Чем ближе Мари подходила ко дворцу, тем страшнее ей становилось. Девушка не знала, что ее ждет, и от этого идти было все труднее. Миновав ворота, она проскользнула в маленькую дверцу, через которую обычно ходили слуги, втайне надеясь, что ее не заметят. Однако, в переходах было еще людно, Мари со страхом ждала, что сейчас кто-нибудь, а слуги, как известно, обо всем узнают раньше всех, скажет, что ее прогнали. Но, никто ничего не говорил, горничные или улыбались, или деловито пробегали мимо, слуги ее не замечали, или отпускали шуточки. Мари приободрилась и уже поверила, что ей удастся добраться до гардеробной без проблем, как в галерее ее окликнул Бланшар.
- Оп-опоздала?! – удивленно воскликнула Мари и тут же, без зазрения, совести соврала – я старалась побыстрее, но, мне пришлось дожидаться, пока аптекарь приготовит лекарство и было очень страшно идти на окраину Ленфёр, там такие ужасные нищие, мне пришлось обходить их переулками.

Симон дернул носом и взглянул на Мари особым взглядом – таким смотрят не на хорошеньких женщин, а на собственных шпионов – все ли сказала, или утаила что-то?
Мадемуазель Бовуар по-прежнему была хороша, так же улыбалась, сияя ямочками на щеках, как и всегда… но секретарь герцога не стал бы королем крыс, если бы не проверял всех и каждого – особенно тех, кто стал его шпионом против собственных устремлений.
Времени оставалось немного, в любой момент его мог позвать Гастон, чтобы условиться о самых последних приготовлениях перед отъездом. Утром Симона уже не будет во дворце, и – если что-то пойдет не так, он узнает о том слишком поздно.
- Не встретила кого-нибудь знакомого? Не видели ли тебя? - поинтересовался секретарь, подходя к девице ближе, и заглядывая в глаза, - кому лекарство отдала, что он сказал?

Когда Симон уткнулся лицом в ее шею, камеристка чуть не взвизгнула, ей показалось, что он хочет ее укусить.
- Молчи и улыбайся… - секретарь больно стиснул Мари руку, и она послушно растянула губы в улыбке.
Бланшар почтительно склонился в поклоне.
Все еще продолжая улыбаться, камеристка обернулась, и сердце испуганно рухнуло вниз. Поклон был предназначен первой статс-даме.
Не в силах перестать улыбаться девушка замерла.
Все ее служба закончена – гром, молнии, обвинения с разврате, позорное изгнание из дворца.
Однако, вместо скандала, мадам де Бомон при виде парочки едва ли не просияла, искривив губы в каком-то подобии улыбки.
- Я не могу отчитывать вас за исчезновение, крошка Мари, ведь я тоже женщина и все понимаю. – голос старшей фрейлины был полон елея.
«Она тоже женщина… Эта старая каракатица со сморщенными руками считает себя женщиной?»
Чтобы не хихикнуть, Мари наклонив голову, присела в книксене. Ее слегка трясло - слишком много пришлось испытать за сегодня, но на душе стало легче.
А ведь эти странности не просто так, де Бомон как то зависит от Бланшара, внезапно сообразила она. От этого открытия вредный чертенок в душе мадемуазель Бовуар запрыгал на одной ножке. Де Бомон связана с Бланшаром и боится его…
- Понесешь – выгоню.
«Фу, глухая тетеря…я не такая дурочка чтобы верить сказкам господина секретаря».
Мари скорчила в спину гофмейстерины вредную рожицу и, почти вприпрыжку, помчалась с покои королевы. Пока все обошлось, правда она не получила обещанные сто ливров, и это было несправедливо, но ничего, она еще припомнит об этом Симону.

