Все эти дни Кьяра жила, как во сне. Она делала все, что было нужно, и сама себе не верила. Как будто это была не она, а совсем другая женщина, за которой Кьяра наблюдает со стороны.
Сначала она со всем вниманием выслушала набросок плана побега, который в спешке рассказал ей синьор Руццини. Кьяра увидела, что в это время глаза его блестели точно так же, как в самом начале, когда он не был еще доведен до бледности и слабости пребыванием в Карчери.
В тот же вечер она пришла к Анджиоле, разговор с которой был гораздо более долгим и обстоятельным.
И еще она перенесла к племяннице синьора Руццини весь свой нехитрый скарб, связанный в узел. Это было несложно, потому что он ограничивался одним платьем, плащом и парой рубашек. Ворох тряпья хранил в себе бумаги синьора Руццини. Перемещение это значило гораздо больше для Кьяры, чем обсуждение деталей побега, потому что означало бесповоротное решение, от которого уже не откажешься.
За обедом Кьяра, которой и кусок не лез в горло, смотрела на своего отца и мысленно просила у него прощения. В груди тяжело шевельнулось сомнение и раскаяние. Она уже почти пожалела, но тут отец пьяно икнул и по подбородку у него стек ручеек похлебки. Кьяра вздохнула, сдерживая сжимающий горло спазм. "Когда у меня будет много денег, отец не будет больше здесь работать. Он будет жить в другом месте, у него все будет, и ему не надо будет больше пить". Слабый голос раскаяния замолчал.

Самым сложным оказалось улыбаться Дуччо. Охранник, вечно норовивший ущипнуть ее, с масляными глазками и причмокивающим, как его имя, ртом. Он обалдел от счастья, когда Кьяра в ответ на очередное его грубое ухаживание не сбежала, а сказала (голосом, который самой ей казался верхом пошлости): "Вечно ты щиплешься, лучше бы браслетик подарил или колечко". Дуччо охнул и зашептал в ухо "Так что же ты сразу не сказала, лапушка". От "лапушки", сказанной все с тем же причмокиванием, у Кьяры потемнело в глазах. Лицо Дуччо напоминало шкворчащий на сковородке блин, слова вылетали лопающимися на жидком тесте пузырями. "Дурак ты", - подумала про себя Кьяра, потому что на простом лице охранника не мелькнуло даже тени сомнения или подозрения.

Когда ее позвали, Кьяра была на кухне. Она вытерла мокрые руки о передник и подошла к Кресченце. Мелькнуло, что убогую обстановку тюремных служб и скрючившуюся спину Кресченцы она видит в последний раз.
- Кресченца, помоги мне, пожалуйста, отнести белье.
- С чего это? - с неприятным удивлением отозвалась та. - Своего дела мне достаточно.
- Я... иди сюда, я тебе кое-что расскажу.
- Вот еще, - буркнула та, но на ее постном лице мелькнул интерес.
Отведя Кресченцу в угол, Кьяра по большому секрету рассказала той о том, что беременна и что ей так плохо, что не может ни наклониться, ни потянуться. "Новости" привели разносчицу еды в восторг, а посулы рассказать подробности могли вынудить и таскать мешки с песком, не только перестелить простыню.
Увидев Кьяру, Дуччо просветлел, а вот на Кресченцу посмотрел с недоверием.
- А что это вы вдвоем?
Кресченца хитро подмигнула Кьяре, мол, выпутывайся.
- Ей тоже теперь надо будет перестилать, - Кьяра подтянулась на цыпочки и шепнула Дуччо. - Я ей только покажу и к тебе выйду.
От авансов Дуччо сомлел и забренчал ключами.

