Мария улыбнулась с порога, не дежурной улыбкой временной воспитательницы чужого ребенка, ей захотелось улыбнуться.
Переброшенная на отцовское плечо девочка изобразила на подвижном личике покорность судьбе и принялась нарочито болтать головой, свешивая светлые локоны вниз.
Она наклонилась, ловя ребенка за руку, не дотянулась – Макс шагал быстро и решительно - и рассмеялась. Прядка тяжелых, словно китайский шелк, волос, падала на лоб, щекотала кончик носа. Мария оттопырила губу, сдувая волосы, торопилась следом, заправляя непослушный локон за ухо, и продолжила смеяться, тихим, грудным смехом.
- Джинни… - детские локоны раскачивались, словно маятник старых часов с кукушкой, губы сами складывались в улыбку, она пыталась их морщить, придавая лицу «учительскую строгость», - у тебя голова закружится, Джинни!
Она вспомнила их прошлую встречу, снова заулыбалась. Разве можно было предположить, что работа, несколько часов в неделю, иногда ночь, если Флаэрти вынужден будет уехать из города, станет не рутинной обязанностью, а удовольствием?
Они готовили паэлью, Джинни опрокинула плошку с рисом, крупа разлетелась мелкими брызгами, подметали, ползая на по полу, Мария делала вид, что сердится, и девочка хохотала, уткнувшись носом в ее колени, потом готовили и ели, перед сном устраивали показ мод, Джейн кружилась, старательно разведя руки в стороны, мотыльком в небесно-голубом платье. С бантом, воздушном, как меренги, таком же невесомом.
«Оно очень красивое, Джинни» - «Это папа купил! Я похожа в нем на Синдиреллу?» - «Ты похожа на принцессу…»
Мария всегда хотела девочку. А родился сын. Алехандро, в честь отца мужа. Лара тогда сказала: «Это хорошо, глупышка. Его семья тебя скорее примет, внук, все-таки».
Семья не приняла. Хотя внука свекровь любила.
Спина мистера Флаэрти выразила сдержанную настороженность, смех оборвался, Мария поджала губы, стряхивая с лица веселье.
- Паэльей, - чинно сложила руки на коленях, поднимая спокойные глаза на Флаэрти, - с курицей, с небольшим количеством специй, для ребенка это полезно, и очень вкусно…
Макс Флаэрти. Лицо неправильное, словно высеченное топором. Скульптор был пьян, Господь оказался безжалостен. Она думала – что значит в его годы потерять жену, это ведь больно, и оправдывала его невоспитанность, почти-хамство, суровость, мрачное выражение лица, оно менялось, когда он смотрел на дочь. На воспитательницу мужчина почти не смотрел, если обращался, в серо-зеленых глазах сквозило невысказанное напряжение. Она ему не нравилась, Мария это чувствовала.
- Да-да, Джинни, сегодня я расскажу тебе продолжение сказки про дракона и принцессу… и к морю пойдем. Вы ведь позволите, мистер Флаэрти?

Ей немедленно захотелось встать следом. Она не женщина, она – служащая, наемный работник. Во взгляде едва заметно плеснулось недовольство, тут же погасло, притушенное заметным усилием воли, только скулы слегка порозовели. Мария медленно поднялась, выпрямляясь, откинула упавшие на лоб пряди.
- Извините, мистер Флаэрти, - грудной голос звучал суховато, но вежливо, - я не думала, что вы трактуете прогулку к морю как нарушение ваших распоряжений, это абсолютно безопасно, пляж частный. Вечером там бывают только обитатели соседней виллы, к воде я Джинни не пускаю, - «Джинни» прозвенело неосознанно-нежно, глаза потеплели, губы сложились в робкую просящую улыбку. Она жалела о всплеске недовольства – рассердится, рассчитает. Деньги не так велики, небольшая потеря. Но девочка… - простите за самовольство… Прогулки перед сном полезны для вашей дочери, она ведь стала лучше спать?

