Записки на манжетах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Записки на манжетах » Архив сюжетов по мотивам фильмов и сериалов » Ladyhawke. Часть шестая. Новая надежда.
На восток от солнца, на запад от луны. Сказка о волке и ястребе.
Импровизация на тему фильма «Леди-ястреб».
Действующие лица:
Прекрасная дама Аньель в образе ястреба
рыцарь Раймонд Крэгерн
крестьянка-знахарка
мальчик-проводник
Дополнительно:
Продолжение эпизода "Помощь приходит оттуда, откуда ее не ждешь"
Поселение приближалось, и с каждым новым скачком коня рыцарь все лучше мог разглядеть низенькие, крестьянские домишки с соломенными крышами и редких людей на единственном подобии улицы, торопливо спасающих свой скарб и животных от надвигающейся грозы.
Подъезжающего всадника крестьяне заметили не сразу, а заметив, испугались, спеша укрыться в своих жилищах.
И к тому времени, как верный скакун влетел в селение, и рыцарь осадил его крепкой рукой, улица опустела. Лишь в щелях не до конца прикрытых дверей угадывались человеческие лица, смотрящие одновременно и с любопытством, и со страхом.
Бережно прижимая к себе любимую, что пернатым комочком затихла на груди, Раймонд слез с седла, приветственно поднимая правую руку, давая понять, что не вооружен он и пришел с мирными намерениями.
- Не бойтесь, добрые люди, - произнес он, стараясь перекричать очередной раскат грома. – Я приехал с миром, в помощи вашей нуждаясь.
Щели в дверях стали чуть шире, а один старик даже решился выйти на порог.
- Скажите мне, нет ли у вас в деревне знахаря либо человека сведущего, что раны врачевать умеет?
На другом пороге показалась женщина в домотканой одежде, за подол юбки ее цеплялась маленький ребенок.
- Есть такая, - ответила она хрипловатым голосом. – Вон ее дом, с краю…
Вспышка молнии на мгновение залила все вокруг белым светом, а оглушающий раскат грома заставил птицу вздрогнуть.
И бормоча ей слова успокоения, рыцарь поспешил к указанному домику, на миг замирая на пороге, чтобы постучать, и тут же толкнул дверь, не дожидаясь ответа.
Невежливо было врываться в чужое жилище, принадлежи оно хоть знатному человеку, хоть простолюдину. Но оправданием Крэгерну служила боль его возлюбленной, рана ее, что одним только видом своим разрывала сердце рыцаря, заставляя его кровоточить.
Рокот колесницы становился все громче, бог, не тот, в которого им приказывали верить, исподволь навязывая волю свою, а другой, настоящий, один из многих, коим поклонялись исстари, мчался по небу, обещая скорый ливень, должный пролиться на благодарную землю. А люди торопились, закрывали окна и двери, убирали скарб и загоняли живность в сараи - так велела традиция. Известно ведь даже дитя малому, что в миг, когда налетит шквал, то посыплются с неба огненные стрелы, поражая землю, полетят искры во все стороны. То защитник их разил насмерть злых духов, человеку враждебных. Иные боялись этих стрех, а Фанндис радовалась, если одна такая ударяла поблизости, расщепляло дерево и оставляло на земле кусочек застывшей смолы - доказательство тому, что еще один нечистый нашел смерть свою.
Женщина не торопилась. Она уж закрыла ставни, прикрыла дверь, что в обычное время всегда позволяла легкому ветерку гулять по комнате, а кошке бродить где вздумается. Одна свеча трепетала на столе, разгоняя полумрак и позволяя травнице разбирать свои запасы: давно уж пора было пополнить их, выйдя в поле да в лес.
Каждой травке да корешку свое время, знать надобно когда брать ее позволено, когда силы в ней целебные накоплены. И брать ровно столько, сколько требуется, оставляя прочее расти: жадность - грех.
- Много.. много грудной болезнью страдали в году этом, оттого и закончился у меня чудесный первоцвет весенний.. медуница-то осталась еще, а вот гречиху полевую да корни окопника лекарственного обновить надобно.. А ты, бузовник, девица-красавица, при ревматизме и подагре дело первое...
Сушеные ягоды, тихо загремели, пересыпаясь из большого туеска в меньший по размеру.
Раздался стук и тут же скрипнула дверь, пропуская в сени гостя непрошенного, незваного. Ходили, конечно, к Фанндис, в любое время ходили: и летом, в жаркий зной, и зимой, по ночам, в мороз лютый, когда волки вплотную подступали к деревне. Но каждый стремился проявить уважение и почтение, никогда в дом чужой без спросу не врываясь.
- Кто там еще? Что за беда на мою голову? - крикнула женщина, со скамьи не вставая. Как гость пришел, так и до нее доберется, а коли нет, так дорогу назад сам найдет.
В жилище знахарки царил полумрак, разгоняемый лишь свечным огарком, и разглядеть, дома ли обитательница с порога Раймонду не удалось. Но голос, прозвучавший из темноты, дал ответ на этот вопрос, наполняя сердце рыцаря надеждой.
- Мир дому твоему, добрая женщина, - произнес Крэгерн, заходя внутрь и дверь за собой прикрывая. – Права ты, с большой бедой пришел я к тебе и помощи прошу.
И с этими словами отнял он от груди драгоценный сверток, разворачивая его и показывая женщине, что на лавке сидела, раненую птицу.
- Молю тебя, помоги ей. Спаси. И найдешь во мне должника и благодарного друга до конца дней моих.
Птица слабо заклекотала и попыталась шевельнуть крыльями. И чувствуя, как сердце у него обливается кровью при виде страданий любимой, той, ради которой готов был рыцарь познать все горести мира, лишь бы была она жива и невредима, Раймонд добавил:
- Пусть не смущает тебя ее птичий вид. Не птица она, а дева, волей злой мачехи в ястреба обращенная. И пусть безумно звучат слова мои, поверь им, прошу тебя. Поверь и помоги.
В дом ступил мужчина, судя по одежде – не из последних бедняков, пусть даже рубаха его и была давно не свежей и изрядно потрепанной, а кое-где виднелась на ткани подсохшая темная кровь, имеющая свой, ни с чем не сравнимый запах жизни, железа и предзакатного аромата лугов.
В руках у незнакомца был сверток, распахнув который показал он птицу, благородного ястреба, пронзенного болтом арбалетным. Ястреб был совсем плох, хотя и пытался сражаться, вырваться из невыносимого плена сковывающей его беспомощности. Но не в его это было силах.
