Мадам де Бомон лукавила, платья королевы были давно разобраны, насколько это можно было сделать в крошечной гардеробной. Графиня просто хотела остаться с королевой наедине, а потому всю дорогу бросала испепеляющие взгляды на неожиданно впавшую в милость камеристку.
Изабелла, продолжая весело улыбаться, забрала духи и обменявшись с Мари понимающими взглядами, отбыла в свои комнаты, вслед за ней уплыла и разгневанная де Бомон. Сомневаться, что новость о внезапной дружбе королевы с недавно назначенной камеристкой дойдет до ушей всех кого нужно и не нужно, не приходилось.
Мари осталась одна, ее била легкая дрожь, не столько страха, сколько от возбуждения - в душе просыпался почти забытый дух интриги и авантюризма, толкавший ее в монастыре на хитрости и проказы. Во дворце все было куда серьезней и опаснее, но одно дело быть маленькой камеристкой и остаться один на один с де Бланшаром , а другое, когда за твоей спиной стоит королева.
Переложив с места на место пару платьев, она присела на сундук и задумалась.
Было ясно, что Бланшар, вернее герцог, хочет удалить королеву от постели Анри. Вряд ли было заботой об Изабелле, и выглядело это весьма подозрительно. А разоблачать эту интригу придется ей – Мари. Камеристка поежилась. Встречаться с секретарем очень не хотелось. Но, другого выхода не было, Изабелла была права, Бланшар сам найдет ее.
А пока…
Пальцы Мари машинально поглаживали бархатный пластрон любимого платья королевы.…
А пока она разыщет Жестера.
Рассказывая ее величеству про лекарство, Мари была абсолютно уверена, что оно и сонное зелье де Бланшара одно и то же, но сейчас вдруг засомневалась. А вдруг она ошиблась, а лекарство и в правду предназначалось для какого-то друга, и к королеве отношения не имеет. Хотя факта, что секретарь хотел опоить королеву, это, естественно, не отменяло. Успокоения ради, надо было удостовериться, что ее предположения верны.
А потом отправиться к мэтру Керуаку. Камеристка весьма сомневалась, что врач будет от этого очень счастлив, но приказ королевы – это раз, да и поспать престарелый лекарь наверное не откажется. А Мари тем временем последит, чтобы короля никто не побеспокоил.
Отыскать шута оказалось не так просто, мелькнув в толпе утром, он словно сквозь землю провалился.
« Небось, милуется с какой-нибудь новенькой служанкой», - раздраженно думала Мари, плутая по коридором герцогского замка. Возможно, она бы искала Жестера намного дольше, если бы не выбивающая перину служанка. Та изо всех сил лупила по перине, по ходу обмениваясь с товарками замечаниями относительно стати и бравости королевских мушкетеров.
Мари, выглянув краем глаза из-за спины толстухи, обнаружила внизу Жестера в компании Буасси. Присутствие этого сплетника ее слегка смущало, но сейчас она чувствовала себя в своем праве и никакие слухи ее не волновали. Торопливо сбежав по лестнице, камеристка выскочила на задний двор, едва не попав в объятия стоящего неподалеку шута.
- Вы меня искали, мсье? Чтобы рассказать очередную сплетню? - передразнивая манеру мадемуазель де Жанлис, поджала губы Мари и неодобрительно посмотрела в сторону Аннибала, впрочем, тут же переключившись обратно на шута, - и где тебя черти носят, Жестер? Нам надо переговорить, без чужих глаз, - она снова покосилась на де Буасси, - и ушей…

«Пусть лучше думают, что у нас интрижка…» слова прозвучали неожиданно обидно, будто бы шут и мысли не допускал, что у него с ней подобное может быть, словно она для этого лишком плоха.
Мари немедленно рассердилась:
- Ты болван и никуда не годный кривляка, а Буасси теперь будет распускать новые сплетни…
«Которые могут дойти до Бланшара. Ох… надо же так сглупить», - охнула она про себя, но тут же успокоилась, решив, что в случае чего нажалуется, что Жестер к ней приставал.
- О каких сильных мира сего? Ты что от свежего воздуха совсем сдурел? - искренне возмутилась камеристка. Никого я не собираюсь обсуждать. Я только хотела спросить, как твой ночной поход? Надеюсь ты напустил страху на того мерзкого аптекаря и узнал, что хотел.
Внезапная вспышка раздражения принесла неожиданные плоды. Мари успокоилась и даже насмешливо фыркнула:
- Ведь ты такой привлекательный мужчина…