Женщина качнулась вперед, запрокинула голову – заглядывая ему в глаза, Флаэрти был заметно выше, неприбранный, взъерошенный, словно голодный дворовый пес, и от него волной ударило острым, с кисловатым привкусом вчерашней попойки раздражением. Неприязнь материальна. Она имеет цвет и запах. Мария отступила назад, машинально, чувствуя смутную вину за то, что его присутствие в комнате давит почти физически, и, если мгновениями раньше она мысленно могла осудить стремление Флаэрти сбежать, сейчас почти болезненно желалось – чтобы ушел поскорее, оставил их с Джинни вдвоем. Еще шаг – ноги уперлись в плетеное кресло, подогнулись, она села. Девочка впорхнула в комнату из коридорчика, ведущего в спальни, с охапкой бумажных листов, деловито забралась к ней на колени, разложила веером рисунки, сдувая со лба светлую челку и высунув язык от напряжения.

- Дракон, - хвастливо сообщила Джейн, демонстрируя няне нечто, отдаленно напоминающее четырехголовую ящерицу, - а это принцесса, она идет по лунной дорожке, как ты рассказывала.
Тоненькая, золотоволосая, непропорционально сложенная принцесса в голубом платье шла по прочерченному серебристой краской пунктиру, навстречу луне, блестевшей, словно никелевая монета, море было синим, небо было черным.
«По ночам все комнаты черны…»
- Принцесса уже есть, осталось придумать и нарисовать принца, верно? – Мария прижала к себе светлую головку Джейн, девочка притихла на секунду, поддаваясь этой нехитрой ласке, удовлетворенно засопела.
Флаэрти продолжал стоять.
«Уйдите же!» - хотелось крикнуть Марии.

Спустя неделю

***

Ступни утопали в песке по косточку, Мария вертелась, как белка, ловя красный глянцевый мяч, Джинни смеялась – смех рассыпался по берегу серебряными колокольчиками, отражаясь от синеватой с искрой морской глади, Джинни смеялась, зеленые глаза блестели, Джинни пахла морем и немножко – счастьем.
- Мария, можно, я сниму босоножки?
- Не нужно, моя принцесса, скоро придет папа, он будет ругаться.
- Папа не ругает меня.
- Совсем?
- Да.
«Папа будет ругать меня».
Мария помнила – случайное касание, тогда, вечером, ногти царапнули по предплечью, она съежилась, машинально дрогнув рукой, в расстегнутом вороте мятой рубашки виднелись темные волоски и смуглая кожа, в глазах тоска зверя с перешибленным хребтом.
Нет, он не ругал ее, после того вечера, за пару встреч они успели обменяться несколькими словами – приветствие-прощание-«что-Джинни-ела?». Флаэрти встречал и провожал няню подчеркнуто неприязненным взглядом, Марию обдавало волной раздражения, едва сдерживаемого, только ради дочери, женщина вспыхивала, молчала, держалась с невозмутимым, доброжелательным спокойствием.
Принцесса танцевала пасодобль и пела.
«Папа, меня Мария научила!»

