двери.  Вечерами из-за закрытых ставней сочился медово-желтый свет и доносились женский смех и звуки скрипок. Дом спал днем и оживал ночью. Высокий человек, подошедший к дому, явно оказался  здесь не случайно – и не  в первый раз. Его  звали Джордж Бишоп. Он был единственным сыном Джозефа Бишопа, племянника почившего графа Лендбери и двоюродного брата графа настоящего. Ему было сорок лет;  первые двадцать он провел в смутных надеждах на блестящее будущее, однако благодаря рождению у графа отпрыска мужского пола надежды увяли и обратились в пыль. Отец его был игроком и промотал почти все состояние, какое могло бы дать сыну уверенность в прочном будущем, сын успешно довершил начатое беспутным родителем. Привычка жить на широкую ногу и отсутствие склонности к занятиям  хозяйством за неполные десять лет привели его небольшое, унаследованное от бездетной тетки имение в упадок, и Бишоп начал подумывать о необходимости  выгодного брака или церковном приходе.  И тот, и другой путь не казались ему привлекательными, но военная служба привлекала его еще меньше. 
Он был сухощав – пожалуй, чересчур;  слишком длинные ноги делали его похожим на журавля. Бишоп поднял голову, и падающий из окна свет вытащил из полумрака длинное бледное лицо с вялым подбородком и небольшим, презрительно кривившимся на правую сторону  ртом, светлые глаза и  высокий лоб. Бишоп  кивнул, пробормотал себе что-то под нос и потянулся к отполированному сотней рук молотку.
Дверь открыл привратник – мрачный малый с изрытой оспой физиономией. Правое плечо у него было выше левого. Привратник посетителя узнал и оскалился на него, как на давно знакомого, принял шляпу и плащ, и ничуть не удивился тому, что визитер отправился не в шумный общий зал, где веселье было в самом разгаре, а взбежал наверх по узкой лестничке, отогнул потертую занавесь зеленого бархата с тусклыми позолоченными кистями и постучал.

Бишоп вошел, привычно сменив презрительную улыбку на снисходительную. Увиденное и услышанное в покоях хозяйки  его ничуть не удивило. Все уловки мадам Бланш он знал давно – столько же, сколько знал мадам Бланш, которую в пору их знакомства звали Сесиль. Впрочем, звали ее по-разному – кому как вздумается. Какое-то время он навещал девицу в публичном доме «мадам Дюваль» – которая, как и мадам Бланш, не была ни мадам, ни Дюваль. Сесиль утверждала, что имеет французские корни, отсюда и имя – но выговор выдавал в ней местную уроженку из низших слоев. Она не была умна в общепринятом смысле слова, но была цепкой и хваткой, как белка осенью. Уже десять лет назад ей нельзя было отказать в определенной предприимчивости и практичности – эти качества позволили девушке для утех не скатиться по наклонной и не закончить свою жизнь в сточной канаве. Возможно, именно эти свойства ma petite Cécile  привлекли Бишопа и заставили его иначе взглянуть на приятно округлую девицу  с наивным личиком – она умело пользовалась  выгодной композицией из пышных форм и по-девичьи трогательных ямочек на щеках, стараясь понравиться клиентам постарше и побогаче. Бишоп не был ни тем, ни другим, однако после первой купленной ночи он вернулся еще раз, а потом еще, находя в канареечной болтовне девицы определенный резон, и не без интереса наблюдая за тем, как она работает с другими.
Однажды Бишопу срочно  понадобились деньги в долг;  кредитор был немолод, скуп, но падок на удовольствия. Бишоп привел его к мадам Дюваль и познакомил с Сесиль. Наутро благодарный сатир отсчитал деньги и взял с него обещание поехать в «тот дом» на следующей неделе – а  через два дня  умер от апоплексии в собственном кабинете, не успев присовокупить расписку Джорджа к бухгалтерским книгам; Бишоп счел это добрым знаком. С тех пор между ним и «Сиси» установились особые отношения. Степень их доверительности колебалась в зависимости от времени года, фаз Луны или количества принятого накануне  кларета, однако выгоду от  совместных авантюр  оба сочли достаточно весомой, чтобы продолжить знакомство и после того, как «малютка Сесиль» превратилась в хозяйку собственного увеселительного заведения «мадам Бланш».