- Слышу я слова твои, но чудится мне, будто искажает их чья-то злая воля, - ворчливо заметила старуха, не торопясь вскакивать и кидаться к незнакомцу, чьи речи были, впрочем, довольно учтивы и текли, несмотря на откровенное волнение, плавно, ровно. И манеры его и слова давали понять, что это не бродяга с дороги, убивший спящего рыцаря и завладевший его одеждой и конем, что это не просто стражник, сумевший выбиться из крестьян, чей созидательный труд внушает уважение и любовь, и превратившийся в полного ярости цепного пса герцога. Нет, этот человек был благороден по праву своего рождения, он впитал истинные понятия и обязанности рыцаря с песнями матери и с наставлениями отца. Насколько следовал он этим древним и благородным обязательствам Фанндис не ведала, потому что не обладала такой полезной особенностью, как умение заглядывать в чужие души достаточно глубоко, дабы познать истинную сущность. Нет, все, на что хватало ее умений, это приметить доступные внимательному наблюдателю сигналы: четкую, резкую линию поджатых губ, желваки, проступающие на лице от того, что мужчина стиснул на мгновение зубы, морщинки тревоги, разбегающиеся из уголков глаз и страх, плескающийся в глубине, страх не за себя. – Иль, может, ты умом тронулся: как может быть дева птицей? Известно ли тебе сколь сильная магия требуется, чтобы совершить обращение такое, сколько ненависти, желчи горькой, иль любви, прекрасной, возвышенной, нужно вложить, только бы получилось обернуть подобное?
Фанндис прикрыла туесок крышкой, завязала мешочек с толченными листьями подорожника – вот чудо-трава!, красной ниткой и только тогда поднялась. Она усомнилась, но все же не стало это недоверие той преградой, которая остановить могла бы ее, что заставило бы отвернуться и отказать в помощи. Дева ли, птица – все едино, все живое существо, избавить которое от страданий, пусть тем или иным образом – принести благо.
- Спасать жизни, требуя взамен благостей себе – низкое дело, - заметила женщина, глядя в глаза мужчине, что обещал ей многое, но сколько готов был отдать, после свершенного дела – неведомо. Впрочем, Фанндис и вправду не требовались уговоры, залоги и задатки, только то, что человек считает равноценным совершенному ей деянию. В деревне и окрест нее Фанндис никогда не обижали, пусть и была она всего лишь обычной женщиной. – Я помогу тебе без обещаний лишних, но, коли захочешь ты отблагодарить меня или помощь в нужде оказать, то пусть будет на то воля твоя.
Двумя быстрыми, но не торопливыми движениями травница очистила стол, освобождая достаточно пространства, чтобы хватило место уложить ястреба.
- Держи деву свою да крыло ее вот так.. в строну тихонько отведи.
Знал рыцарь, чьей ненавистью было порождено жуткое заклятье. Знал и догадывался, насколько черным должно было быть сердце, исторгнувшее его. Но не собирался говорить он об этом, называя имена и черня честь бывшего сюзерена, что обманут был той, которой сердце и душу свою доверил.
Да и неважно это сейчас было. Пусть не поверила его словам знахарка, пусть приняла их за безумие – не отказала она в помощи.
И положив сверток на стол, развернул его Раймонд, открывая птицу и осторожно, как и требовала женщина, оттянул в сторону раненое крыло.
Ястреб слабо щелкнул клювом, пытаясь добраться до того, кто как казалось ему, боль причинял, но не хватало у него на это сил. И видя слабость, которая грозила в любой миг обернуться смертью, Крэгерн прошептал:
- Потерпи, любовь моя. Здесь я, с тобой, хоть и не понимаешь ты этого, - а затем поднял взгляд на знахарку, что в его благодарности пыталась усомниться. – Я слов на ветер не бросаю, - произнес рыцарь. – А потому делай свое дело и знай, что если спасешь ее – не будет у тебя друга вернее, чем я. И в радости, и в нужде найдешь ты во мне опору, только жизнь ей спаси. Не дай ее сердцу остановиться, облегчи боль.
И готов он был следовать дальнейшим советам, делать то, что ему велят. И гнал прочь мысли о беде, отказывался в нее верить. Ведь если бы умерла Аньель, то и ему не зачем было бы жить. Не может биться сердце, от которого отрезали половину.
- Что дальше мне делать?
Рыцарь не стерпел молча обиды, решился на ответ, на возражение пылкое и на обещания сладкие – вновь. Фанндис качнула головой, принимая чужое право, но все же не желая закончить на этом разговор. Ведь лишь во время беседы можно узнать и коснуться души человека.
- Обещания ты славные даешь да только даже имени своего назвать не пожелал. Так к кому же обращаться мне? К птице в небе ясном? К ветру в поле? Или к пшенице золотистой, тебя выискивая?
Впрочем, хотя и играла в рыцаре гордость, но все же не противился он, делая так, как было велено да еще и совета спрашивая. Значит цель истинная, то, зачем он явился сюда, и вправду было для него важнее прочего; и ради этого готов он был терпеть и вновь и вновь давать клятвы. И нежные слова, слетевшие с губ рыцаря, не могли остаться незамеченными, пропущенными, коснулись они слуха Фанндис, которая отвернулась лишь на мгновение, беря чистые тряпки и глиняный горшочек с отваром, всегда готовым для подобного случая. Всякое бывает: кому палец топором отрубит, кого косой заденет иль малец какой о острый отцовский нож порежется.
Птица оказалась на столе, взъерошенная, испуганная, но гордая и не сломленная, пусть даже и покалеченная.
- Держи свою красавицу, крепче держи, потому как будет она биться и вырываться. Мазь моя ядреная, но сильна в действии. И не вздумай мне мешать!
Болт крепко вошел в крохотное тело и, сильными, явно привыкшими к тяжелому труду пальцами схватив его, Фанндис преломила древко так, что почти и не потревожила ястреба. Затем, продавила остатки стрелы вперед, быстрым и ловким движением вынимая ее и в это же мгновение укладывая поверх раны толстый слой зеленой, довольно скверно и резко пахнувшей мази. Птица дернулась, тратя последние силы, вскрикнула, будто ребенок, что просит отпустить.
- Держи! - прикрикнула знахарка, пытаясь хоть как перемотать чистыми тряпками крыло. Это было лучшее, что можно сделать для существа, привыкшего парить в небесах. Ведь в деревне нет такого странного обычая - лечить калечных птиц. Их добивают, но не больше.
