С того дня, когда она, вытряхивая грязную простыню, нашла в ней скомканный кусок оборванного письма, Кьяра столько раз успела прочитать письмо, что знала его почти наизусть, и все-таки вновь и вновь читала и перечитывали слова, в самом написании которых скрывалась необъяснимая магическая сила. Как будто подглядывая за чужой жизнью, Кьяра испытывала одновременно и стыд - что не выбросила этот таящий яд клочок бумаги, что читает его и тем самым вновь и вновь становится тайной соглядатайницей - и жгучий интерес, и желание заглянуть дальше, увидеть, что было потом. И как тогда, в темном переходе, когда она шепталась с падре Таддео, а внутри все сжималось странным волнением, было и теперь - охватывал непонятный восторг, а при словах "я горел" сдавливало грудь и биение сердца ощущалось уже у самого горла, а потом обрывалось ощущением полета.
Кьяра смотрела на слова, пытаясь понять, отчего в них, самых простых, заключена такая сила, которая не позволяет ей расстаться с тем, что без них было бы просто клочком бумаги.
Все переменилось. Тайком Кьяра разглядывала себя в зеркале, пытаясь понять, какими словами можно бы было описать ее, вздумай кто-нибудь пойти за нею и увидеть ее лицо. Теперь слова синьора Руццини были тем лучом света, по которому можно было уйти от ужаса обыденности. Чем раньше были слова падре. Таддео же как будто изменил свое место в ее жизни и от этого стал ближе.
Ночью ей приснилось, что она идет по улицам Венеции, в маске и скрытая плащом, изредка оборачиваясь, а сзади слышны шаги, и она не видит идущего, но знает, что это Таддео. Он догнал ее и дотронулся до руки, после чего сон оборвался и Кьяра проснулась, а потом долго ворочалась и не могла заснуть, до самого времени рассвета, когда в низкие окна уже стал пробиваться свет, а голоса с канала и звуки весел стали более частыми...

Она договорилась о встрече и карнавале с Таддео, уловив тот момент во время обычного обеда, когда ее отец ненадолго вышел из комнаты. Так у него не было бы возможности пытаться ее отговорить.
В день карнавала Кьяра выскользнула из дома, когда синьор Брандуарди уже спал. Платье и маску она брала у подруги, которая согласилась поучаствовать в безумной авантюре с условием, что Кьяра ей потом расскажет обо всем.
Платье не было новым, но по сравнению с теми, которые теперь носила Кьяра, было почти королевским. Маска, плотно прикрывая скулы, дарила ощущение свободы и предвкушение.
У таверны "Кувшин и олива", где она просила Таддео ждать ее, Кьяра приостановилась и подала условный знак. Чуть подождала и, развернувшись, устремилась туда, где начинал разворачиваться праздник, не останавливаясь и не оглядываясь.

Таддео догнал ее быстро, но все-таки недолго у Кьяры была возможность представить себя женщиной, за которой по улице идет незнакомый мужчина. Так как это было не по-настоящему, то никакого страха или тревоги с собой не принесло, зато чувство загадки и неизвестности, предвкушение приключения получились настоящими и, стоило признаться, восхитительными.
Таддео - и тут Кьяра поняла, что все последние дни, думая о нем, называет его про себя только по имени, не прибавляя "падре" - был тут, знакомый и незнакомый одновременно. И сама себе Кьяра тоже казалась незнакомой, другой, как будто видела себя со стороны. И она точно знала, что ощущение это пришло к ней вместе с маской. Как только кусок ткани с прорезями для глаз, весь отделанный золотой тесьмой и кружевом в тон, закрыл ее лицо, она как будто превратилась в кого-то другого. Это не совсем она, но какая-то другая женщина шла сейчас по улице рядом с мужчиной, облаченная в светлое кремовое платье с яркой алой отделкой. Двигалась эта женщина тоже совсем по-другому: в каждом ее движении сквозила неведомая раньше Кьяре свобода, благодаря которой окончательно исчезла всякая угловатость и неловкость, сменившись плавностью и законченностью движений. Ей теперь было чуть больше можно и позволено, что опьяняло вернее вина.
- Но вы же меня не потеряете, правда? - доверчиво спросила Кьяра Таддео, кладя ему руку на локоть, как будто прогуливаться с ним рука об руку было для нее делом привычным и обыденным. - А я вас никуда не отпущу.... Вы как будто изменились со вчерашнего вечера.