- Здравствуй, Сиси, - Бишоп привычно обогнул шест с Рыжим (зеленым) попугаем, забрал из рук «мадам»  бокалы и поставил их на стол,  где стояла початая бутыль красного вина и блюдо с вялеными  финиками, и по-хозяйски приложился сухими губами к напудренному плечу,  - не сомневаюсь, ты никого не ждала. Как идут дела?

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-08-17 19:49:53)

- Не задержался, - признал Бишоп, задумчиво рассматривая стоящую на столе серебряную бонбоньерку, - я давно тебя не видел. Решил, что твое общество мне подойдет больше.
Когда он  оторвал взгляд от столешницы и поднял  голову, в зеркале напротив на одно мгновение  отразилось узкое сумрачное лицо, словно принадлежавшее другому человеку, и в это самое мгновение стало понятно, что  мысли, преследовавшие его последние дни, уже оформились в пространную и страстную речь. Оставалось лишь выбрать подходящее время, чтобы эту речь произнести. Сейчас – и Бишоп понял это по сухому блеску глаз мадам Бланш - время было еще не подходящее. Метаморфозы «фасада» и поведения «малышки Сесиль» нынче в большей степени, чем десять лет назад, зависели от времени года, фаз Луны и количества выпитого кларета. Последнего явно было недостаточно для того, чтобы суховатый облик мадам обрел ту необходимую ему размытость линий и фраз, за которыми неминуемо  следует пустая болтовня (ее можно вытерпеть) и особенная благосклонность (ради нее стоит потерпеть).  Без особого труда вернув на лицо приятно-снисходительную улыбку, он  ловко забросил в рот финик, прожевал его (чем вызвал неудовольствие и невразумительное бурчание Рыжего), разлил вино по бокалам и протянул один мадам Бланш.
- Выпьем, Сиси. Неправильно пить в одиночку. Лучше пить вдвоем.
Вино было терпким и крепким.

Даже будучи заметно увлеченным собственными мыслями, Бишоп тщательность наряда мадам Бланш отметил и оценил, присел в  кресло напротив,  и про себя кивнул благосклонно. Нет сомнений -  Сиси именно то, что ему нужно. Достаточно вульгарна, чтобы подчеркивать принадлежность к сфере порочных услуг, и вместе с тем достаточно респектабельна, чтобы привлекать клиентов побогаче и познатнее.
- Твои слова да будут услышаны небесами,  - бокал опустел не менее стремительно, чем был наполнен.
Что ж, может, так оно и будет.  Удача, наконец, улыбнется ему  - если видеть перспективу.  Вольно или невольно, мадам Бланш затронула тему болезненную. В последние годы фортуна все чаще поворачивалась  к Джорджу Бишопу, эсквайру,   спиной. Не просто спиной, сказал бы он  после двух бутылок хорошего кларета – той самой ее  частью, которую в приличном обществе обозначать  не принято. Однако забрезжившая на небосклоне звезда сомнительной наживы  вселила в него изрядную  толику оптимизма – так часто случается с людьми, не очень прозорливыми (а Бишоп не страдал от избытка рассудочности) и полагающимися на случай; в этой части несостоявшийся наследник графа целиком походил на девиц легкого поведения, чья вера в благосклонность фортуны   росла пропорционально количеству богатых торговых  судов  в плимутском порту.
- Налей еще, Сиси, - сказал он. И Сиси с готовностью исполнила просьбу, - и себя не обдели. Попроси лакея принести еще бутылку, я оплачу. И поесть, -  он зажмурился (кларет был очень недурен), с наслаждением снова отхлебнул из бокала и вытянул журавлиные ноги на  персидском ковре (сомнительном символе роскоши и упадка), заняв добрую половину тесного пространства кабинета. -  Один приятель предложил выгодное дело. Поставки прусского оружия  в Новый Свет. На нужды армии. Для этого необходим стартовый капитал.
Стартового капитала у него, разумеется, не было, но был другой  приятель,  с которым, как и с предыдущим,  Бишоп познакомился за игрой в баккара в салоне m-lle Dupont. Он представился Жеромом Дюбуа, а в кулуарах охотно  намекал, что является внебрачным сыном графа де Верженна. Именно он и  предложил Бишопу не менее выгодную авантюру по перепродаже испанских изумрудов, которые его, Дюбуа,  давний знакомец, наследник состояния старого приватира, получит на днях. Для этого тоже нужен был стартовый капитал. Проекты множились, как кошки весной. Человек более подозрительный,  чем Бишоп, мог бы заметить, что побочный сын графа примерно настолько же сын, насколько содержательница игорного дома – мадемуазель, но азарт и предвкушение скорой наживы, по обычаю, затолкали остатки здравого смысла в самые темные закоулки его сознания.
- Две тысячи фунтов. Мне нужны две тысячи.

