Рассвет выдался неспокойным: дядюшка Фестер подкараулил Гомеза у самых дверей покоев и потащил в пыточную, чтобы поделиться очередным бизнес-планом. Идея о переоборудовании подвала в домашний завод по обогащению урана была принята с энтузиазмом: дядюшка Фестер, брызжа слюной, убедительно доказывал, что там, где что-то обогащается, можно обогатиться и самому, Гомез же с умильной болью в сердце думал, что эксперименты помогут детям с пониманием естественных наук в школе. Довольные друг другом, они разошлись, когда ставни были уже давным-давно плотно заперты. Прокравшись в спальню на цыпочках, чтобы не разбудить супругу, Гомез невольно залюбовался: как сладко, не дыша, спала Мортиша на новеньком матрасе из гвоздей! Поцеловав жену в белую шею, он умиротворенно пристроился рядом, и встревоженные летучие мыши прохлопали ему колыбельную.
К вечеру дом ожил. Заспавшегося Гомеза слегка прихлопнуло сложившимся пополам матрасом. Он услышал, как Мортиша принимает серную ванну, вспомнил о сегодняшнем приезде дорогого пятиюродного брата внучатого племянника бабушки и тоже поспешил привести себя в порядок. После бодрящего обжигающего душа он побрызгался одеколоном с жабьим секретом и выбрал костюм в актуальную в любом сезоне арестантскую полоску.
Пробежав по территории поместья, Гомез нашел каждого из родственников, чтобы поприветствовать с новой ночью – всех, кроме Мортиши! Шалунья знала, как он обожает искать ее в лабиринте тайных ходов. Вторя глухому рыку запертого на чердаке балийского тигра, Гомез метался во дворе между нагробий, пока подошедший Ларч не намекнул, выразительно зажмурившись и медленно открыв глаза, что миссис Адамс находится в зале.
- О, cara mia, это французский! – он старательно, тихо крался, но тут же ринулся к супруге, только заслышав ее чудесный замогильный голос, и, схватив изящную ручку Мортиши, принялся осыпать ее мелкими поцелуями от ладони до локтя. – О, эти гибкие, как лианы, ручки! Как ты бледна! Ты видела, как сегодня убийственно цветет белена? Как раз к приезду гостя! Кстати, о госте, – Адамс деловито вытащил из нагрудного кармана пиджака сигару и стал ею помахивать, – в какую кровать его лучше уложить, дубовую или цинковую?

- О, наказание мое, от твоих губительных идей у меня бегут мурашки по спине! – Гомез восхищенно пробормотал и чмокнул супругу в плечо. Мурашки деловито спустились вниз по брючине и бодрой колонией скрылись под диваном, на котором когда-то скончался дядюшка Дональд. Мягко хлопали мышеловки. От платья Мортиши исходил упоительный аромат дурмана.
- Отвратительное меню! – Адамс даже причмокнул от удовольствия. – И угостим его настоящей Кровавой Мэри! Не тем, что они пьют там у себя, сплошное надувательство, – он нахмурился, вспомнив, как после очередной бизнес-конференции его хотели отравить томатным соком. – И на десерт – дамские пальчики!
Пробегавший мимо Вещь осудительно постучал по ботинку Гомеза.
- Без обид, приятель!
Тут раздался скрип заводимой катапульты, по гостю прозвонил колокол, и с оглушительным криком Джон Смит, коммивояжер, приземлился на крыльцо. Половицы угрожающе хрустнули. Живший под крыльцом крокодил щелкнул зубами, мечтательно косясь на деревянную крышу над собою. Замочная скважина ощерилась створками и затаилась.
Джон Смит был полной противоположностью своему дальнему родственнику: голубоглазый, светловолосый, высокий атлет. Потерянный человек, считали в семье и печально вздыхали.
Яростно отряхиваясь, мужчина огляделся по сторонам. Взгляд неприязненно скользнул по надгробиям.
- Черте что! – он пробормотал себе под нос, но, оглядевшись, барабанить в дверь не рискнул. – Есть кто живой, или я попал в Грейсленд?*

*Graceland Cemetery

- Да, мама, я слышу, - негромко сказала Уэнзди своему отражению, закалывая небольшой узел третьей и последней остро заточенной спицей. Хотя ей уже исполнилось четырнадцать, дочь Аддамсов все еще носила несколько детские платьица с длинными рукавами и передниками. В их складках было так удобно прятать ножи, а про такую мелочь, как пузырьки с ядом, даже и говорить не стоило.
Бесшумно, как тень чьей-то смерти, Уэнзди спустилась по лестнице и остановилась рядом с мамой. Она еще не обрела женственности Мортиши, но уже вызывала в людях инстинктивное чувство опасности.
- Полагаю, Пагсли спустится, как только освободится из кандалов, - сказала девочка и с интересом уставилась на дверь. Черные глаза будто пытались смотреть сквозь нее, а ресницы не двигались. Уэнзди могла не мигать очень долго. Очень. Девушки в школе, желавшие сыграть с ней в гляделки, падали в обморок. Правда, возможно в этом была виноват не взгляд, а холодная улыбка прирожденной убийцы, которой Уэнзди сопровождала каждую игру, в которой участвовала.