- Нет, маска совсем не выглядит на вас странно, и знаете почему? Потому что ты больше не похож на священника, Таддео. И мне теперь кажется, что по-настоящему я тебя никогда не знала.
Кьяра могла бы сказать, что теперь он поэтому нравится ей еще больше, но это получилось бы уже чересчур смело - говорить столько всего за один раз - и подобные признания стоило оставить на потом.
Они медленно шли по узкому проулку, заканчивавшемуся каналом. Дальнейшее путешествие могло идти только по воде, и ее приближающаяся гладь казалась теперь границей, на которой можно было в последний раз задуматься и повернуть обратно. Домой или в самую гущу праздника? Для Кьяры это не было вопросом, потому что она уже видела себя в гондоле, рядом с Таддео, и вокруг все освещено фонарями и факелами, на домах или гондолах, в свете которых предметы не приобретают свою дневную законченность, но наоборот, становятся еще более незнакомыми и сказочными.

- Нет, я не разговаривала с синьором Руццини. А почему вы спросили?
"На самом деле он написал мне письмо", - подумала Кьяра, но вслух этого не сказала. Призрак синьора Руццини, кажется, шел за ними по пятам. Его присутствие ощущалась, но при этом не хотелось отказаться от задуманного или отстраниться от Таддео, или повернуть назад, как обязательно случилось бы, если бы Кьяре показалось, что за нею смотрит, например, отец. Нет, тень синьора Руццини определенно не имела ничего общего с призраком совести или стыда, а скорее являлась чем-то сродни вдохновению. Авантюрист был заперт в Карчери, но умудрялся оделять свободой тех, кто, кажется, мог пойти и так куда ему вздумается.

На руках Кьяры не было перчаток, и дотронувшись до протянутой руки Таддео, она почувствовала тепло его ладони и поняла, какие холодные ее собственные. Она вздрогнула и обернулась. Уходящий в темноту проулок, из которого они только что вышли, казался черным. Последнее сомнение посетило ее, но возвращение было нежеланным, и ждущее впереди волновало, манило и всего лишь чуть-чуть пугало своей неизвестностью. Кьяра решительно сделала самый главный шаг и заняла место на корме. Гондольер скользнул по ней равнодушным взглядом, отвернулся и, упершись веслом в осыпающееся крыльцо, спускающееся прямо к камням набережной, оттолкнулся от берега. Сильно качнувшись, так что могло показаться, что вот-вот перевернется, гондола заскользила по водной глади канала.
Кьяра так и не отпустила руку Таддео, крепко сжимала ее, чувствуя себя так увереннее. Что будет дальше, она себе совершенно не представляла. В ее мечтах было попасть на карнавал и почувствовать себя частью общего неудержимого веселья, узнать, что это такое - быть там, где быть предосудительно и где одновременно быть стремится чуть ли не вся Венеция и те, кому посчастливилось в последние предпостные дни оказаться здесь.
Теперь они с Таддео уже не были одни. Сотни масок, ворохи кружева и яркого атласа, богатого шелка, сверкающей парчи или элегантного бархата. Озаренные светом фонарей и масляных ламп, выхватывающих их из тени, они заполняли гондолы, толпились на маленьких площадях, свешивались с балконов и выглядывали из окон. Воздух был наполнен вскриками и смехом, далеко отошедшими за пределы пристойности, терпким запахом с воды и ароматами надушенных париков и декольте. Венеция была больше похожа на театральную декорацию, и настоящие актеры - жонглеры, акробаты или дающие представления комедианты - в них смотрелись более настоящими.

- Давай сойдем здесь, - попросила Кьяра, услышав призывающие на представление голоса.
Видимо, недалеко был установлен помост, где вскоре должно было разыграться представление.
Все так же опираясь на руку Таддео, она ступила на берег и, не оборачиваясь и потому не видя, что он замешкался, уверенная, что он идет сзади, устремилась вперед, где собиралась уже хохочущая толпа.