- Разумеется! Разумеется, Сиси!  - из них двоих, вопреки распространенным стереотипам, именно женщина, а не мужчина сохраняла хладнокровие. Бишоп залпом выпил, вскочил с кресла и принялся мерить журавлиными ногами комнату. Два шага вперед – он упирался в низкий  столик – два шага назад – и взгляд цеплялся за камею на каминной полке. Мраморная камея, пожелтевшая от времени, изображала голову горгоны Медузы. Змеящиеся волосы на голове чудовища шевелились. Бишоп моргнул и развернулся к столику – как раз вовремя. Неслышно отворивший двери кабинета лакей (настолько неслышно, что при живом воображении можно было представить, что он попросту материализовался из воздуха) поставил на стол блюда с зайчатиной и паштетом и деликатно звякнул подносом, наклонив голову влево:
- Принести еще вина, мадам?
- Неси, - махнул рукой Бишоп.
Зайчатина была хороша – мадам Бланш пользовалась услугами отменного повара. Бишоп жадно вгрызся в заячью ножку, брызгая соком на шейный платок, и продолжил, яростно жестикулируя:
- Верное дело, Сиси, верное! Дюбуа не первый год знаком с этим человеком. Его дед… был приватиром во времена войны за испанское наследство. Успел пощипать испанцев за хвост. У него остались драгоценности. Изумруды, золотые дублоны, украшения.  Пират оставил все сыну, а сын оказался засранцем, прожил семьдесят шесть лет, под старость сделался скуп и подозрителен, да и жаден чрезмерно. Денег наследнику не давал, подарками не баловал. Однако неделю назад его хватил удар, и все со дня на день ожидают кончины. Тут–то мы и возьмем сокровища в оборот. Стоят они  не меньше пяти тысяч, наследник согласен отдать оптом за четыре,  а, если выгодно перепродать, получишь вдвое больше, а то и втрое! Втрое, Сиси! Дюбуа знает, что говорит. Знаешь, он ведь…
Бишоп покачнулся и припал к новому куску зайчатины. Его слегка штормило.
В углах комнаты сияла великолепным изумрудным светом перспектива скорого обогащения.
- Он бастард французского графа… политика. Верженна. Отец его, разумеется, не признал официально, но помогает тайно… з-знаешь, такая  душе-шш…щипательная история. Дюбуа готов выложить две тысячи, с меня вторая половина. Если дело выгорит, через шесть недель  верну кредит с процентами. А! Сиси?