Джейн остановилась, поправляя сбившиеся набок светлые волосы.
- Иди сюда, девочка, я помогу.
Пальцы нежно пробежали по шелковистым локонам, приводя в порядок нехитрую прическу.
«Как корона», - сказала Мария утром, аккуратно закалывая их шпильками. На концах шпилек дрожали голубоватые дымчатые топазы, «совсем как настоящие». Заколки Мария купила по пути на виллу, в маленькой лавочке на побережье, продавец удивленно хмыкнул – городок небольшой, Марию знали, знали, что у нее сын.
- Отец воспитанницы попросил, - пояснила женщина, - деньги дал, сам он работает, не успевает.
Маленькая ложь во спасение.
Мария сидела на песке, ветер раздувал парусом легкое платье, открывая сильные, загорелые ноги, трепал волосы, оставлял на коже невесомые следы теплых касаний.
Джейн присела к ней на колени, ластясь, как кошка. Ласковая.
Алехандро был не таким, совсем, маленький дикий зверек с настороженными черными глазами-бусинами, ласки чурался, вздергивал независимый острый подбородок, уворачивался из-под ее рук. Всегда в ссадинах и царапинах. Он ведь мужчина…
- Мария… ну, на чуточку.
- Хорошо, – она усадила девочку на клетчатое покрывало, возясь с застежками кокетливых летних туфелек, детские ноги были худыми, ножки-палочки, коленки молочно-белыми и острыми, сердце сжалось, горло затопило острой, почти болезненной нежностью.
- Мы будем строить замок! – сморгнула, отгоняя от себя иррациональное чувство кошки, в каждом встречном котенке подозревающей своего, потерянного. - Где твое ведерко?
- Здесь! – Джинни подпрыгнула и закружилась, переступая бледными пальчиками по песку, - и поселим там принца и принцессу!
«Волосы у принца темные, а глаза - синие-синие. Как небо».

Он появился вдруг, из-за деревьев, даже не появился – просто стоял, и был замечен Джинни, девочка с визгом бросилась на шею отцу, болтая босыми ногами, женщина смутилась, словно Флаэрти… подсматривал, и Марии снова показалось, что он следит за ними, это было как вторжение чего-то чужеродного в интимное пространство, круг, начертанный на песке, где внутри была она и - Джинни.
«А ведь он воспринимает этим чужеродным – меня», - напомнила себе Мария.
Флаэрти заговорил, миролюбиво, с улыбкой, словно попытался улыбнуться камень, пошел трещинами. Видеть его таким было непривычно, волк подошел близко, присел рядом, с размаху, на всклокоченные тощие задние лапы. Подошел, посмотрел – оценивающе.
Оценивающие мужские взгляды были не в новинку. Мария привыкла, они соскальзывали с теплой кожи, как соскальзывает капля воды с полированного дерева, этот нет, взгляд оставил на лакированной поверхности царапину. Она поежилась и снова смутилась, забрасывая назад волосы, привычным, успокаивающим жестом. Помогло, но не слишком.
Мария понимала, что выдает в присутствии Флаэрти порцию скованности и какой-то ученической неловкости, это было неприятно, она старалась это чувство загасить, разбавить дружелюбным спокойствием – коль сам он пожелал сделать шаг навстречу, и она заговорила, слегка волнуясь, стесняясь собственных советов – советов посторонней женщины:
- Девочка чувствует, что не вы являетесь для меня объектом интереса, поэтому не ревнует, - медленно, осторожно подбирая английские слова, - вам нужно найти для нее воспитательницу, которая ее… будет любить. Будет для нее.
Сказала и почувствовала, что краснеет, отвернулась на мгновение, следя за шлепающей на мелководье Джейн. Девочка кружилась, старательно подбирая кружевной подол светлого платьица, топазы отражались в воде хрустальными искрами, повернулась и помахала няне и отцу рукой, и снова принялась вычерчивать дорожку мокрых следов на песке.
Вдруг стало легко и покойно.
- Придется отстроить заново, - улыбка скользнула по губам, неосознанно-лукавая, - Джинни не простит нам обрушения западного крыла замка, там планировалась музыкальная комната.

Он коснулся ее руки пальцами. Не стоит. Полуразрушенный замок зиял окнами-стекляшками – как пустыми глазницами.
Девочку надо просто любить… Она любила Алехандро, болезненной любовью самки, баюкающей своего первенца, и чувствовала, что мальчик отдаляется от нее. Воспитание отца, окружение, влияние бабушки…
- Мама, а что такое «прикрыть грех»?
- Где ты это слышал, Сандро?
- Бабушка сказала донье Эве, что папа женился на тебе, чтобы прикрыть грех.
- Мы поженились, потому что любили друг друга, сынок.
«Бабушка говорит глупости, это она со зла». Этого она не сказала. Алехандро – ребенок, ему только восемь лет, он не поймет, его надо просто любить.
Не стоит строить замки из песка, пустая затея, они рушатся от одного неосторожного касания.