- Мортиша, ты будишь во мне зверя! – Гомез сверкнул глазами и порывисто опустил руку. Кинжал остался лежать у сердца, но Адамс чувствовал, что без кровопролития не обойтись: бабушка справедливо отмечала, что легкие надрезы на венах способствуют приобретению благородного бледного вида. Гомезу хотелось быть еще белее на фоне родственника. Он повернулся к дочери и печально покачал головой: – Ты еще слишком мала для гуляша по-цепешевски, мой дорогой кошмар.

- Надеюсь, это будет не последний ужин в моей жизни, – пошутил Джон Смит и осекся, поймав на себе недоумевающие взгляды. – Я сейчас съел бы и слона, – он угрюмо пробормотал, вызвав у обитателей дома очередной приступ удивления. – Только не говорите, что на ужин действительно слон, – Смит вздохнул, уже смирившись.
- Пойдем, кузина. В школе ты, наверное, чемпион по гляделкам? – мужчина хмыкнул и похлопал Уэнзди по остренькому плечу. – И у тебя, наверное, куча друзей…
«Они просто чудаки», – утешал себя коммивояжер. – «Просто богатые чудаки».

Процессия чинно расселась за столом: Гомез во главе, по бокам дети, Мортиша напротив, рядом с ней Джон Смит и дядюшка Фестер, уже успевший испугать гостя ложной деревянной ногой. Адамс, как и подобает хозяину, был торжественно мрачен, пожирал глазами супругу и держал столовые приборы под опасным углом.

Выпив красного вина со странным привкусом, о котором не хотелось размышлять, Смит заметно расслабился. В конце концов, все, что от него требуется – лишь подыграть этим чокнутым. Постучав кончиком ножа по краю тарелки, чтобы угомонить нечто, царапающееся изнутри в устричных створках, Джон с приятной улыбкой негромко заметил миссис Адамс:
- На родине меня называют сердцеедом…в переносном смысле, конечно. Но я сразу могу почувствовать, что понравился женщине...

Кузену не стоило этого делать. Правда, не стоило. Уэнздей не любила, когда ее касались так… снисходительно. Что ж, тем веселее… а то играть все время только с Пагсли и дядей Фестером – скучновато. А этот кузен такой… как родители ее одноклассников. Из него получится подходящая жертва.
Девочка отпила сока с кровью – вина ей еще несколько лет не нальют, хорошо, что на кровь запрет не распространяется. Она старалась копировать жесты матери, когда-нибудь игра с бокалом может ей пригодиться… а с ножами мисс Адамс уже обращалась очень легко и непринужденно.
- Конечно, я помню тетю Бертилию, мама, - Уэнздей кивнула. Она была уверена, что мистер Смит (она лучше тупым ножом себе язык отпилит, чем назовет его кузеном) заинтересует их родственницу разве что в качестве подопытного… или жертвы. Но уж точно не как жених. Тут и смотреть-то не на что. Очкастый парень, с которым они с Пагсли познакомились в летнем лагере два года назад, дал бы ему фору в полмили. Конечно, любовь зла, но все же эта мировая сущность не настолько садистка, чтобы влюбиться в такую… живую заурядность. Хотя… тут ей пришла в голову идея.
- Мама, но ведь мистер Смит не откажется поиграть с нами, правда? Он ведь задержится? – спросила Уэнздей тоном юной прорицательницы.
Пожалуй, пара шрамов могут сделать этого… родственника посимпатичней. У нее такие замечательные ножи…
- Видите ли… - она так и не назвала его кузеном, - У меня в школе мало друзей. Только брат. Остальные… боятся меня, - Уэнздей улыбнулась. Она гордилась своим положением Темной королевы класса.

Джон слегка побледнел под ровным слоем загара. Он по-прежнему желал воспринимать происходящее как фарс, но подавить естественное желание сбежать становилось все сложнее. «Фирменный дурдом», – подумал Смит. Дядюшка Фестер загадочно ему подмигнул.
- Что вы, ни к чему такая…помпезность. Я человек скромный. – Джон не был уверен, что не будет чувствовать себя идиотом в окружении факелов и душевнобольных. – Мне достаточно экскурсии в интимной компании миссис Адамс.

Гомез посмотрел на родственника другими глазами, достав их из кармана. Он всегда носил с собою парочку подсохших экспонатов, принадлежавших, как уверял продавец, самому Казанове. Говорили, что это придает мужскую силу. Гомез на здоровье никогда не жаловался (о, эта Мортиша! с нею он закалил характер и приучился молчать, лишь бы не заканчивалась пытка!), а вот изящные вещички очень любил.
Глаз закрыл все лицо коммивояжера, но Адамс залюбовался на его прическу: интересно, какой гель тот использует? Неужели на основе устричной вытяжки? Сам Гомез старомодно предпочитал брильянтин. Крошки алмазов то и дело застревали в усах. Но почему sa chérie постоянно вспоминает про традиции? Мортиша, которая всегда знает, какой размер дыбы в моде…неужели она с ним заскучала?
Адамс судорожно втянул воздух. О, этот запах тлена!
- Идите, идите…Я вас догоню. У меня приступ депрессии.