Бишоп споткнулся о пустоту и с восторгом (почти неподдельным!) посмотрел на «бедную женщину». Мадам Бланш не была бедна. Он это знал наверняка, хотя бы по тому, сколько богатых клиентов прошло через ее постель в ту пору, когда она еще привлекала мужчин собственным телом и умениями;  он знал, что, став распорядительницей борделя, она имела годовой доход, сравнимый с доходом от хорошего фермерского хозяйства. Умение  пустить пыль в глаза нарочитой  позолоченной роскошью «дома свиданий»  сочеталось со здоровым прагматизмом и бережливостью, которой позавидовал бы управляющий имением средней руки.
Итак, у  нее были деньги, и почти мгновенно продемонстрированная готовность с ними расстаться (пусть  только обозначенная пунктиром – ничего, его воображение  уже дорисовало все остальное!) ввела Джорджа Бишопа в состояние ступора, через несколько мгновений сменившегося на умеренную двигательную ажитацию.
Бишоп мелкими шажками приблизился к креслу Сиси, согнулся в пояснице почти пополам, демонстрируя  венецианское кружево манжет, обтянутые плотным лазоревым шелком тылы и  прекрасно сохранившуюся гибкость,  и поцеловал  запястье.
- Ты ангел, душа моя, и паштет у тебя божественный,  - благородный лоб  авантюриста излучал сияние, - и ты имеешь право знать все детали.   Две тысячи через шесть недель я превращу в пять. Твои проценты составят две или даже три сотни. Три сотни за шесть недель –  все ростовщики Лондона лопнут от зависти! Если же ты согласишься не требовать деньги сразу, и я пущу их в дело – через полгода, в крайнем случае, месяцев через девять, ты удвоишь собственный капитал.
Скорее всего, Бишоп преувеличивал. Вероятно, даже он сам догадывался о том.
Но остановить игру воображения было уже невозможно.

Верхняя губа на лице Бишопа приподнялась, обнажая крупные резцы  и розовую десну. Улыбаясь, он напоминал крысу. Сегодня – сытую крысу.
Общеизвестно, что продажная женщина легко (и без дополнительных уговоров)  раздвигает ноги, но  куда менее охотно расстается с деньгами. Сомнения Сесиль он принял именно так, как должно было их принять, и принялся уговаривать. Это он делать умел. Ему не доводилось ранее уговаривать «девиц» – звонкая монета делала это за него, но не раз (и не два) приходилось уговаривать кредиторов. Сесиль была потенциальным кредитором, а, значит, справедливо  нуждалась в своей порции убеждения.
Красноречие  неплохо подпитывалось красным вином и жирным утиным паштетом. Джордж Бишоп подцепил вилкой новый ломоть паштета, запил из бокала и, с наслаждением хрустя суставами, покосился на попугая почти одобрительно.
- Умная птица, далеко пойдет, - замаслившийся  взгляд скользнул по откровенному декольте мадам  и переместился на голову Медузы. Медуза подмигнула – фривольно и заговорщицки.  Нет, слегка увядшие прелести мадам Бланш уже не вызывали в нем того прилива жизнелюбия… но вызывали другой, практический энтузиазм, поскольку нет более прочной,  постоянной и объединяющей  любви, чем любовь к деньгам.
- Даже не думай! Не лишишься. Не лишишься, и  через пару месяцев сама будешь смеяться над собственными сомнениями.  На что нужны друзья, если не для того, чтобы вовремя протянуть руку помощи и…
«Кошелек», - закончил оживленный внутренний голос.
- Парочку лучших камней можно будет оставить у себя в качестве задатка. Хороший ювелир сделает из них… - длинные пальцы авантюриста мечтательно дрогнули,  затрепетали,  привычным жестом огладили женскую шею,  - серьги или ожерелье… в каких не стыдно будет показаться в обществе.

Бишоп любил намеки. Какая жрица любви  не мечтает о респектабельности? Добром имени, собственном домике и капитале? Какая из этих напомаженных девиц в кричащих платьях,  с полуоткрытой грудью и карминными сосками  не мечтает закрыть шею шемизеткой благопристойности и судачить с соседками о ценах на мясо и муслин?