Как можно держать того, кого любишь, зная, что этим причиняешь ему боль и страдания? И пусть рассудком понимал рыцарь, что нет у него другого выхода, чтобы спасти любимую, сердце его разрывалось на части, видя страдания птицы. И все на свете сейчас отдал бы Раймонд, чтобы поменяться с Аньель местами, принять ее боль, а если нужно, то и ее смерть.
Птица трепыхалась под пальцами слабым комочком, но ее трепыхания становились слабее с каждой секундой. И, наконец, затихла, глядя на людей перепуганными глазами и всецело отдавая себя в их руки.
Тряпка нелепо смотрелась на раненом крыле. Для полета было создано оно, а не для страшной раны, пронзившей его. Но кровь из нее больше не сочилась, да и испуг в глазах птицы постепенно, миг за мигом сменялся спокойствием. Спокойствием не смерти, жизни, видимо боль больше не тревожила ее.
И в порыве чувств, Крэгерн ухватил знахарку, что сейчас, на его глазах, едва ли не чудо совершила, за руку, сжимая ее ладонь в своих ладонях.
- Спасибо тебе, добрая женщина. Спасибо… И не придется тебе взывать к пшенице и ветру, чтобы найти меня. Меня зовут Раймонд, рыцарь из замка Крэгерн. И позволь мне твое имя узнать, чтобы знать, кому я жизнью и счастьем своим обязан.
Птица еще не была исцелена и рана ее по-прежнему была опасна, но, по крайней мере, существо было избавлено от терзающей его боли. Ястреб получил временное облегчение, что должно было в итоге обернуться иль исцелением полным иль погибелью. Ведь существовали вещи в этом мире, над которыми Фанндис была не властна; и одной из таких вещей была смерть, тесно сопутствующая жизни.
Со спокойствием на лице смотрела женщина на благодарящего ее рыцаря и лишь тень чуть грустной улыбки пробежала по ее губам. Как рад он был, но сколь поспешна была его радость! Жаль было немного развеивать его надежду, но лучше так, чем потом окунуться внезапно в страдания.
- Не спеши благодарить меня, ночь длинна, посмотрим, что принесет она. Нужно будет тебе до самого утра держать птицу на руках, чтобы не дернулась она, не вздумала сорвать перевязь и рану растеребить. Коли хочешь, так отправляйся на мой сеновал: крыша там надежная, крепкая, сено – душистое.
А за окном уже бушевала гроза, которая так быстро и стремительно набежала на деревню. Капли стучали по крыше, в дверь, в ставни. Прогонять прочь в такую непогоду рыцаря, Раймонда из замка Крэгерн, было бы жестоко.
- А имя мое Фанндис. Просто Фанндис, чей дом стоит на краю деревни около Черного леса, - женщина вновь слегка улыбнулась, но на сейчас раз в глазах ее промелькнули озорные искорки. Она будто слышала об этом рыцаре раньше, не сейчас.
Принимать благодарность женщина не спешила, честно ответив о том, что еще не закончена ее помощь, что еще не решена судьба ястреба, и что чудодейственная мазь, унявшая боль и страдания, еще не вырвала любимую из лап смерти, лишь отстрочила ее приход.
Это было страшным откровением, страшным, но известным любому воину – временное улучшение, дарующее окружающим надежду, еще может обернуться бедой. Но самым страшным было то, что не мог Крэгерн остаться рядом с любимой, не мог прижимать ее к своему сердцу, облегчать ее боль своим присутствием…
Гроза бушевала над деревней, закрыв небо черным покрывалом, скрыв солнце, но видеть дневное светило рыцарю было необязательно, чтобы понять – близок закат. И скоро падет на землю вечерняя влага, обволакивая кожу, словно паутина, и изменит облик человека на облик зверя. И кто знает, обрадуется ли знахарка подобному соседству. Но даже если хватит у нее смелости пережить его, односельчане ее подобного не переживут. Волку место в лесу, а не на сеновале.
И знал Раймонд, что нужно ему спешить, но не мог он взять с собой любимую, не мог бросить ее одну в черном лесу под проливным дождем.
- Знаю я, что утро еще далеко, и ночь эта может бедой обернуться, - произнес рыцарь, - но даже за то, что сделала ты, не хватит у меня слов, чтобы отблагодарить тебя. Но в сердце моем благодарность к тебе безгранична. Однако, если окажешь ты мне еще одну услугу, дважды должником твоим буду. Не могу я принять твое предложение остаться – едва сядет солнце, не человеком я стану, а волком. И это же злое проклятье вернет человеческий облик моей любимой. Будь с ней в этот момент, утешь ее, как сможешь, позаботься о ней. А утром я приду, чтобы забрать ее… И еще о коне моем позаботься. Верным помощником он был нам в последние дни, негоже оставлять его мокнуть под дождем.
И замолчал Крэгерн, ожидая ответа на свою просьбу, хотя и торопило его время, чтоб неумолимо приближало ночь, время волков.
Лишь краткое мгновение отделяло слова Фанндис от слов рыцаря, но видно было, за эти крохи, что отщипнула жизнь от времени, мужчина успел о многом подумать, быть может, усомниться и на что-то решиться.
Женщина, омыв руки в ведре, пристально посмотрела на Крэгерна: быть может это продолжение злой шутки, быть может вельможа из замка на горе вздумал издеваться над ней? Но, нет, не было на лице мужчины ни тени недоброго умысла иль желания показать свою власть, возвыситься над другими. Слова его звучали искренне, какими бы странными при этом не были.
И в другом месте, в другое время не было бы рыцарю веры, но Фанндис уже много лет жила рядом с Черным лесом и за жизнь свою повидала многое, хотя сама колдовать вовсе не умела и не стремилась знаниями этими обладать. Вот только поверить в чудеса, добрые иль злые, ей было проще.
- Сильна беда, случившаяся с вами, - спокойно заметила женщина, подходя обратно к столу, где так и лежала, раскинувшись бессильно, птица. - Коли правду ты говоришь. Впрочем, вскоре все одно станет это ясным. Ступай и за птицу-девицу свою не тревожься, если та она, что сказал ты, я позабочусь о ней, в свою кровать уложу и всю ночь глаз не сомкну. И конь твой дождется тебя в сохранности, отведи его да рядом с кобылой моей старой поставь и корма задай, дорогу найдешь, не сложен путь. А после беги в лес, у нас в деревне с волками разговор короткий. Да одежку свою скинуть не забудь: нет у меня мужских порток, чтобы утром наряжать тебя, - в последних словах промелькнула в голосе Фанндис ирония.