Флаэрти замолчал, выплеснувшись краткой, злой тирадой. Лежал, рассматривая небо просветлевшими сощуренными глазами,– от солнца или затопившего раздражения, сорочка была мятой, от него исходил запах нагретого солнцем тела, слегка пряный. Его можно понять – извиняюще подумала Мария. Он зол, он несправедлив, он богохульничает и проклинает, потерять жену – это ведь больно? Жалко, грустно, едва заметная проседь на висках, растрепанные волосы шевелит ветер, в прозрачных глазах неизбывная тоска.
- Вам не нужно отчаиваться, - она заговорила, торопливо, сбивчиво, глотая английские окончания, уже не боясь, что не поймет, - Джинни ребенок, она будет привязываться к тем, кто полюбит ее, ей надо чувствовать ваше внимание. И что вы будете всегда с ней, с кем бы вы ни были.
Мария умолкла, он лежал, глядя на нее в упор, и ей показалось, что она недоговорила, выходило неубедительно, или фальшиво, или не то он ожидал услышать… Она наклонилась, опираясь на локоть, чувствуя, как кожу царапают рассыпанные на покрывале песчинки – его лицо стало ближе, ярче обозначились тени на висках.
- Господь справедлив, мистер Флаэрти. Он посылает нам те испытания, что мы в состоянии вынести, - голос упал до шепота, еле слышного, но звучавшего со страстной убежденностью, - а еще справедливость в том, что для каждого из нас на земле существует не один человек...

Благими намерениями вымощена дорога в ад.
- Я не… - задохнулась Мария, гнев плеснулся в лицо кипятком.
Жалость – плохое чувство.
Что он подумал о ней?
Что Флаэрти мог подумать? Конечно, решил, что она предлагает себя в качестве утешительницы. Мария закусила губу. «Возлюби ближнего своего» понимается слишком буквально. Растерянность первых секунд быстро прошла, она отшатнулась, поерзала, давая место уютно умостившейся между ними Джейн, отдалился его запах, потемневший от злости взгляд, судорожный, сквозь зубы – выдох. Мария мысленно сосчитала до десяти.
- Джинни, спасибо.
Камешки поблекли, оставляя на пальцах белесый налет соли, и ребенок явно потерял к ним интерес, поочередно разглядывая отца и няню.
- Папа, что ты сделал с замком? Мы с Марией строили его… пол-утра! – уничижительно, но не обиженно, тут же поцеловала отца в нахмуренный лоб, щеку и сердито отодвинулась – она была немного влажной и колючей, щетина царапнула нос, Джинни притихла, потирая пострадавшую часть лица, и уже через мгновение болтала снова, - знаешь, а еще Мария обещала научить меня танцевать ча-ча-ча!..
Девочка щебетала, шелестело море, чайки плашмя падали в серебристую воду, вспарывая серыми крыльями волны, ветер тонко насвистывал в ушах, ноздри настойчиво щекотал аромат мускуса и амбры, Мария старалась не смотреть в его сторону.
- Они оба очень красивые. Давай, ты оставишь их себе, а завтра мы соберем еще и выстроим каменный замок. Если найдется клей, - притянула девочку к себе, машинально приглаживая растрепанные светлые волосы. Острые лопатки уперлись в грудь, Джинни коротко вздохнула и, извернувшись, благодарно обвила тонкими руками нянину шею.
- Пап, можно?
Они пробудут здесь еще две недели, нужно просто избегать разговоров, не касающихся ее работы. Ей платят за то, что она сидит с Джинни, не за душеспасительные беседы с ее отцом. Женщина облизнула пересохшие губы. Напряжение отпускало, утекало сквозь пальцы, словно желтый морской песок, оставляя на горячих ладонях слюдяные дребезги.
- Джинни пора обедать, - сказала она, поднимая глаза на Флаэрти, голос звучал ровно, - я думаю, вы сможете сами покормить и уложить девочку, мистер Флаэрти?
Сделалось тихо, Мария чувствовала, как отливает кровь от лица, лишь бледные отпечатки его пальцев у локтя медленно протаяли розовым.