Вздохи шута заставили Мари улыбнуться. Негодник знал, как понравиться женщинам. И хотя это было чистое притворство, слушать его признания было приятно. Да, что греха таить, фраза шута ее зацепила не столько потому, что она имела на него виды - вокруг Жестера крутилось слишком много женщин, да и крошка Иветт прихлопнула бы ее на месте. Нет, злилась Мари скорее на собственную судьбу. Ей, как и любой женщине хотелось романтики, признаний, поклонников, комплиментов, подарков. Приятного кавалера, ну, хотя бы такого как Жестер – статного, симпатичного, веселого, а если еще и щедрого… Но, пока в ее «копилке» были только сальные комплименты слуг, хамоватый грум графа де Бомон да де Бланшар, причем последнее приобретение было весьма сомнительным. Может быть она слишком строго себя ведет? Мари коротко вздохнула и стала внимательно вслушиваться в рассказ Жестера. А он не оставлял места для всяких там романтических мечтаний.
По всему выходило, что лекарство, полученное Мари у аптекаря было доставлено в поместье, но вот для кого – непонятно. Особенно камеристку насторожили слова Крюшо о том, сколько надо его давать.
«…от двадцати капель больной делается спокойным и тихим, от сорока – вялым и безразличным, но сон к нему не приходит долго … Такие настойки берут нечасто, как успокоительное, а еще - для усугубления картины тяжкого недуга, будь то удар или падучая…»
Секретарь говорил де Бомон про сорок капель. Если это та самая настойка, то чего хотел добиться Бланшар, давая ее королеве? Чтобы судьба короля стала ей безразлична? Надо будет предупредить ее величество насчет количества капель.
В сарае скреблись мыши, но Мари казалось, что это кто-то, подслушивая, шуршит за стеной. Испытанный в часовне испуг давал себя знать, и во время рассказа Жестера она несколько раз прикладывала палец к губам, давая ему знак говорить потише. Заботило ее и другое. А ну как кто-нибудь доложит Бланшару, что она шушукается с шутом не сеновале?
- Ее величество велела мне помогать мэтру Керуаку и побыть у постели его величества, пока мэтр будет отдыхать. Может быть, мне удастся там что-нибудь высмотреть, - тихонько прошептала она на ухо шуту и уже громче добавила: - Нет Жестер и не проси. К постели его величества никого подпускать не велено, а мэтр Керуак очень строг. Сам иди и спрашивай…
Она вдруг возмущенно взвизгнула и, приложив палец к губам шута, заговорила на повышенных тонах:
- Руки, руки убери. Я тебе не кухарка какая-нибудь, нахал… Я.. я пожалуюсь… пусти-и-и, - камеристка несколько раз хлопнула рукой по тыльной стороне ладони, словно давая пощечины, и, подмигнув Жестеру, выскочила из сарая, поправляя на ходу шемизетку.
- Охальник…

- Камеристка ее величества замечена мною в обществе шута его величества, - кланяясь, сообщил толстяк, - в компрометирующих обстоятельствах… на сеновале, прошу прощения. Похоже, не сладилось у них, - круглая, как полная луна, физиономия толстяка расплылась от удовольствия, - похоже, она ему оплеуху отвесила, и… ушла.
- Куда? - Симон поднял голову от бумаг.
- В… э-эээ… в дом, месье де Бланшар
- Хорошо, иди, - секретарь потянулся, хрустнув суставами, и пружинисто распрямился. Пора начинать действовать. А для этого ему понадобится переговорить с маленькой служанкой.
Планы оформились.
Во-первых, убедиться, что Изабелла после ужина под действием необходимой дозы снотворного забудет о супружеском долге и забудется в объятиях Морфея.
Во-вторых, убедить Мари нынче же ночью заменить настойку, которой будет потчевать короля мэтр Керуак, на «фирменную» настойку от Крюшо.
В-третьих… вечером отправить в крошечное гнездышко двух голубков надежных людей, которые успешно довершат начатое.
Тогда завтра утром герцог Гастон проснется королем. А он, «Симон-галка», сын лавочника, обзаведется графским гербом и портфелем первого министра королевства.
Месье де Бланшар улыбнулся.
Да, он позабыл «в-четвертых». Нынче же ночью, как только девица придет отчитаться об исполненном, он сделает то, что тревожило его воображение уже несколько дней, мешая спать и делая сновидения беспокойными, а просыпание – мучительным. Симон прикрыл глаза и на мгновение представил Мари в его объятиях и позах, которые даже в самых смелых мечтах не позволяет себе представлять добрый католик.
- Надо ее найти, - если бы он мог ускорить нарочито медленное течение времени! – и немедленно.
Симон покинул кабинет и отправился на половину королевской четы.