Дядюшка Фестер завистливо присвистнул, выкатываясь из-за стола и обдумывая, как бы прикрутить к одному из факелов кусочек динамита.

- Спасибо за ужин, – поблагодарил Джон, очень рассчитывая на пакетик чипсов в своем чемоданчике. Неудивительно, что обитатели дома похожи на скелетов, с такой-то жесткой диетой. Смит поспешил помочь миссис Адамс, зверской гримасой отогнав Ларча. – Мадам.

- А если поджечь твое платье, ты будешь танцевать быстрее? – любознательно поинтересовался у сестры Пагсли.

Процессия в том же составе, за исключением депрессирующего Гомеза, двинулась в сад.

Дети, чинно следуя за матерью (Уэнзди и вовсе плыла привидением), продолжали разговор о танцах и огне.
- Надо подумать, - к таким вещам надо подходить тщательно, и творчески. - Я хочу танцевать долго. И красиво. Тут все зависит от платья… Если взять то, что с оборками, - этот подарок жены кузена Оно Уэнздей считала слишком уж… жизнерадостным, но если над ним немного поработать, получится весьма мило. - Если добавить в твой напалм чего-нибудь и пропитать этим платье, получится настоящая адская пляска.
Уэнзди вскочила на бревно, погладила по спинке паука и вернулась к брату.
- Я буду как прабабушка Лукреция Адамс. А кто будет жертвой? – девочка кивнула в спину кузена и вопросительно глянула на брата. Этот… человек был достаточно крупным. Чтобы с ним было можно совладать хрупкой девушке… конечно, если девушка не Адамс.
- Или пригласим в гости директора школы? Папа всегда радуется, когда он приходит. Говорит, что вспоминает своего двоюродного дядю Горация. Тот тоже заикался и дергался всем лицом. Хотя директора папа наверняка перед Хэллоуином на чай пригласит.
Это было серьезно. Чаще, чем два раза в год, мистер Томсон пересекать порог дома Адамсов не рисковал.
- Сколько у нас осталось бомб? – поинтересовалась Уэнзди. Идея огненных танцев ее захватила, временно потеснив даже любимые ножи. Но ведь пиромания – это тоже неплохо, особенно в сочетании с ведовством.

Гомез мчался, как очаровательное разрушительное торнадо, рискуя споткнуться и свернуть шею (как это было бы романтично!). Вещь так торопился следом, что от напряжения немело запястье, и изловчился зацепиться за брючину Адамса на очередном повороте.
Воображение рисовало кровью дикие картины: Мортиша в приторно-розовом, Мортиша в купальнике, Мортиша на конкурсе «Миссис Америка»! В иные годы за подобное оскорбление стрелялись на дуэлях! В руках Гомез сжимал два коллекционных револьвера.

- Не буду делать бомбы, Уэнзди! Они опять рванут и опалят мне брови и волосы, и одноклассники будут дразниться Шалтаем-Болтаем! – Пагсли вдруг заупрямился.
С верхней ветки высокого дерева сорвался небольшой сычик и, прицельно спикировав, поймал пробегавшую между корнями полевку. Пагсли настроился на мечтательный лад.
- Уэнзди, а «французский поцелуй» – это разновидность пытки, вроде «испанского сапога»? «Целоваться» ведь значит «обмениваться микробами», да? А почему, когда я предложил Люси поцеловать ее, когда у нее был насморк, она расплакалась и пожаловалась учительнице? Хотя мне больше нравится Кристина, она обещала подарить мне свои брекеты, когда их снимут. И она такая милая, если горбится! А почему Томми Салливан называет тебя невестой Франкенштейна, ты опробовала на нем новый приворот?
У кустов мелькнула черно-белая вспышка.
- Смотри, папа пробежал!

Гомез нашел их – воркующих в предсмертной агонии голубков – и в очередной раз поразился убийственному спокойствию Мортиши – спокойствию, с коим самка богомола жует самца – о!
- Я все видел! Мортиша! Сначала я убью его, потом тебя и себя! Или сначала себя, а потом его и тебя! Или тебя, а потом себя и его… – Адамс несколько запутался и опустил руку с пистолетом. Печальная мысль пронзила его, как стрелой. – Бедные дети!
Взволнованный Вещь принял асану, чтобы немного успокоить нервы.

Жизнь Джона Смита начала проноситься у него перед глазами: вот он агукающий розовощекий малыш, вот карапуз постарше, вот идет в школу, а это конфуз на выпускном…
- Э-эй, полегче! В-вы н-ненормальные!
Если бы это было оскорблением для Адамсов! И, забывая о деньгах, Джон бросился прочь, но добежать ему удалось лишь до ближайшей рассады дьявольских силков.