Супруг Эльды, действительно, не сводил глаз с пленника. Лишь на одно краткое мгновение он метнул взгляд в ее сторону, и непривычным холодом повеяло от этого взгляда. Нет, вовсе не о жене Герцог думал теперь. И без того слишком долгое время он упивался счастливым супружеством, забыв о том, что недостаточно держать людей в довольстве. Что куда надежнее действует на них страх.

Не думал он теперь и о пленнике. О том, что предателя наконец привели к нему на суд и его ярость сможет насытиться неправедной кровью. Что толку даже от самой справедливой, самой желанной мести преступнику, если не спасена жертва? Что за радость Герцогу от поимки Крэгерна, если вместе с ним не сумели вернуть в замок дочь его, Аньель?

А потому, приблизившись наконец к бездыханному Раймонду, Герцог только коротко кивнул стражникам, не спеша предпринимать что-либо. Заметив шагах в пяти от них кадку с водой, он указал на нее и велел:

- Приведите-ка вашу добычу в чувства. Я хочу увидеть, посмеет ли он посмотреть мне в глаза после всего, что сделал.

Повинуясь приказу своего повелителя, двое из солдат наперегонки ринулись к кадке и, подхватив ее с двух сторон, проворно подскочили обратно к Крэгерну, облив бывшего рыцаря ледяной водой.

Глупо было верить и надеяться на то, что его услышат. И, тем не менее, начав говорить, Раймонд уже не мог остановиться. Пусть и понимал он, что никто ему не поверит, и что в лучше случае сочтут его несчастным, на которого пала немилость божья, забрав у него разум, он не мог молчать.
- Тело Аньель?! – бросил Раймонд в лицо герцогу его же слова. – Тело Аньель все еще на этой грешной земле. Бродит по ночам в облике девы, прелестней которой не найти на всем белом свете, а ясным днем летает по небу ястребом. И не в моем воображении, как может вам показаться, а на самом деле. Волей своей мачехи обречена она на такую судьбу, точно так же, как я обречен влачить человеческое существование вдали от любимой, пока не падет на землю вечерняя роса. И бегать волком по лесам в ожидании рассвета. Та, чью честь вы защищаете, повинна в этом. Она наложила на нас заклятье, когда поняла, что сердце мое для нее закрыто.
Это были всего лишь слова. Безумные слова. И Крэгерн понимал это, как понимал и то, что может подтвердить их, хотя бы частично. Достаточно лишь дождаться захода солнца, а дальше монсеньор сам увидит его превращение в зверя, точно так же, как следующим утром вновь увидит человека.
Возможно, увиденное повергнет герцога в сверхъестественный ужас, лишит его способности мысли трезво и взвешенно, и вместо того, чтобы покарать свою жену, он обвинит своего бывшего капитана в колдовстве. И прикажет сжечь. Но не все ли равно, когда смерть и так уже смотрит рыцарю в лицо.
И Крэгерн решился.
- Монсеньор, поверьте мне, как верили прежде, - попросил он. – Последний раз поверьте. Дождитесь захода солнца. И как только скроются его лучи за горизонтом, вы увидите, что я не лгу вам.
В порыве чувств, переполняющих его, Раймонд рванулся вперед, но бдительная стража, им же обученная, предупредила его движение. Удар под колени заставил рыцаря пасть ниц перед своим сюзереном и на коленях ждать его ответа.

