Двери лифта распахнулись с тихим жужжанием – зеркальная поверхность отразила лицо Адама с темными кругами под глазами и трехдневной щетиной. После холодного душа и новой инъекции кофеина он ощущал себя накачанным амфетаминами зомби. Казалось - то эфемерное, что чудаками зовется душой, отделилось от тела, и наблюдает за идущим по пустому коридору блока интенсивной терапии доктором с недоброй ухмылкой. Это странное раздвоение преследовало его последние три четверти часа, пока он переодевался, путаясь в рукавах свежей сорочки, просматривал файлы историй болезни трех пациентов асептических боксов и сравнивал иммунные статусы. Выходило, что Кристина Новацки автоматически становилась предпочтительным экземпляром - высочайшая вирусная нагрузка, максимально возможное количество вирусной РНК при почти нулевой сопротивляемости организма и полном угнетении лимфоцитарного ростка. Но уровень гемоглобина был критическим, показатели кислородного насыщения крови низкими - и девушка могла просто не дожить до обещанного спасения.
Нет. Он знал наверняка, что пациентка не доживет даже до конца недели.
Это было фактом, почти аксиомой, для специалиста с его опытом столь очевидной, что он не пытался искать доказательства обратного. Утешать было некого. И незачем. Задача стояла иная.
Мартин Новацки ушел, пообещав сделать то, что нормальному человеку не под силу – но нормальные люди не охотятся на вампиров. Нормальные люди сейчас сидят дома, пьют чай с вишневым вареньем и слушают блок вечерних новостей.
С экрана хорошо поставленным голосом вещает инспектор полиции, предупреждая потенциальных жертв «пражского маньяка»: не выходить из дому в темное время суток в одиночестве, не останавливать попутные машины, не…
- Как известно, жертвами маньяков чаще всего становятся люди беспечные и уверенные в том, что с ними ничего подобного не случится… - синеватое лицо инспектора искажалось прозрачным стеклом блока интенсивной терапии, губы копа шевелились, как большие мучные черви, но голос из динамиков лился отчетливый и ясный…

Замигали зеленые светодиоды на электронном замке первого бокса – сидящий за столом санитар вскочил при его появлении.
- Вы мне не понадобитесь, можете идти, – Кислевский прошел мимо, набрал код доступа на замке второй двери – белые створки бесшумно разъехались, пропуская ученого внутрь. Пани Собеска методично раскладывала на операционном столике инструменты – асептически упакованные керамические иглы и цилиндрические силиконовые емкости для биосред. Три прозрачных цилиндра по пятьдесят миллилитров.
- Добрый вечер, Мария, - усталые глаза скользнули по лицу медсестры. Она тоже осталась на вторые сутки. Желающих проводить большую часть жизни в хосписе немного. Работа тяжелая, нет ни благодарных пациентов, ни их родственников с цветами и конфетами, ни морального удовлетворения от хорошо сделанной работы. Кровь, грязь, запахи гниения и смерти… Он знал, что у нее есть взрослая дочь, что она не замужем, но подробностей не знал и ими не интересовался. Адам никогда не задумывался о мотивах, по которым приходила сюда почти ежедневно эта немолодая уже женщина.
Но задумывался о том, что может послужить гарантом ее содействия. Или (как минимум) – молчаливого невмешательства.
- Пожалуйста, замените емкости. Мне нужно не менее трехсот миллилитров крови. От каждого пациента. Или… больше, - он пристально смотрел ей в глаза. Проще было сразу сказать – «я собираюсь убить ту, которая умрет через пару суток и без нашей помощи».

Кислевский молча принял из рук медсестры цилиндрические емкости по пятьсот миллилитров. Она вправе спрашивать. Идя на должностное преступление, он не мог сделать Марию сообщницей по незнанию, молчаливой соучастницей... Или - мог?
Организм сбоил, уставший мозг, всегда безупречный, как часы, работал за пределами возможностей. Анализ-синтез, причины-следствия. Руки двигались машинально, словно не человек – робот вскрывал упаковки, аккуратно крепил фиксы на тощих предплечьях пациентов, регулировал столбик давления – глаза следили за тем, как цилиндры наполняются темной венозной кровью, смещались правее – показатели на мониторах медленно ползли к критическим отметкам. Пульс. Давление. Параметры электролитного обмена. Четыреста миллилитров биосреды от первых двух пациентов.
Инъекция синтетического аналога норэпинефрина в завершение процедуры. Монитор мигал; цифры замирали в нескольких делениях от критических.
- Мария, фиксировать в журнале и в историях болезней проведение манипуляций забора не нужно, - Адам повернулся к медсестре, помогавшей ему беззвучно – но все еще ожидающей его ответа, - вы делаете это не напрасно... есть способ. Я хочу провести эксперимент и получить антитела к вирусу. Единственный путь, который может подтвердить или опровергнуть мою теорию – эмпирический. Для этого нужна кровь больного. Умирающего, с максимальной виремией. Много.
Рассказывать ей о вампире он не будет. Довольно одного сумасшедшего на отделение.
- Вы верите мне, пани Собеска? Так надо.
Кристина Новацки была последней. Они делали все четко – доктор и медсестра.
Частые капли стекали по стенке сосуда.
Как слезы. Кровавые слезы.
Сто пятьдесят миллилитров. Двести...
Тревожно замигали красные светодиоды. Пульс – двести сорок. Пароксизмальная тахикардия. Давление? Диастолическое на нуле. Пульс? Фибрилляция.
Слезы капали.
«Останови забор! – фиолетовые цифры на экране корчились в ужасе. - Останови!..»
Реанимационный набор... разряд. Еще разряд!
Асистолия.
Адреналин, атропин, чреспищеводня кардиостимуляция.
Асистолия.
Он методично повторял алгоритм сердечно-легочной реанимации. Время неумолимо утекало – речным песком сквозь высохшие пальцы.
Кривая электрической активности мозга вытянулась в струну. Тревожно запищали датчики электроэнцефалографии.
Она умерла.
Адреналин.
Кристина Новацки лежала на белой кушетке, безвольно свесив вниз тонкую руку, пальцы отливали синевой.
Слезы капали.
- Время смерти... Это тоже не надо фиксировать, пани Собеска... Продолжаем забор крови.