- Ему это не может нравиться, но я и не так часто задерживаюсь, - Мария попыталась высвободить руку, - я редко беру работу с необходимостью сидеть с ребенком ночью.
Не было ничего необычного в том, что Флаэрти вернулся пьяным, разве что веселье было необычным, от него остро пахло виски, каким-то неестественным, чересчур театральным возбуждением, смех казался натянутым, как гитарная струна, чуть покрути колок – лопнет с визгом, оставляя на коже алый след.
Пятнышко в локтевой ямке – от большого пальца - отцветало три дня, плавно переходя из лилового в желтовато-оливковый, затерявшийся на загорелой коже. Всю неделю он был подчеркнуто сдержан, даже скован, его присутствие в комнате снова давило физически, аромат мускуса забивал ноздри, она держалась с таким же подчеркнутым спокойствием, несколько раз ловя на себе его царапающие смутные взгляды, в природе которых сомневаться не приходилось. Они были липкими, как паутина.
Зачем она согласилась, чтобы он провожал ее? Чтобы его смех не разбудил Джинни? Через пляж можно пройти до остановки, минуя дорогу, метров восемьсот безупречно-песчаной полосы. Ночных хулиганов Мария не боялась, пляж пустовал в это время года, она пробегала его не раз, сбрасывая босоножки и с наслаждением зарываясь пальцами в прохладный песок, иногда останавливалась, чтобы искупаться, вода была теплой, теплее ночного воздуха, спутник оказался неудобным, его запах, его тяжелый взгляд в спину заставляли сводить лопатки, напрягать плечи, выдерживая груз его присутствия.
«Ничего, прогулялся немного, протрезвеет», - подумала Мария, с сожалением останавливаясь – мужские пальцы были слишком цепкими, так просто не освободишься, а демонстративно вырывать руку она не хотела. Она вспомнила его пальцы у своего локтя - сильные, с редкими волосками и побледневшими ногтевыми фалангами, вздрогнула, механически сглотнув слюну.
Море шелестело в десятке ярдов, отражая дробные осколки полумесяца, небо было беспечно-ясным, середина октября выдалась на удивление жаркой, Марии хотелось искупаться, и в сумке лежало небольшое полотенце, на всякий случай, но она не собиралась делать это при Флаэрти.
- Дальше я могу дойти сама, спасибо, мистер Флаэрти, вам лучше вернуться к дочери, - женщина подняла глаза, непонятно-темное, пьяное веселье плескалось в нескольких дюймах от ее лица, и она машинально отступила назад, повинуясь подсознательному стремлению отодвинуться, так и не высвободив руку.

- Что вы!.. – «себе позволяете». Еще не досказав, она знала неуместность этой фразы.
«Я должна была предвидеть!» - он был силен, гораздо сильнее ее; страх, на мгновение сковавший тело, выплеснулся в неосознанное желание освободиться.
Мария резко дернулась, делая шаг назад, инстинктивно, упершись в его руку; его пальцы вживались в спину, перетекали в нее нервным напряжением, вдавливались между позвонками.
Она вытянулась в струну, выворачивая пойманную кисть, не чувствуя боли. Скользнула другой, свободной, между телами – ощущая кожей его горячечное, пьяное возбуждение, брезгливо вздрогнула и уперлась локтями в ребра. Флаэрти дышал – тяжело и часто, прямо в ухо, от запаха виски замутило мгновенно, словно от удара в живот, кожа под его губами сделалась липкой и бесчувственной, он бормотал, что-то такое же липкое и гадкое, уже не слушая и не слыша.
- Отпустите, - тихо, с нарастающей яростью выдохнула женщина.