Королева и ее свита заняли левое крыло второго этажа поместья его высочества. Навстречу Симону спешили горничные с накрахмаленными нижними юбками, шкатулками, кувшинами, кряхтя, лакеи перетаскивали из одной комнаты в другую сундук. Симон лавировал между слугами, раздавая указания и отвечая на бестолковые вопросы. Мари не было видно. Это обстоятельство раздражало необычайно, и, хотя появление секретаря его высочества на половине ее величества можно было объяснить исключительно радением об удобстве размещения юной королевы, длинноносая физиономия месье де Бланшала примелькалась, и слуги начали поглядывать на него с подозрением – видимо, что-то вынюхивает секретарь…
Симон сделал вид, что разыскивает маркизу де Сюлли, его тотчас же провели к маркизе.
- Ужин королеве могут подать в семь часов в ее комнаты, или ее величеству будет угодно спуститься в Голубую столовую? – промямлил секретарь, не придумав иной причины, могущей объяснить свой визит.
- Королева передала, что будет ужинать у себя, месье, - холодно сообщила маркиза, - еще час назад я лично сообщила об этом герцогу.
Мадам де Сюлли была богата и независима, поэтому к секретарю его высочества относилась с брезгливой снисходительностью.
- Благодарю, мадам, - униженно пятясь, Бланшар ретировался, пообещав себе, что «плебей и выскочка» сделает все, чтобы маркиза лишилась привилегии прислуживать королеве… впрочем, после положенного срока траура королеве вовсе не понадобится штат прислуги.
Где же Мари?!
Только когда раздражение Симона достигло точки кипения, он увидел, наконец, в другом конце коридора светловолосую головку маленькой камеристки, и бросился следом, воровато оглядываясь. Ему удалось нагнать Мари за углом. Церемониться не было времени – Симон поймал Мари за локоть, и, приложив палец к губам, потащил вперед. Дворец герцога он знал как свои пять пальцев. За эти коридором переход, потом галерея, потом…
- Это мои комнаты, девочка, не бойся, тут нас никто не увидит, – сообщил Симон, игнорируя общеизвестную истину о том, что порядочной девице больше всего надо бояться мест, где «нас никто не увидит», - признавайся, ты нарочно от меня прячешься?

Симона обуревали самые противоречивые чувства.
Никогда ему одновременно не хотелось таких абсолютно противоположных по сути вещей – то ли впиться губами в этот хорошенький рот, из которого, как горох из рваного мешка, сыпались и сыпались пустые слова,то ли отвесить девице оплеуху, чтобы притихла.
Он выбрал компромиссный вариант, схватил Мари за плечи, хорошенько встряхнул и прижал к стене.
- Так. Тихо! А теперь по порядку, девочка. Ты будешь помогать Керуаку, верно? Подносить королю питье, менять сорочки и простыни, так? Иди и делай все так, как велела тебе королева. Будь послушна и расторопна. Ночью лекарь захочет поспать… пару часов, ты останешься рядом с королем одна… Он может попросить пить… А ты добавишь в воду для питья вот эту настойку, - и Бланшар, как фокусник из шляпы вытаскивает кролика, вытащил из кармана пузырек темного стекла, такой, в какой парфюмеры наливают духи, - это снотворное. Оно не имеет цвета, запаха и вкуса, - Симон наклонился поближе и завершил свистящим шепотом, почти касаясь губами мочки маленького уха, - сделаешь это… и возвращайся ко мне, в эту же комнату.