И вновь обман сочился с губ Крэгерна, что продолжал упорствовать и упивался страданием отца, дочь свою потерявший. Не желал бывший капитан стражи покаяться, сообщив правду, а выдумывал небылицы, говоря о вещах, что были невозможны. И наглость подобная, попытка очернить дочь его, сообщив о связи любовной с тем, кто убил ее, а после вернулся в надежде посмеяться над господином своим, привели герцога в ярость, что больше свойственна была ему в молодости, когда он сам стоял во главе отряда воинов и рвался бой миг каждый.
А слово, сказанное Эльдой, что была во всем права и чьи мысли столь ровно ложились на сомнения и страхи герцога, лишь подлило масла в огонь мести, полыхающий в душе. Эльда была его союзницей, но не ее слово решало сейчас, лишь сам хозяин должен был вынести приговор.
Перед глазами заволокло все красной пеленой и мольбы о доверии и о том, дабы время расправы оттянуть, вызывали лишь недовольство вновь и вновь. Гнев заполонил собою все вокруг и когда Крэгерн упал пред герцогом на колени, кулак хозяина замка сам поднялся и обрушился на голову убийцы.
О, как хотел бы герцог, чтобы одним ударом он убил предателя, покарал его, но понимал, что горе и печаль подточили силы его.
- Время всей жизни – это то, что отнял ты у моей Аньель, так не смей просить его для себя!
И взгляд, безумный от горя, мутный, обратился к страже.
- Повесить его. Сейчас. Немедля. На площади, дабы видели все, что с врагами моими бывает, а после отрубить голову и, нанизав на кол, возить по окрестностям: пусть видят люди и боятся. А тело его бросить в лесу на растерзание зверям диким. И гнать отсюда любого святого отца, что приблизится: нет Крэгерну искупления и нет прощения грехам его! Пусть сдохнет он, как последняя тварь, а душа его гореть станет в вечном огне адовом.
И тут же застучали молотки, сооружая на помосте, где выступали обычно шуты и артисты приезжие, виселицу. И звук этот разносился по всему замку и окрестностям ближайшим не хуже иной молвы сообщая о том, что вскоре запляшет на веревке человек не простой, а благородный по рождению своему, обвиняют которого в убийстве дочери герцога. И зов этот, заставлял людей стекаться на площадь, отложив на время дела свои.
А высоко-высоко над площадью промелькнула черная точка – птица, что кружила, не улетая далеко, но высматривая нечто, что только ей известно.

Нельзя было Биллигану приходить сейчас, пока еще властвует дневной свет. В птичьем облике Аньель была не только бессловесной, но и беззащитной. Ни у кого не дрогнула бы рука, чтобы убить птицу. И не знал бы он даже, что лишил жизни ни в чем неповинную благородную деву.
Можно было лишь гадать о том, какие цели преследовал менестрель, придя сюда и принеся ястреба с собой, но Раймонд мог найти лишь одно объяснение его поступку.
И обвинение:
- Предатель! – сорвалось с его губ, едва увидел он в толпе того, кого до этого момента считал своим другом.
А птица, вместо того, чтобы взмыть ввысь, становясь недоступной для палок и копий, с пронзительным криком рухнула вниз, на землю.
- Нет!! – выкрикнул Крэгерн, бросаясь вперед. Но проклятая веревка стиснула шею, не давая вдохнуть или сделать шаг, а связанные за спиной руки мешали скинуть это преграду. Руки палача вцепились в Раймонда, будто боялся тот, что пленник может сбежать. Но оттолкнув его плечом, рыцарь продолжал рваться вперед. Крик перешел в хрип, и рыцарь прохрипел изо всех сил, отчаянно стараясь, чтобы герцог услышал его. – Остановите стражу… Остановите, монсеньор, богом заклинаю вас… Или убьете вашу дочь.
А туман, такой плотный, такой знакомый клубился по земле, скрывая от человеческих глаз все и вся. И стражники, метавшиеся по площади, потеряли птицу из виду.
Казалось еще миг, и на щеку рыцарю упадет знакомая капля росы, разрезая человеческую кожу и выпуская наружу волчью шерсть. Но солнце еще не исчезло за горизонтом, и время росы еще не настало. Так откуда взялся туман?! Или было это чудом божественного провидения? Быть может, сжалился над ними господь и решил избавить их от проклятия?
И если так, то самой большой несправедливостью сейчас будет смерть Аньель, которой оставалось совсем немного, чтобы вновь стать человеком, а потому Крэгерн не умолкал, изо всех пытаясь докричаться до герцога.
- Не трогайте птицу… Это Аньель.. Это ваша дочь.