Ступни увязали в песке, юбка намокла, прилипала к ногам, небо висело низко над головой, неразборчивым фиолетовым месивом.
- Сеньоры, все в порядке?
Она пыталась поймать ветер, черными от ужаса глазами всматриваясь в лицо Флаэрти. Ноги стыли в воде, море неожиданно оказалось холодным, пальцы, сжимавшие шею, были горячими, до болезненного ожога; потом он ослабил хватку.
Мария задохнулась, судорожно открывая и закрывая рот. Сердце гулко стучало о ребра, ей казалось, это стучит не ее – его сердце, зло, надсадно всхлипывая.
- Все хорошо, - ответила она по-испански, перекрикивая шум моря, губы не слушались, - уронили в воду часы. У вас не будет фонарика или зажигалки, сеньор?
Тень на берегу пошевелилась и подвинулась ближе, что-то бормоча.
- Минуточку, сеньоры...
- Я сказала ему, что вы уронили в море часы, - женщина выровняла дыхание, не сводя сухого пристального взгляда с его лица, если бы могла, ударила, с размаху, хлестко, забывая обо всем, ярость выжигала слезы и здравый смысл, - отпустите меня и поищите их. Ни вам, ни мне не нужен визит в полицию.
Его ладони на мгновение дрогнули, соскальзывая с шеи. Мария отпрыгнула назад, в волну, и бросилась на берег, почти споткнувшись о случайного спасителя.
Сумка валялась на песке, полотенце выпало из нее, и женщина, не глядя, затолкала его обратно, хватаясь за лямки и ускоряя шаг, кажется, прохожий что-то кричал ей вслед; она перешла на бег. Влажные ремешки босоножек впивались в щиколотки, глаза упирались в темноту с протаявшей на ней звездной россыпью, шумело море, кричала ночная птица, сердце срывалось в ритм галопа.
«Все хорошо».
На предпоследний автобус, уходящий в центр, она опоздала, Энрике будет беспокоиться. Следующий должен быть через полчаса. Мария присела на скамью, обнимая себя за плечи. Зубы отплясывали пасодобль, стуча кастаньетами по нервам, кожа на шее горела, словно ее содрали живьем.
«Надо позвонить Энрике». Мария порылась в сумке, проверила кармашки, высыпала под маслянистый фонарный свет все содержимое, проводя по деревянной скамейке дрожащими руками.
Телефона не было.

***
Когда она вернулась, Энрике спал у телевизора, оставив на журнальном столике пустую кофейную чашку и несколько изломанных, наполовину выкуренных сигарет в керамической пепельнице. Мария прошла в ванную, чувствуя, как дрожат ноги, открыла воду и несколько минут стояла под горячим душем, смывая тянущую боль в груди, яростно оттирая губкой заалевшую скулу, там, где Флаэрти касался ее губами. В гостиной раздался шорох, муж проснулся, завозился, ища под креслом шлепанцы.
- Мария? Что случилось?
- Опоздала на автобус, отец девочки задержался на стройке, его привезли поздно, мне пришлось его дожидаться… Иди, дорогой, я сейчас, – она тронула губы кремом, кончиками пальцев ущипнула себя за скулы. На шее розовела диагональная отметина. Если прикрыть высоким воротничком, будет незаметно.
Мокрые пряди ложились на плечи, словно змеи. Мария вздрогнула и провела пальцами по волосам, отбрасывая их на спину, включила фен.
Завтра она заберет телефон, если его не найдут случайные прохожие. Не должны, пляж частный, там никого не бывает… Попросит съездить с ней Энрике. Как объяснить? Сказать правду? Это ей претило, Мария не понимала, почему; то ли потому, что казалось унизительным объясняться, или потому, что Флаэрти, с его болезненной, звериной жестокостью не виделся ей насильником – жертвой, ярость ушла, на смену пришла легкая гадливость, как при соприкосновении с разрезанным пополам червем, то ли отчетливо возникали перед мысленным взором круглые птичьи глазки свекрови, цедящей сквозь зубы: «Послушай, сынок, что я тебе скажу… Мужчина ведет себя так, как ему позволяет женщина… сам понимаешь».
Она набросила халат; касание прохладного шелка было невесомым, как перышко, пробежала на цыпочках в спальню, прислушиваясь к сопению сына в соседней комнате. Тикали часы. Муж спал, запрокинув голову и смешно приоткрыв рот, подушка съехала в сторону.
Мария скользнула под одеяло, прижимаясь к Энрике всем телом.
- Милый… - горячим шепотом, в поросший жесткими курчавыми волосами висок.
Он коротко всхрапнул и повернулся на бок.