- Ну что ты, что ты, девочка, успокойся, - пальцы секретаря резво пробежали по корсажу служанки, - ты дрожишь…
Обычно эти слова были прелюдией к активным наступательным действиям. Симон даже пожалел, что не может продолжить то, к чему стремилась душа… Нет, если быть честным, не душа, а совершенно плотские и плоские инстинкты. Однако месье де Бланшар не стал бы тем, кем стал (и не был бы в шаге от того, чтобы стать большим), если бы не умение ради дела на время забыть о любых иных поползновениях. Не стоит еще больше пугать девицу. Расстроится, расплачется, испортит все и развалит тщательно выстроенный по кирпичику план.
Секретарь вздохнул; указательный палец уперся в ямочку на круглом подбородке маленькой камеристки.
- Смотри мне в глаза. Никто не узнает… и не будет тебе ничего. Я позабочусь. Обычное снотворное для его величества, король будет спать долго, проснется отдохнувшим и полным сил, а ее величество не будет беспокоить его высочество и медиков глупыми мыслями о переезде. Ты ведь умная девочка, верно, Мари? Я ценю верных и преданных людей, крошка… если ты сделаешь все, как я прошу, ты получишь три тысячи ливров награды, и я устрою тебе фиктивный брак с каким-нибудь обедневшим дворянчиком из Пуату… ты станешь дамой знатной и получишь право войти в штат ее величества как фрейлина. Это я тоже устрою.

Чем дальше Симон говорил, тем больше он сам убеждался в разумности выбранного пути, и даже мысль сделать так, как он обещает, мелькнула в его остроносой голове. Почему бы нет? Выдать девчонку замуж за провинциала без денег, заплатив тому мзду за имя и отсутствие интереса к собственной жене, ввести новоиспеченную даму в штат (королева всегда найдется!), и получить в итоге министерскую мантию и прехорошенькую покладистую любовницу, шнуровка платья у которой находится сзади.
Самолюбие месье де Бланшара пело. Только бы все удалось!

«Неужели она собралась капли считать?» - восхитился незамутненностью разума маленькой служанки секретарь. Однако радость, мелькнувшая в голубых глазах Мари, его ободрила. Он на верном пути. Девчонка достаточно глупа, чтобы не задумываться. И достаточно проворна и исполнительна, чтобы сделать все так, как велено.
- Умница, Мари, - пробормотал Симон, скользнув кончиками пальцев по кружеву корсажа Мари Бовуар, как по костяшкам клавесина, - правильный вопрос. Лекарство не повредит его величеству, однако поможет его высочеству. Отдохнувший король – добрый король. Герцог рассчитывал за время пребывания их величеств в его поместье на дополнительные блага и возможности, какие пожалует ему царственный племянник… Укрепление положения герцога укрепит положение первого его слуги, а, значит, и тех… той дамы, которая будет пользоваться его расположением… - вдохновленный близостью желанного приза, секретарь уткнулся носом в декольте и глубоко вдохнул, и снова пожалел, что не может «сделать это по-быстрому», - весь пузырек, девочка моя. Весь пузырек.
«Циркач слаб… Если он начнет умирать у нее на глазах, она испугается, - возразил практичный внутренний голос, - может поднять шум, сбегутся люди… заподозрят неладное…»
«Тогда придется обвинить служанку в отравлении короля по наущению ее госпожи. О том, что королева долго разговаривала с камеристкой наедине, известно многим – и их видели прогуливающимися рука об руку в парке», - парировал не менее практичный оппонент внутреннего голоса.
Возражений не последовало.
Король покинул королеву, чтобы провести несколько дней вдали от столицы наедине с любовницей. Представить Изабеллу особой капризной и взбалмошной – легче легкого, представить все случившееся местью затуманенного злобой и ревностью рассудка покинутой женщины – тоже труда не составит. Если король умрет, его вдова станет никому не нужна и не интересна. У нее не будет сторонников и защитников.
Даже первый министр не рискнет пойти против нового короля. В лучшем случае Изабеллу ждет постриг, в худшем…
Симон с сожалением взглянул на Мари. Нет, ему определенно не хотелось увидеть это милое личико и соблазнительное тело на виселице.
Однако… ради дела приходится жертвовать многим и многими.
- Иди, девочка, поспеши. Покажись лекарю и выслушай его распоряжения. Будь умницей. И помни – я жду тебя сразу после исполнения поручения. Ни с кем не болтай и не бойся ничего, что бы ни случилось.