Мари пребывала в растрепанных чувствах. Воспитанная в традициях преданности монархии, она и мысли не допускала об измене королеве. Но, жизнь во дворце внесла свои коррективы в незыблемость этих принципов, упростив их до более практичной формулы - «преданность преданностью, но и о своей выгоде не забывай». А сейчас для Мари такой выгодой был Симон де Бланшар.
Проблема состояла лишь в том - чего в его покровительстве было больше - плюсов или минусов. В глубине души камеристка признавалась себе, что ей льстит внимание Симона. Он был дворянином, что являлось несомненным плюсом, хотя и без родословной, что можно было, не менее безусловно, отнести к минусам. Он был влиятелен, настолько, что его слушалась сама де Бомон, должность которой при дворе для Мари была признаком высшей власти, среди слуг, разумеется, не говоря уже о том, какие слухи о влиянии секретаря ходили среди придворных. Он много обещал, но обещания выполнял, правда, пока относительно той же де Бомон, но это позволяло надеяться, что и остальные могут оказаться не пустым звуком… И, главное, Мари видела, что она ему нравится, он желал ее. Жаль, что самой Мари он был вовсе не симпатичен, но это можно было отнести уже к мелочам…
« Ах, какое имеет значение, нравится или не нравится, - смеясь говорила сестра Мадлен, - если ты будешь умницей, и тебе хватит ума при этом казаться дурочкой, ты сможешь добиться от любого мужчины всего, чего пожелаешь. А я научу тебя как…»
От любого мужчины… И тут возникало одно очень большое «но». От любого мужчины, но только не от Симона де Бланшара. Мари кожей чувствовала, что все его желания, все обещания, будут иметь силу только до тех пор, пока она ему будет полезна, а как только перестанет… От этой мысли на девушку накатывал безотчетный страх, так в детстве боятся темноты или приведений…
Она чувствовала себя беззащитной.
Конечно, она помнила, что шут обещал ей защиту, но это было слишком эфемерно… После воскресной мессы… захочет ли король слушать, да и примет ли всерьез страхи какой-то камеристки. А больше обратиться Мари было не к кому, кроме… королевы.
Она помнила слова Бланшара по поводу слухов, которые должна была донести до Изабеллы, что конечно поссорило бы их величества еще сильнее. Эти слухи ей не нравились. Король еще не сделал ничего слишком предосудительного, а слухи уже во всю ходили по дворцу, и Мари жалела короля. Она видела, как расстроена королева и из женской солидарности жалела ее еще больше, чем короля. Причина этих бед, Бьетта де Лапланш, простушка из провинции, единственной виной которой была ее красота, бедная девушка, только появившаяся во дворце, как тут же получившая отставку. А поскольку к бедным девушкам камеристка относила и себя, то жалела и Бьетту тоже.
Мучимая то страхом, то жалостью, Мари оправила постель Изабеллы, принесла тазик для умывания и тихонько встала в углу опочивальни, так и не решив, что делать. Но при виде того, как Изабелла совсем по-детски утирает ладошкой слезы, Мари, неожиданно для себя сделала шаг вперед и, склонившись перед королевой в поклоне, пролепетала:
- Простите меня, ваше величество, что осмеливаюсь… Но, король не проводил ночь в комнате мадемуазель де Лапланш. Это Симон де Бланшар распространяет слухи через горничных, он и меня пытался заставить это делать.

- Я боюсь его, ваше величество, - дрогнувшим голосом ответила Мари. - Он преследует меня, домогается, грозится, что, если я не буду его слушаться и делать то, что он велит, то он добьется, чтобы меня выгнали из дворца. Во дворце его многие боятся и не только слуги, говорят, что у него везде есть уши… - камеристка испуганно оглянулась, - он доверенное лицо герцога. Ему поверят, а кто поверит простой камеристке…
В глазах Мари заблестели слезы. Пожалуй, это были самые искренние слезы за последние дни.
- Я не знаю, зачем он пустил эту сплетню, но знаю, что его величество не виделся с мадемуазель де Лапланш с последней охоты.