Когда рыцарь въехал в деревню, Эгиля на улице не было, и о странном незнакомце, появившемся с раненой птицей и спрашивающей о лекаре, он узнал от матери, когда рассказывала она о том отцу. Было это уже в конце грозы: как раз есть закончили. Эгиль слушал и смотрел на мать глазами своими, голубыми и прозрачными, как озерная вода в ранних сумерках, внимательно так, что той впору было озадачиться, но она, видимо, смотрела не на сына, а совсем в другую сторону. Эгиль же, улучив момент, из-за стола выбрался, пробормотал что-то вроде "я тут во дворе", и исчез за дверью.
К дому знахарки шел быстро: хоть и отшумела уже гроза, но под тяжелыми последними каплями легко было промокнуть. Встретиться с рыцарем было и интересно и боязно одновременно. Все-таки не каждый день Ловиса просила кого-нибудь к ней привести. Эгиль вот за все время, что к ней забредает, ни разу, кажется, такой просьбы не слышал. Наказ Ловисы - если увидит деву с ручным волком или мужчину-рыцаря с ястребом, так привести обязательно к ней - он выслушал и вопросов задавать не стал, да выполнить обещал. Пока шел от нее ельником, потом березняком и еще потом через заросли иван-чая, так совсем уверился, что дело тут нечисто и вообще колдовством настоящим попахивает.
Теперь же убедился. Не простая птица: с обычной бы никто так не возился. Надо же... к знахарке привез. Может, и не птица вовсе, а королевна какая-нибудь заколдованная.
Подойдя совсем к двери домика Фанндис, почувствовал, что охота посмотреть на рыцаря и птицу стала вроде как меньше, а страха даже побольше. И вообще, как узнать, тот это или не тот? Может, их тут много вокруг, с птицами ездит. Потоптался Эгиль, может, и дольше бы топтался, но тут с крыши поток дождевой скатился, и прямо ему за шиворот попал, так что ходить вокруг и около сразу разонравилось, и Эгиль дверь толкнул и вошел.
- Это вы, мессир, с ястребом? Мне как раз такого найти надо. Только не всякого, а если знает он девушку... - Эгиль помялся и решил сразу всего своего знания не выдавать. - Она тоже не одна быть должна, и не человек ей провожатый.
- Спасибо тебе, - в очередной раз поблагодарил знахарку рыцарь. – Спасибо, Фанндис. Сделаю я все, как ты сказала, а утром, едва взойдет солнце, жди меня обратно… И одежда твоя мне не понадобится.
И в этот самый миг тихонько скрипнула, приоткрываясь, дверь. Новый гость пожаловал в дом. И первой мыслью, пришедшей Раймонду в голову, была мысль о страже, что таки нагнала беглецов. И рука его тут же метнулась к кинжалу, висящему на поясе, вытягивая его из ножен наполовину.
И хотя не сравниться было кинжалу с мечом, с его помощью собирался Крэгерн продать свою жизнь, как можно дороже, а если будет на то божья воля, то и спасти ее для любимой и для отмщения их обоих.
Но не враги заглянули в дом, не стражники. Мальчишка. И что привело его сюда? Любопытство? Казалось так Раймонду, пока не заговорил тот о вещах, которые знать ему было не положено.
И хотя убрал рыцарь руку от кинжала, вернув того обратно в ножны, не успокоилась тревога в его душе. Ведь, кто бы не прислал сюда этого ребенка, кто бы не говорил с ним, неизвестно враг он был или друг, и какие намерения питал.
- Знаешь его, Фанндис? Из вашей он деревни? – спросил Крэгерн, на секунду отводя взгляд от мальчишки и бросая его на знахарку, что невольной свидетельницей разговора стала, а затем снова взглянул на ребенка. – Возможно, знаком я с мессиром, у которого ястреб. И девушку знаю, что в компании черного волка путешествует, девушку, солнцем которой стала луна. Но зачем они тебе? Кто прислал тебя к ним? И что передать велели?
Ни стука, ни звука. А в дом ее кто хошь заходи, без стесненья - видно так теперь принято было в деревне считать, раз мальчишка дерзкий, даже не попробовал здравия хозяйке пожелать иль спросить разрешения с гостем ее переговорить, потревожить его. И это все не вспоминания о том, что изба ее - не двор проезжий, куда всяк войти может и языком чесать, любопытство свое праздное утоляя.
Фанндис нахмурилась. Никогда не требовала она к себе особого уважения иль почитания, но правила вежливости и гостеприимства нарушать не любила и не любила, когда их нарушали. Впрочем, с ребенка спрос мал. Босые ноги да ветер в голове - одни игры, когда мать и отец делом не озадачивают. Прикрикнуть на него разве что - вот и вся наука, что в одно ухо войдет, а в другое - выйдет.
- Вроде бы и знаком он мне обликом, но повадками - явный чужак, у нас в деревне и окрест разговор иначе начинают, - проворчала знахарка, но тут же смягчилась - не дело несчастного рыцаря путать и смущать. И так беда у него. - Из нашей, из нашей.. Эгиль это, Гирдиров сын, третий дом, глядя от поля, их. Бегает везде, любопытничает без меры.
Впрочем, откровенничать ли с мальцом - решать было мужчине. Ее дело маленькое: попросили ястребу помочь и все. Что дальше делать и как вести себя рыцарь сам решал, хотя и было Фанндис любопытно откуда известно Эгилю про гостя ее и к чему такие расспросы.
Эгиль сначала смутился от того, что хозяйка такой неприветливой оказалась, хоть и не прикрикнула, но заворчала, но с толку сбить себя не дал. Носом только засопел, что, видимо, должно было означать и сожаление и извинение. Поклонился и поздоровался, важно, как дети умеют, с достоинством, что смотрелось забавно, но было совершенно серьезным. Брови нахмурил, чтобы никто не засомневался, что имеет право и войти, и заговорить, что не просто так, а по причине, и не глупой какой-нибудь, ненастоящей, а самой что ни на есть к делу отношение имеющей, и что сейчас все убедятся, что правильно сделали, что не выставили.
- Очень уж я обрадовался, что вас нашел. Она-то мне прямо так и сказала, что надо рыцаря найти, за которым ястреб следует. Или девушку, от которой волк не отстает. Только еще сказала, что девушку с волком я вряд ли увижу, потому что увидеть их можно только ночью, только это не страшно, потому что если одних найти, то и другие вроде как следом появятся... вроде как-то так... И что несчастье на них обрушилось, но она ему помочь может, хоть и сложно это. А вы ведь и есть тот рыцарь. И ястреб у вас есть, и про волка вы знаете.