Назавтра.

- Мария, звонит сеньор Флаэрти, ты забыла у них на вилле мобильный телефон, - свекровь мазнула по ее лицу скользким маслянистым взглядом. «Подработку» невестки она не одобряла, - долго ты еще будешь присматривать за английской девочкой? Эти ночные возвращения… - сухо, губы в ниточку.
- Нет, они уже уезжают.
Она поехала одна.

- Спасибо, что подобрали, - на Флаэрти она не смотрела, - мне пора.
- Марии-я!! – тонко, на одной ноте, темные ресницы слиплись от слез, острый детский подбородок задрожал, - ты же обещала!
«Как у младенца или нервического больного», - вдруг подумала Мария.
Ее слегка мутило, ощущение комка в горле не прошло к утру. Мария повела головой, машинально дотронувшись до ворота темно-бордового бадлона в том месте, где была ссадина.
- Джин-ни, извини, девочка… - мобильный телефон, кусок нагретого ладонями пластика, она все еще держала в руке, на отлете, забывая положить в сумку, - я не могу, - выдавила женщина, встречаясь невидящим взглядом с Максом.
Когда она приехала, Флаэрти прозванивал агентства по найму, разыскивая приходящую няню – его срочно вызвали на объект в семидесяти километрах от города, диспетчеры безупречно вежливо и равнодушно обещали прислать «специалиста» завтра утром.
Джинни рыдала, перемежая истерические всхлипы икотой, размазывала тонкими пальцами слезы, на припухшем носу висела соленая капля; Флаэрти бросил на няню бешеный взгляд и продолжил бестолково тыкать кнопки телефонного аппарата. Мария отвернулась к окну, пытаясь проглотить застрявшую в горле сухую корку.
- Я посижу с ней сегодня, можете ехать, - она сама не узнала собственного голоса, - последний раз.

Флаэрти ушел, Мария кусала губы, чтобы не закричать, хотелось схватить сумку и бежать прочь, увязая в песке, пульсы стучали в висках; она тихо сползла по стене, присела, упираясь затылком в неровную оштукатуренную поверхность, и тупо рассматривая захлопнувшуюся дверь. Дерево потемнело от времени, дубовый шпон, покрытый лаком, треснул по диагонали, извилистыми дорожками трещины растекались по дереву, напоминая венозную сетку на запястье, Мария вздрогнула и оглянулась.
- Джинни, - улыбка вышла вымученной.
Джейн успокоилась, на ресницах еще дрожали слезы, но она уже не рыдала, изредка всхлипывала, через вдох, с жалостливым «и-иих!»
«Ребенок не виноват, - сказала себе Мария, - она не виновата, с ней так нельзя».
После этого стало легче дышать, поправив на животе водолазку, она пошла вслед за Джейн на лоджию, девочка ластилась, тянулась к рукам, как котенок, вздрагивая худеньким телом, иногда замолкала на полуслове, пытаясь поймать взгляд няни, женщине хотелось зажмуриться. Ее глаза, прозрачные, цвета морской волны, слишком напоминали отцовские.
Ужинали яичницей-болтуньей с перцем и томатами, пили лимонад, рисовали синее море, желтый песок и черное небо, уходящего по лунной дорожке принца; Мария вспоминала фиолетовое месиво у самого лица, соленые брызги и бешеные глаза Флаэрти.