Мари растерялась.
Камеристка еще никого по-настоящему не любила, да и особо на любовь не рассчитывала, хотя и мечтала о ней по ночам. В ее нелегкой, но простенькой жизни все было понятно. Накопить на приданое - несмотря на то, что война затянулась, дела у отца Мари шли не очень хорошо – герцог за военные заказы расплачиваться не спешил. Найти себе приличного мужа, а это, из-за вызванной войной естественной убыли мужского населения, было непросто. Выйдя замуж, заниматься хозяйством, нарожать детей и, так и не встретив любви, позабыть свои девичьи мечты. Что она может посоветовать, если сама ничего не понимает в любви?
Да и кто она такая, чтобы давать советы королеве?
А поучительные истории рассказанные сестрой Мадлен, длинными зимними ночами годились, в лучшем случае, для монастырских воспитанниц.
Вот если бы их величества не ссорились, то король вряд ли бы так сильно заинтересовался новой фрейлиной, а теперь из-за слухов, они поссорятся еще сильнее. Занятая своими переживаниями Мари не задумывалась, почему де Бланшар хотел сделать ее своей шпионкой, во дворце это было обычным делом, все за кем-то шпионили, но сейчас в голове камеристки все вдруг сложилось, как дважды два. Герцог нашел фрейлину, на которую король непременно обратил бы внимание, из-за этого король с королевой поссорилась, секретарь распускает слухи про короля и мадемуазель де Лапланш.
Что за выгода Симону от этой ссоры?
Никакой.
Но, он человек герцога…
Значит, это герцог Гастон хочет, чтобы король и королева как можно дольше были в ссоре.
А все эти «две тысячи ливров на платье королеве и обязательно скажи, что бумага была подписана герцогом Гастоном…», лишь для отвода глаз, чтобы никто не догадался…
Все было так просто, что камеристка даже тряхнула головой, не понимая, почему она сразу об этом не додумалась.
- Благодарю вас ваше величество, но не надо говорить, что король вас не любит. Вы королева, а мадемуазель де Лапланш никогда ею не будет. Все видят, как король смотрит на вас, и если бы вы не ссорились, он бы ни за что… - Мари запнулась, - мне кажется, что де Бланшар специально распускает слухи, чтобы вы как можно дольше не помирились….
Назвать имя герцога, как истинную причину происходящего, камеристка побоялась.

- Мари Бовуар, Ваше величество, - Мари присела в поклоне. Королева не разгневалась и даже обещала защитить ее. А могла и разгневаться. Шутка ли, почти прямо обвинить герцога в интригах против королевской четы. За такое можно не только места, но и головы лишиться. Значит можно надеяться, что она избавится от Бланшара. На сердце сразу стало легче. Мари прекрасно понимала, что все размышления, которыми она изводила себя последние два дня, были лишь попытками найти хоть какие-то положительные стороны в том, что ей придется уступить Симону. Как маленькая птичка, запутавшись в сети ищет, выход, так и она металась от надежды к отчаянию. Но, теперь с защитой королевы, шантаж, которым ее пугал Бланшар, будет бесполезен.
- Ваше величество, король вас любит, это все видят…
Мари чуть не добавила: « И, если бы вы из-за ерунды не ссорились…», но вовремя прикусила язык.
- И я уверена, что стоит вам только пожелать, он про всех Бьетт забудет. А Бланшар, - Мари понизила голос до едва слышного шепота, - у него какие-то темные делишки. Сегодня он заставил меня пойти к аптекарю, и купить у него лекарство, для какого-то больного приятеля. Аптекарь такой противный, на колдуна похож. Денег мне на это лекарство дал целый кошелек. А приятель у него на улице Мечников, это же самый мерзкий район, совсем рядом с Лёнфер, я думала живой оттуда не вернусь. Только умоляю, Ваше величество, не говорите никому, что я вам это рассказала, - Мари умоляюще прижала к груди сжатые кулачки, - а то его друзья прирежут меня в каком-нибудь переулке и никто, даже Ваше величество, меня не спасет.