Пусть не сразу, с ворчанием, но признала Фанндис мальчишку, что в дом ее без разрешения вошел и разговор без приветствия начал. А потому тревога, хоть и не полностью, но улеглась в душе рыцаря, который даже руку от кинжала убрал, чтобы разговор продолжить и выяснить, кто такая «она», что ищет их с Аньель.
Была в голове мысль о том, что жена монсеньора могла в покое их не оставить, жаждая черное дело свое завершить. Но зачем подсылать ей мальчишку невинного и глупого? Проще убийцу подослать. И помощь предлагать зачем? Уж не для того ли, чтобы в ловушку заманить?
- Считай, что нашел, кого искал, - коротко ответил Раймонд. – И готов поверить я тебе. Скажи мне только, кто она? Та, что прислала тебя? И как выглядит?
Не стал бы мальчишка врать. Глаза его голубые были по-детски наивны и честны. А потому был уверен Крэгерн, что сумеет узнать он в таинственной помощнице жену герцога и беды избежать. А если и в самом деле тайный друг у них объявился, помощь предлагающий, так отказаться от нее было бы грехом.
- Ее зовут Ловиса и она... она ведьма, мессир.
Слова, слетевшие с губ мальчишки, прозвучали обыденно и просто. Для него так и было, ведь часто ходил он из деревни в самую глушь Чернолесья, где около поваленного и поросшего мхом дерева, в условленном месте, ждала его Ловиса. Приходилось доходить и до ее пещеры, хотя гостей ведьма пускала к себе редко, и для Эгиля не любила делать исключений.
- И как сказать, как выглядит она? По возрасту могла бы быть мне матерью, если бы было у нее вперед меня еще несколько детишек. В волосах ее всегда полно травинок и листьев. Ходит босая до первого снега. В деревне не частая гостья. Вы уж простите, мессир, но не мастер я описывать. Может быть, хозяйка вам понятнее расскажет. А только точно вам скажу, что заманивать кого к себе, чтобы зло причинить, такого за Ловисой не водится. Вот ежели сами без приглашения бы явились, могло бы разное быть. Но коли сама зовет, значит, опасаться точно нечего.
Эгиль переступил босыми ногами, выдавая свое нетерпение.
Не о жене герцога шла речь, раз давно уже знали нежданную помощницу в деревне, но слово «ведьма», так просто и безбоязненно слетевшее с губ мальчишки, все равно заставило Раймонда задуматься. Как узнала она об их с Аньель беде? Зачем помочь решила? И что хочет за помощью свою получить?
Увы, ответы на эти вопросы можно было получить, лишь с Ловисой этой встретившись. Сейчас же можно было лишь надеяться, что нет у нее замысла злого, раз уж мальчишка так рьяно защищал ее. Впрочем, с ребенка спрос мал, и обмануть его нетрудно, особенно той, что с силами темными якшается.
- Чудны ваши края, - усмехнулся рыцаря сперва на мальчишку глядя, а затем на знахарку взгляд переводя. – Даже дети малые у вас тут ведьм не боятся. Или Ловиса эта и вправду такая хорошая, что не станет со злым умыслом людей в чащобу заманивать?
Но, несмотря на вопрос, решение уже крепло в душе. И знал Раймонд, что поедет он к ведьме, что на встречу звала. Поедет, потому что нет у него другого выхода. Никогда им с Аньель не снять проклятья самим, без помощи.
И потому шагнул к столу, осторожно поднимая сверток, в котором раненая птица затихла, и прижал его к груди.
- Как найти мне Ловису? Как узнать? Где ждать она меня будет? – спросил он при этом у мальчишки, что у входа с ноги на ногу переминался.
Эгиль насупился и опомнился, отбрасывая прочь поспешность неуместную и проявляя обстоятельность. Фанндис лишь кивнула в ответ: не сердилась она на ребенка, но считала верным указать на его ошибки, как указывает мать дитя своему, рассказывая что верно, а что – нет. И выгонять мальчишку, что принес с собой крупицы знания, о котором мало кому известно должно быть, травница не спешила, внимательно прислушиваясь к разговору и выводы свои делая. Тот, кто слушает – может знать мало, тот, кто слышит – знает многое. Фанндис слышала.
Она. Ведьма. Ловиса.
Не единственная ведьма в Чернолесье, но ближайшая среди всех. Не плохая, не хорошая, но крестьяне не любили к ней обращаться, боясь темной магии и предпочитая обходиться своими силами и силами Фанндис.
- У нас другие сказки на детей страх нагоняют, - чуть задумчиво ответила травница. - Бояться ведьм - как волков диких зимой, неразумно.
Ведь нельзя бояться, нужно опасаться и знать, как избежать беды, заставить ее пройти стороной. Вот только порой иного пути, кроме как взгляд в глаза зверю, нет. Иногда ничто, кроме магии, не способно подарить надежду на спасение - и тут уж все от решимости, которой в госте нечаянном было достаточно, зависело.
- Ступай к ней. Неведомо мне, в ее ли силах помочь тебе, рыцарь, но знаю я, что если не она, то мало кто сумеет развеять темные чары, что наложили на вас. Однако, берегись! За услуги свои потребует ведьма плату. И не благодарность сердечную, а нечто иное, более страшное, весомое – согласишься и не будет пути назад. Так что подумай, прежде чем клясться! Может ведь и еще большая беда, чем сейчас, случиться.
- А зачем же бояться мне ее? - просто ответил Эгиль. - Я прихожу, когда она меня ждет. А что она не позволяет делать или видеть, так к тому и не стремлюсь. И заманивать ей к себе никого не нужно. Всегда есть тот, кто сам ее ищет.
Эгиль уже понял, что рыцарь согласен пойти с ним, как видел до этого, что мучают его сомнения. Сомнения эти мальчишка объяснял себе по-своему. Что никто к ведьме сразу не согласится пойти. Что на это какая-никакая, но решимость нужна. Что не все, как он, постоянно к ней ходят. Про причину и плату Эгиль ничего не знал, поэтому завороженно слушал Фанндис, из слов ее понимая, что речь и впрямь идет о колдовстве, и не зря, как он и думал, птица рядом с человеком. А вот если волка с девушкой ему не видеть... Не догадка, но предчувствие ее заставило сжаться маленькое сердце Эгиля, и тогда ему действительно стало страшно.
- Я вас провожу к ней. Если двинемся мы прямо сейчас, не дожидаясь утра, то успею довести вас до поваленного дерева, где она меня всегда ждет. И вас она там встретит. А дальше мне уже нельзя, потому что не успею я тогда затемно вернуться. Беспокоиться за меня будут.
"Да и ночь в лесу кто хочет застать?" - добавил Эгиль про себя.