Казнь, справедливая, заслуженная, остановилась невольно. Все бросились ловить птицу, что защищала убийцу с невиданным пылом и жаром, будто и вправду осознавала, что происходит.
А еще мгновение спустя все смешалось. Эльда, что так же переживала за происходящее, как и супруг ее, вдруг просилась вниз, скрываясь в толпе.
- Найдите ее! Верните! И наведите порядок! - приказал мающимся рядом стражам герцог, в ушах которого стояли крики, сходящие на хрипы, Крэгерна. Безумец, о жестокий безумец, что даже в последний свой миг продолжал издеваться над несчастным отцом.
И виселица для него слишком мягкое наказание!
Взгляд герцога пробежался по толпе ибо пытался он отыскать взглядом жену свою, но вместо этого увидел он одного из стражей, что умудрился все же поймать птицу и теперь, схватив ее за крыло и внимания на укусы, наносимые острым клювом, не обращая, собирался ударить ее о стену.
- Остановись! - вскричал герцог, вскакивая с места своего. Вдруг волнение сильное охватило его, тревога и боль еще большая, чем раньше, сжали сердце. - Не трогайте птицу!
Вот только в суете и панике, что волной прошлась по толпе любопытствующих, которые теперь обсуждали происходящее и судачили во все горло, приказ хозяина замка услышан не был. Туман густой, противоестественный, явно имеющий в основе своей магию черную, недобрую, покрывал землю.
Стражник размахнулся и ударил птицу о стену, впрочем, не достаточно сильно, чтобы убить одним махом и ястреб все еще продолжать трепыхаться, пусть и оглушенный немного.

Ответом на отповедь Раймонда стали угрозы. Угрозы, в которые рыцарь поверил, не мгновения не сомневаясь. Ведьма не лгала - жизнь птицы действительно находилась в ее власти. Птицы, но не девы. А время первой уже прошло.
Дневное светло все еще пыталось своими кровавыми лучами пробить застилавший все вокруг туман. Но роса уже делала свое дело. Ее капли, словно ножи, пронзали кожу, сдирая ее, обнажая волчью шерсть. Руки истончились, превратившись в звериные лапы, и веревки, опутывавшие их, скользнули вниз, в отличие от одежд, обвисших на теле зверя бесполезным тряпьем.
Черный волк, на шее которого затягивалась петля зарычал, захрипел и беспомощно замолотил в воздухе лапами, которым не суждено было дотянуться до чурбана, на который поставили повешенного.
И палач уже бросившийся на призыв герцогини, увидев подобное зрелище, шарахнулся назад с криками ужаса и молитвами, призывая бога спасти его душу от ужасного колдовства.
А затем туман схлынул, унося с собой росу. И вместе с ним исчезла, обратно скрылась под человеческой кожей волчья шерсть.
Рыцарь, шею которого перехватывала петля, свободными уже руками вцепился в веревку, срывая ее с себя, и тут же рухнул на колени, падая с чурбана, служившего ему подпоркой.
Перед глазами все еще плыл туман, но не магический, а вызванный кратковременным удушьем. И мутным взглядом Раймонд обвел площадь, залитую кровавыми закатными лучами. На площади в смятении толпился народ. Толпился вокруг девы в черном плаще, увидев которую Крэгерн не поверил своим глазам.
Как давно он не видел ее! Всего три дня и три ночи, а казалось, прошла целая вечность, прерываемая лишь мгновениями на рассвете и закате, когда они могли увидеть не облик - тень друг друга, но не имели возможности ни коснуться любимого, ни перемолвиться с ним хоть одним словом.
И первым чувством был страх. Страх, что прекрасное видение развеется в воздухе, унесется вслед за туманом, забирая с собой сердце рыцаря и его душу.
Но шли мгновения, а дева была все также реальна и все также прекрасна. И с трудом поднимаясь на ноги Раймонд прошептал, зовя ее.
- Аньель, любовь моя…