Смутные перспективы респектабельности оказались куда более заманчивыми, чем  ожидал сам Бишоп. Мадам Бланш согласилась – и согласилась незамедлительно. Ему не пришлось уговаривать долго. Сиси оказалась самым щедрым и сговорчивым кредитором в его жизни.
- Ты умная женщина, Сиси, - восхищенно щелкнул пальцами Джордж Бишоп,  эсквайр, - за полчаса ухватить суть и понять выгоду!.. На такое не каждый  брокер Королевской биржи способен!  Отметим заключение сделки.

Королевская биржа была так же далека от мирка мадам Бланш, как Гибралтарский пролив. Наверняка самолюбие опытной кокотки приятно ласкало слово «сделка».  Это было понятное и приятное слово. «Деловое предложение» всегда звучит лучше, чем авантюра. Легкость, с какой Бишопу удалось получить две тысячи фунтов на  благие (вне всякого сомнения!) начинания, окрыляла не меньше вина. Однако вина не бывает много.
Еще один щелчок пальцами – и лакей принес новую бутылку.
Йоркширский пудинг дрожал на блюде,  оплывая каплями мясного сока и  жира.
Вино щекотало небо.
- Пей, Сиси. Через пару месяцев ты станешь богаче на триста фунтов. А через полгода, - Бишоп мечтательно зажмурился, - через полгода  сможешь задуматься о собственном домике где-нибудь в Дорсете или Бате. Откуда ты родом?
- Пей, Сиси! - хрипло прокричал попугай, и, кланяясь, зачастил, - Дорсет-дорр-рсет-дор-ррсет… От-куда ты р-рродом?

Сколь бы ни был пьян Бишоп, слова «Калмсток» и «граф» произвели на него поистине магическое действие, по силе сравнимое разве что с купанием в ноябрьском стылом пруду. Как  и многим клиентам «малышки Сиси», в разное время ему доводилось  выслушивать разные версии смутного прошлого веселой девицы. История незаконной дочери французского дворянина, плода любви  аристократа и танцовщицы  из кордебалета Ковент-Гарден, подавалась исключительно после третьей рюмки кларета и под особенно пикантным соусом.
Сегодняшнее признание Сесиль могло бы сойти за пьяную болтовню, если бы не одно «но». Немногие шлюхи Плимута знают название деревеньки в пяти милях от Лендбери-холла, и говорят о ней  с затуманенным пьяной слезой взглядом, как о чем-то определенно памятном. Загадочная ухмылка искривила накрашенные губы мадам Бланш.
Бишоп почти протрезвел, но виду не подал. Последний раз он был в Лендбери лет пятнадцать назад – на именинах наследника. Он ехал с тайной надеждой увидеть болезненное дитя, бледное и слабогрудое, обещавшее не дожить до совершеннолетия,  а встретил крепкого вихрастого мальчугана, гонявшего на заднем дворе  гусей наравне с чумазой ребятней дворни. Графиня поднимала глаза к небу, граф усмехался, заедая смешок трюфелем. Джордж пробыл в имении графа семь дней, ведя неторопливые беседы со счастливым отцом и страстно желая, чтобы юный лорд Генри свалился с подаренного ему пони;  попросил три тысячи займа, получил сто фунтов и настойчивое пожелание более с подобными просьбами к родственнику не являться.
Сесиль в доме не было. Он  бы ее запомнил.
- Прямо в графском имении! Надо же! – улыбка вышла кривоватой и в чем-то  повторяла крокодилью гримасу его визави, - при графине состояла, должно быть?