Слова знахарки были созвучны с мыслями самого рыцаря, который понимал – не просто так будет ведьма помощь свою предлагать, потребует она взамен многого, возможно, даже больше того, что смог бы Раймонд ей дать. Но не спросив – не получишь ответа, не поговорив – не узнаешь истинную цену избавления от проклятья.
И кивнув женщине, Крэгерн в последний раз поблагодарил ее:
- Спасибо тебе. Вовек не забуду того, что сделала ты для нас, - а затем повернулся к мальчишке, что проводником быть вызвался. – Ждать утра причин мне нету, а потому веди нас, Эгиль, - произнес он, и с этими словами поспешил из дома выйти, бережно держа на руках любимую.
Гроза пронеслась так же внезапно, как и налетела, оставив после себя лишь свежесть в воздухе да капли дождя на крышах, под одной из которых и конь их жался, найдя убежище от грозы.
- Прости, верный друг, - произнес рыцарь, потрепав животное по холке. – Прости, что забыл о тебе, другой беде предавшись. Придет время, и искуплю я свою вину.
И взобравшись в седло, Раймонд наклонился к мальчишке, протягивая ему руку, чтобы посадить за собой.
- Говори, куда путь нам держать.
"До утра подождать было бы, пожалуй, получше", - подумал Эгиль, не решаясь все-таки сомнение свое произнести вслух. Что и говорить, боязно ему было немножко отправляться в самую чащу на ночь глядя, и то, что не одному ему предстоял путь, было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что под защитой. Но что за человек этот рыцарь, что ему Ловиса решила помочь и если птица, предпочитающая свободу, всегда за ним следует?
Боялся, но все-таки не отступил. Если уж взялся выполнять поручения, как отец всегда говорил, то до конца его довести надо, да и верхом до нужного места они быстро домчат, и оглянуться не успеешь. Тогда точно обратно засветло успеется.
Протянул Эгиль руку, забрался и крепко схватился за рыцаря, чтобы не упасть.
- Вот туда нам, где маки, по самой кромке поля, там тропа в самый лес уходит. Теряется потом, но сначала широкая. По ней и поехать надо. Как исчезнет она, так на журчание ручья, а потом по его течению как раз до места, где молния дуб надвое расколола. Половина на земле лежит, другая - как черная стрела в небо смотрит. Вот там Ловиса и ждет меня всегда.
Конь переступил с ноги на ногу, не спеша из-под крыши выходить, но, почувствовав шпоры, покинул свое убежище, устремляясь прочь из деревни.
Тропа и в самом деле за крайними домами начиналась, мимо маков да васильков петляя. И вскоре стена леса, казавшаяся после дождя не зеленой, но синей, приблизилась, так что можно было разглядеть толстые, покрытые мхом стволы старых деревьев, в чьих густых кронах неслышно было пения птиц, не мелькали там белки, и даже ветер, казалось, не гулял в мощных ветвях, огибая их стороной.
Возможно, зверей гроза распугала, а ветер к вечеру стих. Но все равно, зловещей показалась рыцарю тишина, и невольно придержал он коня, заставляя медленнее того идти, и птицу крепче к груди своей прижал, телом ее своим от неведомой угрозы защищая.
А тропа уже петляла между деревьями, уходя все глубже, в темноту.
Сколько ехали они в тишине и полумраке, Раймонд не знал. Но спустя какое-то время и в самом деле впереди послышалось тихое журчание ручья, и расщепленный дуб половину своего обгорелого ствола взметнул к небу, словно укоряя то, за посланную ним молнию.
- Об этом месте ты говорил? – спросил Крэгерн, впервые молчание нарушая. И остановив коня, спустился на землю и огляделся, держа ястреба в одной руке, а вторую на рукоять кинжала положив. – Как долго ждать нам придется?
И не от праздного любопытства был этот вопрос. От беспокойства. Солнце уже к горизонту клонилось, земле последние лучи даря. И времени у рыцаря оставалось в обрез. И мальчишку услать требовалось, чтобы не стал он свидетелем страшного зрелища, не предназначенного для детских глаз.
- В любом случае, спасибо тебе, Эгиль, Гирдира сын, - произнес Раймонд. – Ведьму я и сам дождаться смогу, а ты ступай домой – закончилась твоя служба, не заставляй мать свою беспокоиться, а отца сердиться.
Мальчишку не пришлось долго упрашивать. Заслышав заветные слова "ступай домой", он кубарем скатился с лошади. Правда, шмякнувшись на землю, пыл свой чуть поостудил. Поднялся уже медленно, отряхнул комья земли с залатанных коленок, попрощался с рыцарем, пожелав ему на прощанье скорейшего разрешения всех неприятностей, и отправился восвояси. Солнце клонилось к закату, и в лесу уже наступили сумерки. Небо, скудно проглядывающее сквозь кроны деревьев, посерело, зеленая листва, еще недавно казавшаяся изумрудной, теперь обернулась подернутым пеплом малахитом, воздух свежел, и звуки ломающихся под ногами веток становились особенно звонкими. Эгиль спешил, чтобы засветло добраться хотя бы до вырубки, откуда уже было рукой подать до заросшего маками и васильками поля...
Рыцарь остался у поваленного грозой дерева один. Во всяком случае, ему так могло казаться, на самом же деле на другой стороне ручья, на стволе низко склонившейся к воде ивы, скрытая листвой, сидела ведьма. О том, что гостя ей ждать нынче, знала она еще с утра. "Быть ему сегодня же", - сказала она огню, и Кошка, мгновенно согласившись, уселась на входе в пещеру намываться. О скором же его приближении донес ей ветер, когда Раймонд только пересек границу, незримо отделяющую деревню от Чернолесья.
Тогда Ловиса взяла ведро, с которым за водой ходила, и направилась к ручью...
Долго томить ожиданием рыцаря не стала. Посмотрела на него, убедилась что тот, про кого ей менестрель говорил, вышла из своего убежища и подошла к самой кромке воды.
- Здравствуй, Раймонд. Вижу я, что тот ты рыцарь, о котором мне говорили, но только не обижайся, должна я еще убедиться в этом. Если угадаешь, кто мне про тебя и беду твою рассказал, до последнего луча солнца, то разрешу я тебе ручей, что отделяет мои владения от остального Чернолесья, пересечь. Но не ране, чем обернешься ты зверем.