Аньель поняла сразу, что миг ее пришел, то мгновение, когда меняет она одеяние птицы на облик человеческий, ведь луна, заменяющая ей солнце, уже светила в небес. Лишь неведомо было ей как очутилась она на площади, отчего она здесь одна и где же Раймонд. Где прекрасный и сильный зверь, где волк с умными глазами?
И девушка, прижавшись к стене, поднялась, вглядываясь в лица окружающих ее людей. Написан там был страх и недоверие. И четкой линией проходил немой вопрос: что же такое творится? А в следующий миг дочь герцога увидела Раймонда и улыбка коснулась губ ее и дева шагнула вперед и слетели, разносясь над площадью, слова:
- Раймонд! Любимый мой!..
И тут же замерло все в душе и Аньель остановилась резко, хотя еще миг назад единственным ее желанием было упасть в объятия того, кто должен стать ее мужем. И никак понять не могла дочь герцога, что происходит и отчего она вдруг обратилась в человека, но и Раймонд остался в своем истинном обличье. Как такое быть могло, если только заклятье не спало. Если кто-то не снял его.
Кто-то.. кто дал обещание ведьме, хотя и умоляла его Аньель молчать. Кто-то, кто решил, что может принять на свои плечи тяжелую долю, что предназначена не ему, и делая тем самым груз остальных еще более неподъемным.
И дочь герцога не сомневалась, что сумеет сейчас увидеть в толпе Биллигана. Так и было: взгляд девушки, полный горя и страдания, скользнул по людям, пришедшим посмотреть на казнь и теперь считающим, что увидели они нечто иное. Как ошибались они! Как неправы были, ведь в тот миг, когда колдовство растворилось, была казнена любовь. Стрела, сотканная из добрых намерений, попала ей в сердце и убила.
Казнь свершилась, пусть люди этого не понимают, но это знала Аньель.
Ведь сам не ведая того, но оказался Биллиган лучшим пособником Эльды, чем представить то было можно. Желая, верно, сотворить добро, стал он причиной еще большего зла, ведь если раньше была у влюбленных надежда на спасение иль просто избавление от страданий и мечта быть вместе в мире лучшем, то теперь каждый из них, чьи сердца, казалось, должны были бы быть соединены навек, будут до самой старости вдали друг от друга.
Нельзя построить счастье за счет другого человека. Лишь преодолев опасность, перешагнув боль и превозмогая все препятствия и неприятности, что возникнуть могли на их пути, остались бы влюбленные вместе. Они, только они должны были заплатить цену и, отдав все, получить взамен неизмеримо большее. И не в силах Аньель было пировать во время чумы и плясать, видя чужое горе, видя как неподъемную цену платит другой.
Биллиган растерзал ее душу и это было видно по его фигуре и по его глазам. И девушка, осознав что случилось, упала на колени, громко застонав и закрывая лицо руками. Ах, лучше бы и вовсе ей умереть или очерстветь сердцем, но не чувствовать боль, которая раздирает изнутри. Эльда, виновница случившегося, могла теперь радоваться, что обернулось все так, как задумывала она. Даже больше: если в зверином обличье влюбленные могли быть рядом, писать письма, мечтать, то теперь были они и того лишены.
Ни слова, ни прикосновения, ни единой строчки.
Проклятая любовь, от которой всем только горе.
И Аньель уже в этот миг знала, что должна сделать, и вера ее была тверда. И девушка подняла голову, глядя на свою мачеху. Злиться на нее, сердиться? Нет, она достойна была только жалости. Но что жалеть камень? Ему безразличны любые слова и эмоции. Ах, жестокая, отчего она одна превратилась в камень, отчего не обратила и ее!
Дочь герцога перевела взгляд на Раймонда, что был так близко и так бесконечно далеко. Взгляд ее пытался насытиться обликом любимого в последний раз и искал в нем подтверждения тому, что она сама чувствовала.