Ну, разумеется.
Граф пользовался покладистостью горничных, пока графиня исправно рожала ему детей – одного за другим. Бишоп ни на мгновение не усомнился, что именно сейчас мадам Бланш говорит чистую правду – ибо, как и положено правде, ее история была стара как мир, банальна  и непритязательна. Ни одна жрица любви шлюхой не рождается, но ступить на стезю порока улыбчивым розовощеким дочерям конюхов, прачек и кухарок нередко помогают их хозяева. О нет, Бишоп не осуждал родственника – полагая, что на его месте сам не пропустил бы смазливую девицу, не «попробовав на вкус», однако эта история – в отличие от сотен других, похожих на нее, обладала дополнительным шармом. Ее участники  были Бишопу хорошо знакомы.
Конечно, Джордж Бишоп не называл своего настоящего имени в любом веселом заведении, и дом мадам Бланш не был исключением. Где-то Бишоп оставался безымянным «добрым господином», там, где  становился завсегдатаем, он использовал вымышленные громкие фамилии, звучавшие так же фальшиво и искусственно, как «мадемуазель» в приложении к проститутке не первой свежести.
Однако не всякая «мадемуазель» получает шанс стать «мадам» - и грамотно использует его. Сесиль смогла. И уже поэтому, а еще и потому, что похождения графа Лендбери могли стать поводом для злословия в узком кругу приятелей, Джордж Бишоп  самолично подложил в тарелку «мадам» кусок паштета, долил вина, и замер, держа серебряную вилку на весу:
- Ты умеешь заинтриговать, дорогуша. И что же заставило тебя отказаться от милостей его светлости? Он был жаден? Он извращенец? Или графиня застала вас в самый эм-мм… пикантный момент?

Воображение Бишопа было умеренно плоским, чтобы предположить сюжет несложный, но развращенным в достаточной мере, чтобы предположить сюжет фривольный. Он подцепил новый ломоть паштета на вилку и приготовился слушать историю, подобную тем, какими развлекали себя персонажи анекдотических историй Боккаччо. Он предвкушал, как будет после пересказывать приятелям пикантные детали похождений родственника. Может быть, граф переодевал горничную в платье пажа и использовал как мальчика? Может быть, он заставлял девицу бегать вокруг стола на четвереньках и лаять?

Паштет подтаял, потек вниз масляными каплями и свалился на тарелку, забрызгав шейный платок «мистера Кавендиша».
- О, как это… печально, - проговорил Бишоп, смахивая крошки салфеткой.
Что-то смутное, еще не озарение, не догадка, но намек на нее, зародился в его затуманенном сознании. Мысли хаотически стучали в стенки черепа, как горох. Бишоп зажмурился.
- Жаль, что так вышло,  - он открыл глаза и уставился на Сиси просветлевшим взором, - но время лечит. Давно это было.
Это было давно. Последняя дочь графа родилась лет… шестнадцать назад.
За пять лет до того графиня произвела на свет двойню – девочку и мальчика,  будущего графа Лендбери, тем самым похоронив все надежды Джорджа Бишопа, эсквайра, на благополучный исход дела, какой щедро предлагал ему майорат.
Бишоп закашлялся и торопливо запил кашель вином.
А «Кавендиш» сказал:
- Тому уже лет шестнадцать-семнадцать, поди… Сколько было бы твоему мальчугану, Сиси?

И именно тут слух авантюриста уловил то, что настойчиво ускользало от затуманенного сознания. Двадцать один год.
- Печальная история, - пробормотал он, - выпей, душа моя. Вино лечит все. Да и кто знает, что было бы, если… Двадцать один год, говоришь… Да ты сама была дитя, поди…
Каков мерзавец!
Он говорил то, что ей желалось услышать. Взгляд его наткнулся на остекленевшие глаза проститутки и метнулся в сторону. Озарение снизошло на Джорджа Бишопа, эсквайра, как раз между седьмой и восьмой рюмкой кларета. 
Разумеется, всякая жрица любви  точно знает, кто виноват в ее падении, точно может определить «поворотный момент» в несчастливой своей судьбе и найти первопричину своих несчастий. Более того, она останется проживать остаток жизни в убеждении, что, сложись вот тут по-другому, и вся жизнь пошла бы иначе. Как ни странно (а может, и вовсе не странно), течение мыслей старой шлюхи и потасканного неудачника было на удивление схожим. У Бишопа тоже были свой «поворотный момент» и своя первопричина. 