Недолго пришлось Раймонду быть в одиночестве, баюкая на руках раненую птицу. Солнце садилось, погружая землю в темноту, а здесь, под кронами деревьев ночь уже практически вступила в свои права. Из глубины леса наползал туман, стирая краски и размазывая очертания предметов. И, наверно, из-за него, да еще из-за темноты рыцарь не сразу заметил ведьму, которая возникла перед ним словно из ниоткуда. Возникла и тут загадки стала загадывать, прося угадать, кто мог поведать ей историю Раймонда и его возлюбленной.
- Откуда знать мне это? – спросил Крэгерн. Спросил и осекся, понимая, что такой ответ лишит помощи и его, и Аньель.
Но кто мог поведать Ловисе их историю?! Старый отшельник из леса, под чьим кровом ночевали они в последний раз. Менестрель, что свидетелем злого колдовства стал… А еще та, что злой волей своей на влюбленных проклятье наслала. И если с ее слов узнала ведьму правду, то не помощь они с Аньель здесь найдут, а лишь гибель свою.
- Лишь три человека знали о ней, и три могли рассказать тебе, - продолжил рыцарь. – Один из них - старый отшельник, с которым столкнулись мы несколько дней назад, но вряд ли опередил он меня, чтобы с тобой встретиться. Второй – Биллиган-менестрель, который помощь обещал найти. Возможно, что он стал твоим рассказчиком. А третья…
Договорить Раймонд не успел.
Тяжелая капля вечерней росы сорвалась с ветки, падая на щеку. И скользнув по ней, прочертила кожу, будто невидимым лезвием разрезая ее. И сквозь разрез мелькнула черная волчья шерсть.
Тело пронзила боль. И едва успел Крэгерн рухнуть на колени и бережно опустить на землю сверток с ястребом, как новые капли упали на кожу, стирая ее бесследно и волчьей шерсть заменяя.
- Позаботься о ней… - только и успел произнести Раймонд, прежде чем утратить способность говорить. Одежда скользнула с плеч, падая на мокрую от росы траву и покрывая собой человека, что навзничь рухнул.
А спустя минуту с земли поднимался уже волк. Отряхнувшись и стряхнув с себя мешавшую ему кольчугу, зверь скользнул по Ловисе настороженным взглядом желтых глаз и шагнул к свертку, склоняя над ним.
Аньель не помнила ничего из того, что происходило с ней днем, для нее существовал только один день - ночь. И глаза ее открывались, чтобы взглянуть на мир с полным осознанием того, лишь когда солнце уже убегало, пряталось за высокие шпили елей и за роскошные кроны дубов, когда дневные птахи умолчали и укладывались спать, а ночные хищники выходили на охоту.
Обращение не было для девушки болезненным чрезмерно, но лишь неприятным, отчасти гадким, дающим малоприятные ощущения, словно некто всесильный выворачивает тебя наизнанку. Но сейчас все было иначе. Миг обращения и Аньель едва успела осознать себя, как тело пронзила боль и дочь герцога, ахнув от боли, глубоко вздохнула, не понимая, что происходит. Но она тут попыталась приподняться, дабы защититься от неведомой опасности, что сейчас, здесь, в лесу могла поджидать ее в любой миг.
В лесу? Но неужто опять?
Рядом, совсем рядом был волк.
Раймонд!
Так хотелось обнять его, прижаться к чуть влажной шерсти и, вздохнув глубоко, зашептать ласковые слова, говорить которые положено только мужу или возлюбленному. Но прохлада, коснувшаяся обнаженной кожи и боль, терзающая руку, не позволили сделать это. Взгляд торопливо пробежался по деревьям и по ручью и остановился, словно споткнулся во время бега стремительного, на незнакомке.
Аньель только сейчас словно вспомнила, что обнажена, и первым интуитивным движением ее было прикрыть наготу, схватить покрывало и подтянуть его к груди.
Эта женщина видела ее превращение!
- Имя третьей я тоже знаю, но она не рассказала бы свою тайну даже ветру, - закончила за Раймонда Ловиса.
Вряд ли только он уже слышал ее, потому что слова ее должны были долететь уже не до слуха человеческого, но волчьего, которому нет дела до людской речи. С вниманием смотрела ведьма на то, как меняет рыцарь свой облик, оборачиваясь зверем, и как птица, сбрасывая оперение, превращается в деву. С вниманием тем более понятным, что и ведьме не каждый день доводится видеть то, что не предписано человеческим правилам. Мелькнул над деревьями последний луч, и подступившая темнота окутала лес, разрываемая только блеском спешащей воды да светлыми боками разбросанных у воды камешков.
- Не бойся ничего, - Ловиса наклонилась и зачерпнула в ведро воды из ручья; в глазах девушки видела она страх, недоумение, вопрос и еще боль - не только ту, что терзает человеческую душу, повергнутую страданием, но и ту, что пронзает тело. - Раймонд попросил меня позаботится о тебе.
Волк смотрел на нее настороженно, но Ловиса не боялась его. Не от уверенности, что ничего не сделает он ей плохого, а по обычаю человека, живущего рядом со зверьем и привыкшего к опасности, что всегда исходит от него.
- Я могу помочь вам, чтобы снова встретились вы в человеческом облике. Может быть, я и помогу. Но сейчас тебе другое нужно. Тепло, еда и унять боль. Надо лишь сделать несколько шагов через ручей, тут недалеко моя пещера. Не люблю я гостей, но иногда отступаю от правил своих. Есть ли у тебя одежда, чтобы прикрыть свою наготу?
Дух Аньель пребывал в смятении и страхе. И столько бед, столько проблем вдруг в один раз обрушилось на нее, что девушка так и сидела на земле, прижимая к груди покрывало и во все глаза глядя на незнакомку, что стояла по ту сторону ручья.
Небольшая и смешная преграда и вряд ли глубина здесь больше, чем по колено, а жарким летом этот ручей, верно, так пересыхает, что и курица его перейдет. Вот только сейчас он все равно казался стеной, что разделала "там" и "тут", границей, перешагнув через которую придется брать обязательства. Но которая так манила и тянула к себе сладостными для слуха обещаниями.
И Раймонд, уж если он просил эту женщина позаботиться о своей возлюбленной, то, верно, можно незнакомке верить? Как поверила Аньель тогда доброму и славному отшельнику, что помог ей в трудную минуту и приют дал. К тому же слова женщины, прозвучавшие спокойно и ровно, всколыхнули в душе девушки целую бурю. Неужто и вправду они встретятся с любимым в прежнем обличьи? Неужели эта женщина может помочь им? Взгляд, полный надежды, трудно было отвести в сторону, но Аньель все же взглянула на волка, словно он мог ей дать ответы на все вопросы.