- Синьор! - гондольер был вежлив, но не настолько, чтобы отпускать пассажиров без оплаты. Таддео и думать забыл о такой, в сущности, простой вещи. Даже труд Харона, везущего души к их последнему пристанищу, должен быть вознагражден.
Таддео остановился, чувствуя себя неловко, как будто его рывком толкнули на землю откуда-то с высоты. Кьяра ушла вперед и он не осмелился ее окликнуть, не зная, как это сделать, не называя имени. Их никто не узнал бы. Но ведь он дал слово хранить ее тайну. И уже исполнял обещание.
Ладонь еще хранила память о пальчиках Кьяры. Таддео неуклюже протянул гондольеру монеты. Тот слегка склонил голову. Клюв немой маски как будто усмехался.
Когда Таддео развернулся, перед ним стояла женщина. Не Кьяра, другая. Не столь стремившаяся скрыть прелесть своего лица... и оттого казавшаяся как будто существовавшей в двух реальностях: сверкающее серебро, на котором сверкали живые глаза, как статуя, оживающая в полночь, и губы, принадлежавшие живой женщине. Как будто не только люди, но и статуи пришли отпраздновать карнавал, так вдруг подумалось Таддео. Наверное, душевные переживания уж слишком подстегнули его воображение, в голове рождались самые фантасмагорические мысли. Это было невозможно, и Таддео, словно очнувшись, проговорил:
- Простите? Н-нет.
Он попытался обойти незнакомку, подумав, что, может быть, она тоже растерялась в этом безумии огней и беспорядице звуков.

- Кого-то потеряли? – низкое контральто Коломбины обволакивало и убаюкивало, - помочь найти? - ее движения были плавными и замедленными. Маска скользнула ручкой в алой перчатке под локоть кавалера, сквозь толпу высматривая спутника, нашла и торжествующе улыбнулась.
- Вы были с девушкой… Вон она, пойдемте.

Высокий черноволосый мужчина соткался из воздуха, и словно занял собой все свободное пространство.
Толпа позади него вдруг заволновалась, загудела – на площади появились шпагоглотатели и жонглеры на высоких деревянных ходулях; хохотали, кривлялись, крутили «колесо» Арлекины, сотни, тысячи ног топтали остатки конфетти. Кто-то толкнул его в спину, он не пошевелился. Баута делала его безликим. Но, если бы кто-то сумел заглянуть под нее, он удивился бы мрачному, без тени улыбки выражению смуглого лица с длинным уродливым подбородком.
- Синьорина, - голос из-под маски звучал глухо, как из бочки, - вы впервые на карнавале?

Кьяра вздрогнула от неожиданно прозвучавшего вопроса и не сразу поняла, к ней он обращен или нет, но все-таки ответила:
- Да, впервые.
Под пристальным взглядом "маски" на какое-то время ее собственная маска потеряла над ней власть, и она вновь превратилась в девушку, которая не уверена в себе и которой страшно. Она испуганно оглянулась. Окружение было равнодушно-безразличным (вовсе не смотрящим в ее сторону) или равнодушно-заинтересованным (те, кто с любопытством наблюдали, но со стороны). Таддео видно по-прежнему не было. Кьяра вдруг подумала, что заговоривший с ней неизвестный сразу понял, что она еще незнакома с карнавалом, и ей стало чуть обидно, как это бывает в любом деле с новичками, которые пытаются скрыть свою неопытность. И тогда маска сразу взяла свое.
- Впервые, но я не одна, - Кьяра сделала шаг назад, не сводя взгляд с незнакомца; она намеревалась обойти толпу и вернуться к тому месту, где причалила гондола, чтобы найти Таддео. - У меня есть опытный провожатый... несколько опытных провожатых.

На вопрос, почему она пришла на карнавал, Кьяра так и не ответила. Возможно, она не знала точного ответа. Возможно, он был слишком сложным. И не пыталась отнять руку, когда "баута" настойчиво потянула ее в сторону.
Сопротивляться было смешно, потому что если ты уже на площади в окружении незнакомых людей, которых никогда прежде, вероятно, не видел и чьи лица скрыты под маской, то пугаться того, что окажешься в другом месте, где много незнакомых людей под масками, по меньшей мере, странно, по большей - непоследовательно и даже в некоторой степени оскорбительно по отношению к карнавалу.
Очередная шушукающаяся парочка была настолько... очередной, что не будила уже даже любопытства. Карнавал все ставил с ног на голову, и смиренно молящаяся монахиня выглядела бы под колонной гораздо неприличнее.
Кьяра пыталась понять, какое лицо у того, кто держит ее за локоть, и почему-то представлялось, что это синьор Руццини, который, наконец, догнал свою таинственную незнакомку, и ею оказалась она, Кьяра. И они ведут разговор, недавно начатый.
Текст письма и текст ее жизни начинали стремительно сливаться.
- Ими движет? - Кьяра пожала плечами. - А если они друг друга не знают? Разве можно испытывать страсть к тому, кого никогда не видел?