Бесформенный кусок паштета так и остался лежать на тарелке; Бишоп забыл о нем, запивая слова мадам Бланш новой порцией вина. Опустела  и эта бутылка. И он потребовал новую и  подлил Сесиль еще, проглатывая молчание. Сам он не чувствовал себя столь отвратительно  трезвым даже на второе утро после обильных возлияний. Лакей собрал грязную посуду и вытек вон, а Джордж Бишоп, скорбно тряся головой, похлопал «малышку Сесиль» по руке жестом куда более добродушным, чем можно было ожидать от  прохладного господина с рыбьим взглядом еще полчаса назад. Увы,  добродушие это нельзя было оправдать действительной добротой, скорее, оно было результатом сложных логических  построений, родившихся в воспаленном мозгу визитера.

Двадцать один год.
Двадцать один год назад маленькая служанка родила графского бастарда в домике лесника. Дитя погибло, а служанку отправили с глаз долой, чтобы не раздражала ее светлость, родившую примерно в то же время двойню. Какая неожиданная удача для графской четы, чья семья прибывала до того исключительно девочками! Еще тогда находились «знатоки», уверявшие, что второго ребенка граф попросту купил у нищей крестьянки, которая рада была избавиться от обузы, но дитя с возрастом стало копией своего родителя – так природа и заткнула рты недоброжелателям, и похоронила надежды Джорджа на скандал в благородном семействе… Однако он не учел (никто не учел!), что детей у графа действительно могло быть двое… От разных матерей.
- Ежели ты родила в конце лета, так, может, и не помер… летние дети крепче.  Может, в семью бездетную попал, или взял кто на воспитание, ежели заплатили хорошо, - осторожно, словно по болотным кочкам ступая,  заговорил Бишоп, - может, и живет сейчас где-то, не зная, кто его мать…

Звон разбитого стекла вырвал Бишопа из оцепенения – он услышал именно то, что ожидал услышать. Люди, склонные давать волю воображению, часто находят недостающие детали мозаики и тайные смыслы даже в невинных фразах; Джорджу Бишопу услышанного хватило, чтобы представить картину в красках. И он захохотал, откинувшись на спинку кресла и  вытирая выступившие слезы  батистовым платком, извлеченным из-под манжета.
- Каков, а?! Нет, ну каков же!..
Привлеченные шумом в рабочем кабинете хозяйки, в дверь сунулись лакей и одна из незанятых девиц. Ярко-синие перья на голове шлюхи подрагивали от любопытства.
Бишоп встал и, пошатнувшись, ухватил бушующую мадам Бланш  за талию и  прижал к себе, чувствуя, как впиваются в ребра костяные пластины чужого корсета:
- Все-все, тихо, Сиси, тихо… Вот  так…Эй, поди сюда, - он потряс головой и уткнулся немигающим взглядом в декольте девицы в перьях. Лакей неуверенно топтался у двери, опасаясь (и, вероятно, не без оснований) второй бутылки. Девица подошла.
- Чего пожелаете, добрый господин?
- Вот возьми ее… Отведите в спальню. Горничную позови.
- Мне вернуться потом, мистер? –  перья многообещающе покачнулись, девица улыбнулась, демонстрируя мелкие зубы и кончик розового языка, - если пожелаете…я умею многое.

Как ни странно, он не пожелал. Шлепнув уходящую шлюху пониже спины и убедившись, что ничего иного он так остро не желает сейчас, как вернуться домой и обдумать все услышанное еще раз, Бишоп покинул кабинет мадам Бланш, осторожно переступая через битое стекло.
Уходя, он вспомнил об обещанных двух тысячах.
Они в любом случае будут кстати, и он вернется за ними завтра днем. 
Но нынешним вечером его занимал лишь так вовремя родившийся и так удачно скончавшийся сын маленькой служанки.
Здравый смысл нашептывал ему, что все, что он априори счел истинным, в реальности может оказаться плодом хмельного воображения старой проститутки.

«Почему бы не проверить, - пробормотал Бишоп, проваливаясь в сон, - давно я не навещал родственников…»