Нет, ее прекрасный и храбрый рыцарь сейчас был безмолвен.
- Как?.. Кто ты? Почему Раймонд.. он не оставил послания мне, письма? - девушка вновь огляделась, в тщетной надежде увить клок бумаги или кусок коры, на котором любимый мог набросать ей несколько слов. Всего один росчерк пера иль кинжала, которым вырезать можно буквы, но столько радости это принесло бы ей, как поддержало.. нет. Верно, у рыцаря и возможности такой не было, и девушка вздохнула и вновь черты лица ее исказились от боли, пронзающей тело. По щеке, помимо воли, пробежала одна слезинка, но дочь герцога тут же решительно подняла голову. - У меня есть одежда.. если подождешь ты, то я попробую в платье облачиться, - пальцы коснулись руки, которая так нестерпимо болела и где на светлой коже виднелась неприятного вида рана.
Конь, что испуганно косился на волка, все же гарцевал, нетерпеливо переступая, совсем близко. Подняться на ноги удалось лишь ухватив верного коня за уздцы, а затем обняв его за шею. Ее вещи так и лежали в седельной сумке, сложенные заботливой рукой. И точно так же должно было и ей собраться одежду Раймонда, чтобы затем не испытывал любимый нужны иль смущения.
И все же вопрос, самый главный, терзающий изнутри, невозможно было не задать, пусть и страшно было услышать ответ.
- Ты и вправду можешь помочь нам? В твоих ли силах разрушить проклятье, что обрушилось на нас? Сильна та злая воля, черная душа, что не удалось мне распознать и которую любила я, и что мешает теперь быть нам с возлюбленным вместе, и справиться с ней может быть совсем непросто.
- Я Ловиса. В деревнях окрестных меня называют кто ведьмой, кто - ведуньей, а кто и вообще старается меня не поминать. Бояться тебе меня не надо, мне тебе дурного делать ни к чему. Рассказал мне про тебя и рыцаря менестрель, что служил у твоего отца в замке. И о беде, что с вами случилась. Помочь вам хочу, в обмен на благодарность посильную, да желание за желание, а позволено ли будет мне это сделать - того ни вам, ни мне раньше времени узнать не дозволено. Послания тебе нет, видимо, не до того Раймонду было, пока солнце над горизонтом стояло. Защищать тебя и себя ему пришлось.
Видела Ловиса сомнения девушки, что колеблется она и медлит. Понимала: тому, кто всегда видел мир при солнечном свете, а теперь обречен взирать на него при свете звезд и луны, непросто разобраться. Сама же Ловиса, хоть и не вела себя враждебно, что испугать могло, но и добродушием с гостеприимством наделена не была. И не положено ей, и привычке неоткуда взяться. Незримая граница, принявшая вид журчащего ручья, плескалась возле босых ног ведьмы - рядом, но их не касаясь. Не пересечь сейчас было Ловисе ее, потому что никто ее по ту сторону не звал, и самой ей туда нужды идти не было.
- Неволить тебя не могу, и решаться тебе самой и быстро. Тут тебе никто не помощник. А только тот, кто омоется в ручье сразу после захода, но до того, как ночной туман с воды подниматься начнет, у того боль стихнет и силы вернутся. А если окунешься второй раз перед самым рассветом, то и раны затянутся. Платья же надеть можно и здесь, дело нехитрое. Решайся, Аньель. За себя, и за любимого, что на тебя, не отрываясь, смотрит. Или сюда тебе или возвращаться. Только вот куда?
Так много слов, много всего сказано было, что Аньель, пребывая в недоумении и страхе, и вовсе потерялась. Она слушала внимательно, стараясь не упустить ничего, и каждую фразу, оброненную женщиной, бережно укладывала в своей памяти, чтобы затем, как только наступит возможность и момент подходящий, вынуть их и разобрать, вникнуть в каждую букву и слог.
Смешалось все, и знания, что ведьма пред ней, и менестрель, невесть как оказавшийся знаком с Ловисой, и помощь в обмен на некое желание, и боль, от которой хотелось вскрикнуть и упасть – так сильно дергало плечо, что не было сил терпеть. Аньель пришлось прикусить губу, дабы стон свой сдержать и на мгновение прислониться к теплому боку коня.
Решиться было несложно. Ведь была ведьма права и каждое слово ее – словно истина. И что было тому причиной: колдовские способности иль просто знание души человеческой, но убедить ей удалось дочь герцога без труда. Ведь и вправду некуда было Аньель идти, она была одна, лишь с конем и волком, в лесу темном, глухом, незнакомым. И ей неведомо было направление, где помочь искать иную.
- Прости сомнения мои, - выдохнула девушка, все еще стесняясь своей наготы, а оттого нерешительно ступая вперед и продолжая платье, вниз спадающее, к груди прижимать. – Страх и боль сковали мой разум и поселили в душе сомненье. А доброта твоя и терпенье, с которым ты указала мне путь верный, не знают меры.
Аньель говорила то, что и вправду было у нее на душе. Ведь иная ведьма иль просто человек, увидев ту картину, что совсем недавно открылась глазам Ловисы, развернулся и прочь ушел, боясь с магией столь большой силы связываться. Но Ловиса не только повторно уют своего жилища предложила, но и большую помощь, заставив девушка вновь воспылать надеждой.
С трудом наклонилась Аньель, собирая вещи Раймонда, уложила их в сумки седельные, не столь бережно и не с такой большой любовью, как хотелось бы, но сил на большее не хватало, а затем, в одной руке уздечку сжав, второй схватив волка за шерсть, шагнула в ручей.
Неожиданно холодная вода омыла ступни и поднялась вверх, достигая колен и выше. Аньель задрожала, но с шага не сбилась до противоположного берега: уж если решила, то идти надо, а не сомневаться. И мерный бег ручья, чьи воды неумолимо мчались вперед, казалось уносил с собой боль и страдания, позволяя телу очиститься.
Одеть платье после такого оказалось легче, чем можно было представить на том берегу, так что не потребовалось девушке много времени, чтобы прикрыть свое тело. А взгляд все время скользил, то на волка глядя, то на Ловису, которая так и не открылась дочери герцога, которая была огромной загадкой, чуть мрачноватой, полностью соответствующей темному лесу, но в то же время делающей такие щедрые предложения.
- Скажи, прошу тебя.. что нужно, дабы снять проклятье? И ты прости, коли слова мои поспешны, и что вопросами тебя терзаю я.
Вы здесь » Записки на манжетах » Архив сюжетов по мотивам фильмов и сериалов » Ladyhawke. Часть шестая. Новая надежда.