- Я не боюсь... то есть боюсь... немного, совсем чуть-чуть.
На самом деле Кьяра затруднилась бы назвать то чувство, которое испытывала сейчас. Пожалуй, в нем было что-то от страха, но это не был страх предчувствия опасности, который заставляет цепенеть и мечтать об одном - как можно скорее оказаться далеко. Гораздо больше в нем было от восторженного волнения, которое когда-то давно, в детстве, охватывало ее при входе в храм в ожидании рождественского, пасхального или чуда евхаристии. Сглаженное временем, ставшее гораздо более спокойным и поэтому почти позабытое, оно вновь ярко вспыхнуло, переплетя в себе и ожидание чуда, и опасение, что оно не произойдет, и стремление к нему, и боязнь сделать шаг навстречу.

Незнакомец все больше и больше казался похожим на синьора Руццини. Он так же манил и сулил, при этом без всякой грубости или навязчивости, так же говорил о чем-то неизведанном, но обязательно желанном. Он был как будто его заместителем и исполнителем обещаний, которые синьор Руццини давал, но не мог исполнить из-за своего досадного и несправедливого положения заключенного.
"Может быть, мне это не кажется? Может быть, они и правда связаны каким-то непостижимым образом? Не случайно ведь этот человек подошел именно ко мне, когда вокруг было сколько угодно других женщин?"
Темный тупик темного переулка, в котором не было ничего красивого - только темные обшарпанные фасады домов да звуки где-то капающей воды - походил больше на коридор, или скорее даже переход, короткую остановку, порог, у которого следовало или повернуть назад или шагнуть в неизведанное.
Поворачивать было жалко и даже стыдно. Проделать такой путь только ради того, чтобы повернуть в самый ответственный момент?
Незнакомец обещал игру, то есть что-то, что не может происходить всерьез. И что можно закончить в любой момент. Это успокаивало, сглаживало волнение и обещало безопасность.
Было только одно "но". Таддео. Кьяра обернулась назад. Переулок был ожидаемо пуст.
- Но я была не одна, - вскричала она, - Таддео... Я не могу пойти без него. Мы пришли вместе.

- Ее? – понимающе выдохнула маска, ее губы изогнулись в лукавой усмешке, - вы пришли на карнавал, синьор, она – тоже, вы пришли вдвоем, и надеетесь покинуть площадь вместе?
Он запрокинула голову и расхохоталась, обнажая белые зубы, от смеха ее подбородок подпрыгивал, как у ребенка. Арлекин, пробегавший мимо, замедлил шаг, огладываясь на красотку и ее спутника, и визгливым фальцетом прокричал:
- Пляска огня! Сейчас будут показывать пляску огня! Пойдемте со мной, синьоры!
Коломбина покачала головой, не сводя блестящего взгляда с лица Таддео.
- Я отведу вас к ней. Если хотите. У вас есть с собой один дукат? Это плата за вход.
Он требовательно протянула руку в тонкой перчатке цвета пожухлой осенней листвы. На кружевную ладонь медленно оседали разноцветные обрывки конфетти и сыпалась мелкая ледяная крупа; ветер усиливался.

- Одна? – рассмеялась Коломбина, и на этот раз смех ее не был – да и не казался - зовущим, он скатывался с карминных губ, словно кусочки колотого льда, - девушка на карнавале долго не будет одна, - эхом вторила Коломбина сказанным минутами ранее словам своего загадочного спутника.
Толпа гудела, увлеченная ожиданием нового зрелища, мимо пробегали актеры, плясуны, танцовщицы с белыми, покрытыми толстым слоем белил и пудры лицами, топтали брошенные на мостовую бумажные цветы и ленты - никто не обращал внимания на стоящую в центре площади женщину в полумаске и ее растерянного визави.
- Два дуката, - нетерпеливо проговорила женщина, - и я отведу тебя к ней… если откажешься снова, следующей ценой будут четыре дуката. Ставка возрастает в два раза. Ну же! – в ее голосе прорезались злые, визгливые нотки.