Стемнело внезапно, солнечный круг, цеплявший краем холмы, стремительно укатился вниз, словно свет выключили, осталась розовая дымка.
- Джинни, пора спать, - Мария потянулась к стопке изрисованных листов, - собирай фломастеры, девочка.
- Ты уйдешь? Ты уйдешь сейчас, как сказал папа? – детский голос сорвался и зазвенел откровенным испугом.
- Я уложу тебя спать, солнышко.
- Не уходи, я еще не хочу спать, еще рано, Мария… ты больше не вернешься?
- У меня много работы в школе, Джинни, я не могу…
Она баюкала ее на руках, вынимала из светлых волос шпильки с «настоящими топазами», стекло тускло звякало о столешницу, Джинни повернулась на бок, засопела носом, и через минуту спала, дыша почти неслышно, на виске билась голубая жилка. Мария поднялась, аккуратно подхватывая девочку под голову, донесла до спальни, осторожно, словно хрустальную уложила на постель, едва слышно вздохнула, освобождая узкие детские ступни от туфелек-балеток.
Шаг к двери.
- Мария?.. – кукольные глаза распахнулись, рот страдальчески искривился, словно у паяца, - ты уходишь?
- Нет, Джинни…
Ребенок спал беспокойно, взрагивая от любого шороха и ища во сне теплые нянины пальцы, Мария подсунула ей плюшевого медведя, Джейн обняла игрушку и притихла.
Дверь в детскую закрылась бесшумно. Женщина прошла в гостиную, взяла с кресла сумку, чувствуя себя почти преступницей, торшер бросал полукруг света на диван и журнальный столик, в теплом свете лампы поблескивали топазы, Мария развернулась к входной двери и замерла. Неуверенные шаги, щелчок замка, движение дверной ручки вниз… Сумка соскользнула с плеча и мягко шлепнулась на столик, шпильки с треском посыпались на пол, Мария охнула и машинально присела, вошел Флаэрти.
Жарким румянцем вспыхнули скулы.
- Я ухожу, девочка спит. Оплаты за этот вечер не нужно. – Мария шагнула навстречу мужчине, сжимая обеими руками сумочку, идти было некуда, он маячил в дверном проеме, она еще не научилась прыгать с балконов. – Позвольте выйти. Пожалуйста.
Из «пожалуйста» получился ледяной шарик.

Ткань была горячей.
Его рука была горячей; Мария увидела пьяные, побелевшие от ярости глаза, не успела увернуться.
«Как глупо... как глупо», - неотступно сверлила мысль.
Флаэрти тяжело дышал, как после бега, она чувствовала его дыхание на лице, от омерзения свело челюсти, он дышал и шевелился в полушаге от нее. За его спиной колыхалась ночь, парусно вздыбилась занавеска, дверь на лоджию скрипнула в миноре, с улицы потянуло уже осенней, терпкой сыростью, водорослями, с его пальцев стекало возбуждение, ее бил озноб.
Шелк скользнул вниз, обнажая полоску загорелой кожи, она остро почувствовала это обнажение, словно кто-то провел по животу шершавым языком. Женщина отшатнулась, сжимая зубы, ткань затрещала, пуговица на застежке брызнула куда-то в сторону, на пол, упавшие на паркет стекляшки захрустели под ногами. «Крра-ак!» - так лопается пустой орех. А потом тише, как песок на зубах. Или... зубы о зубы, горячечно, зло.
Она вздрогнула и подняла голову, попыталась отступить назад, за диван, удерживая одной рукой юбку; та сползла еще ниже, путаясь в коленях.
- Если вы до меня дотронетесь, я закричу. Проснется Джейн, проснутся соседи, - быстро проговорила Мария, повышая голос настолько, чтобы пробиться сквозь завесу спиртовых паров, - я это сделаю. Хотите?