- Труп? – Адам вскинул на нее странно-светлые глаза; сузились зрачки, рефлекторно впитывая белое люминесцентное сияние настольной лампы, синева радужки подернулась холодком, - труп в криокамеру. Во внутреннем журнале сделаете пометку. Вы отвечаете за уведомление ближайших родственников о смерти пациентов?
Он мог не спрашивать. Он знал.
Кислевский учел все варианты развития ситуации, в том числе преждевременную смерть Кристины - как возможный исход, сделал копии видеозаписей с камеры наблюдения в боксе пациентки Новацки за последние несколько дней; он не мог просчитать только одного – непредсказуемости человеческого фактора. Человеческий фактор предстал перед ним в облике немолодой медсестры, прочесть и учесть которую оказалось сложнее всего.
Ученый не боялся разоблачения, мысленно моделируя ситуацию, позволяющую ему откреститься от любых, даже сомнительных обвинений, он уверен был в том, что руководство клиники с легким сердцем примет версию забора крови у трупа для научных исследований, благо, разрешения родственников покойника на изъятие биосред и органов трупа не требовалось. Камнем преткновения оставался факт смерти, скрыть который невозможно.
Его придется скрывать – от Мартина Новацки. До тех пор, пока он не исполнит свою часть работы.
- От вас требуется только одно, пани Собеска, - голос звучал холодно и отстраненно, - не сообщать матери и брату Кристины Новацки о ее смерти, пока… пока я не разрешу.
В пластиковый лоток посыпались отработанные инструменты. Туда же полетели тонкие, измазанные красным перчатки. Пальцы кисло пахли силиконом, ладони были влажными и липкими, он вымыл руки, чувствуя настоятельную потребность сунуть голову под холодную воду; алый сгусток напряжения пульсировал совсем близко, застила пряно-розовым глаза.
- Я ведь могу надеяться на такую... любезность? – Кислевский повернулся к медсестре, разглядывая ее в упор – изношенный фасад старательно штукатурили, Мария Собески не была женщиной без возраста. Она была отчаянно молодящейся развалиной. Он отчетливо понял это, как догадался, наитием, каким-то шестым чувством, что в ней есть та же трещина, что и в нем. Нецелостность, душевный излом, что-то темное, насильно втиснутое в телесную оболочку, грозящую лопнуть по швам.
Улыбнулся.
- Хотите кофе, Мария? Вы мне не верите… - легко констатировал он, - тогда почему помогаете?

Трое суток без сна, две трети из семидесяти двух часов непрерывного бдения - за столом у компьютера или над электронным микроскопом. Кислевский поморщился и потер затекшую шею. Организм протестовал, с каждым разом сокращая время действия стимулятора, мягкой лапой его охватывало оцепенение; Адам сморгнул и изумленно уставился на медсестру:
- У меня нет выбора, пани Собеска, - в присыпанных мелким песком усталости глазах плескалась легкая ирония, - кому-то я должен довериться, в противном случае ничего не выйдет. Да, я делаю вас сообщницей. Но сообщницей, идущей на подлог осознанно.
Он замолчал. Его не посещали догадки о причине, что толкает медсестру на содействие должностному преступлению, но он свято верил в то, что в любых побуждениях, праведных и неправедных, людьми движут два мощнейших стимула – любовь или корысть.
«Нормальными людьми, пан», - нашептал бес за левым плечом.
«Нормальными, обычными людьми, - согласился он с невидимым оппонентом, - Мария Собеска нормальна и обычна. Что еще нужно для того, чтобы увериться в ее молчаливой поддержке?»
- Я не хочу знать причину, которая заставляет вас помогать мне. Не сомневаюсь, она существует и она весома – мне этого достаточно, - Кислевский сгреб в карман халата тонкие черные пластины с видеозаписями, - мы будем держать в неведении Мартина Новацки до тех пор, пока он не приведет мне человека [не-человекa], который согласится на эксперимент. Если пан Новацки узнает о смерти сестры раньше, он может разорвать... контракт. Это сведет на «нет» наши усилия.
Контракт-на-словах. Подписанный чужой кровью.
Если Мартин Новацки узнает о смерти Кристины, сделка может сорваться. Люди примитивны в своих побуждениях. Мартином Новацки двигала любовь в нелепейшем ее проявлении - он жалел, он надеялся...
Адам уже не надеялся. Не любил. Им двигала одержимость.
- Как видите, я с вами предельно откровенен, Мария, - усталое лицо попеременно отразилось в трех зеркальных шкафах процедурной, пошло синеватой рябью, - надеюсь, вы все сделаете правильно. Ваша смена скоро заканчивается... Если хотите, я подвезу вас до дома. Если Мартин Новацки обратится к вам напрямую, желая увидеть сестру – направляйте его ко мне.
Кислевский кивнул и шагнул к двери, белые створки разъехались с тихим жужжанием, наполняя коридор мертвенно-белым светом.