- Нет.
Он взял ее руку в свою уверенным, собственническим жестом, сдернув перчатку, и перевернул ладонью вверх.
- Эти руки знали тяжелую работу, cara mia. Но даже щелок не в состоянии вытравить то, что предначертано судьбой. Идите смелее, не бойтесь. Если вам суждено быть вместе, он найдет вас. Если нет… с вами не случится ничего дурного. Не в эту ночь.
Дверь распахнулась, натужно скрипнув. Лакей молча поклонился, пропуская гостей, раздвинулись потертые бархатные портьеры, и сомкнулись за спинами пришедших.
Белые, серебристые, черные, как ночь маски, украшенные перьями немыслимых расцветок поднялись им навстречу. В прорезях шелка плавилось золото.
- Ваше место, синьорина, - у одного из столов зашевелились, расступились люди, освобождая кресло красного бархата с проплешинами.

Взгляд Коломбины сфокусировался на серебряном дукате, однако она успела разглядеть бархатный мешочек, из которого монета была извлечена, и опытным глазом авантюристки оценить его тяжесть.
Серебро тут же исчезло за корсажем Коломбины, однако на лице ее появилась разочарование, которое она не старалась скрыть.
- Идем, - нетерпеливо проговорила маска, - вторую отдашь потом. Я не обманываю.
Она повела его вдоль колоннады, лавируя в толпе с грацией
танцовщицы. Дальнейший путь они проделали в молчании.

Хлипкие мостки звенели под ногами. Коломбина не оглядывалась, убежденная, что молодой человек идет за нею следом. Открылся поворот в переулок, женщина змейкой скользнула между серых стен. Переулок был пуст.
Над головой качался бумажный фонарь.
- Она там, - качнула головой Коломбина, - ты должен мне дукат.

Она не обманывает, она всего лишь не говорит того, что Таддео хочет знать. Зыбкая реальность плыла, растворяясь в сумраке проулка. Казалось, они идут не прямо по поскрипывающим мосткам, а спускаются вниз по какой-то фантасмагорической лестнице. Все ниже, ниже, во тьму первородного хаоса, в котором вода не отделена от воздуха. Таддео казалось, что фигура его провожатой почти растворяется, когда тени чуть сгущаются. Еще немного - и она растает вовсе. А Таддео, глупец Таддео, останется гадать, действительно ли все случившееся с ним - происходило на самом деле.
Он злился на нее за ту власть, которую она над ним получила. Это неожиданное ощущение росло в нем, кипело, как варево в закрытом тяжелой крышкой чане. Он не мог понять - человек перед ним или посланник Дьявола явился посмеяться. Таддео сам себя уже не мог узнать. Он чувствовал себя мужчиной, как никогда раньше. И это чувство утраивало злобу: она, женщина, посмела насмехаться над ним, играла с ним, как с мышонком. Он впервые хотел быть грубым, причинить боль, чтобы доказать свое превосходство. Он шел к Тьме и она поглощала его. Рука сама поднялась, чтобы потянуться к неестественно белевшей в темноте шее.
Она обманет его. Уже обманула. Таддео видел дверь под помятым ветром бумажным фонарем. Женщина не пойдет с ним за эту дверь. На ней не будет лежать ответственности за то, что случится, когда Таддео переступит порог. Почему он решил, что ей известно, где Кьяра? Он ведь сам дал ей в руки карты, чтобы она устроила расклад по-своему.
- Я ничего тебе не должен, - сказал Таддео хрипло и протянул женщине вторую монету.

При виде игры в кости губы Кьяры, горящие алым, расплылись в улыбке. Пожалуй, если вспомнить, где она, это одна из самых невинных забав. Окружившие столик фигуры отодвинулись чуть дальше, но, вместе с тем, все равно окружали ее и сидящего напротив человека плотным кольцом, из которого было бы непросто вырваться.
Но юная синьорина и не думала вырываться. Она очень уютно чувствовала себя среди масок, в их центре, чувствуя их жадное любопытство и желание сказать "ну же, говори, не томи".
Кьяра же всматривалась в лицо предлагающего ей игру мужчину. Оно тоже казалось знакомым, хотя в нем и не было ничего, напоминающего синьора Руццини, как у того, кто привел ее сюда. Впрочем, кажется, любая маска казалась смутно знакомой и когда-то уже встреченной.
- У меня нет столько денег, - если Кьяра бы выгребла все содержимое своего кошелька, то едва-едва набрала бы две трети той суммы, которой равнялся один золотой. - Только если половина.
Кьяра вытащила несколько серебряных монет и положила на стол. Потом сняла украшение - тонкое серебряное колечко - и положила сверху.
- Этого хватит?