Кьяра бросила на Руццини тревожный взгляд. Он действительно так ослабел или это тонкая игра, созданная для зрителей, которые сейчас оценить не могут, а потом не захотят? А если он не притворяется, то достанет ли ему сил? Кресченца, хоть и не молода, но женщина жилистая и ко всему привычная. Кьяра представила себе, что все срывается… самым ужасным сейчас казался Дуччо, который ее, Кьяриной, игры точно не оценит. Она снова посмотрела на Руццини, уже умоляюще, чтобы он не медлил.
- Спасибо, Кресченца, а то мне совсем нехорошо стало, - Кьяра кивнула на грязные простыни.
Разносчица еды довольно ухмыльнулась. Роль хранительницы тайны ей нравилась, и никакое сомнение или подозрение не тревожило ее.
Кьяра вышла. За дверью довольно улыбался Дуччо, широко, демонстрируя нехватку четырех передних зубов. Облапав, притиснул к стенке и шумно запыхтел в ухо, сминая платье. Справедливости ради, пытался быть ласковым, со всем тщанием грубого и непривыкшего к тонкостям мужчины, вся жизнь которого проходила под знаком выживания.
- Да подожди ты… подожди… подожди, иначе закричу, - Кьяра ударила его кулачком по плечу.
- Ну чего еще? – теперь Дуччо засопел недовольно, но, все-таки остановился.
- Послушай, не здесь же…
- Ааа, - без энтузиазма согласился охранник.
- Сегодня вечером, как отец заснет после ужина…
Кьяра пустилась в объяснения, с дотошностью, которой можно было позавидовать, и подробностями рассказывала об обычном распорядке синьора Брандуарди, о расположении комнат и времени отхода ко сну, о том, когда придти и как постучать. Дуччо кивал, недовольный тем, что все откладывается. Про себя, наверное, думал, что много возни с этими, кто слишком много о себе воображал. Потом пообещал мысленно Кьяре с этим обязательно покончить, и что вот только сейчас один раз с этими капризами он, Дуччо, готов мириться. Потом Дуччо предвкушал уже полное согласие и свою победу.
- Ну хорошо, хорошо, - бурчал он, но Кьяру совсем не выпускал.
Тихо распахнулась дверь камеры, выпуская фигуру в мешковатом платье. Кьяра зажмурилась, задержала дыхание и прильнула к Дуччо, пока фигура двигалась дальше по кородору.
- Ну все, пусти, вон и Кресченца ушла уже. Дверь-то закрой.
Кьяра вывернулась из пахнущих луком и грязной одеждой объятий, кинула последнее "До вечера" и поспешила за неуклюжим силуэтом.

Таддео не мог не думать о Кьяре, но мысли эти приобретали опасливое желание нестолкновения. Не встречаться, не видеть, не знать. Он до сих пор был зол на себя за сказанное (или несказанное, чтобы сказать вернее).
Он боялся новой встречи, но отчего-то не уходил. Хотя и мог постараться как можно меньше бывать в коридорах Карчери. По крайней мере, Таддео выполнил приказ (а по другому это понять было нельзя) - не являлся более к сеньору Брандуарди.
Освобождение давало лишь сосредоточение на собственных обязанностях, которые вновь возвращали в Карчери. И с тем же рвением, которое Таддео обращал на других заключенных, он избегал синьора Руццини, каким-то образом оказавшегося связанным с Кьярой. Но доходили слухи: новая камера не способствовала подкреплению здоровья синьора Руццини. Хоть за священником более и не посылали.
Об этом Таддео и размышлял - или обманывал себя увлеченностью и сосредоточенностью на страданиях других - когда вышел в коридор и увидел перед собой двух женщин. Одна из них была Кьяра. Он понял это сразу и инстинктивно взглянул сначала на ее спутницу, чтобы... узнать в ней совсем неожиданного человека. Увиденное было настолько нелепо, что Таддео не сразу поверил, а поверив - не смог поднять шум. Во всяком случае, пока никаких изменений в обстановке не происходило. Пытайся они бежать...
- Что здесь происходит? - услышал Таддео собственный голос.

Таддео не знал, что делать. Если бы судьба в нужный момент подавала знак... Но никакого знака не случилось. Таддео еще не был уверен, что думать. Возможно, чудовищная подмена ускользнула от взгляда Кьяры... Глупая мысль развеялась, как только девушка вышла вперед.
О, как она уверена!
Таддео все еще не мог сдвинуться с места. Так вот что. Меняли простыни, а вместе с ними прихватили и заключенного. Подходит для сценки в балагане. Происходящее не имело названия, но то видение, которое предстало перед Таддео, уже имело собственное имя.
Кресченца...
Среди прачек действительно есть Кресченца. И она тоже участвует в происходящем или Кьяра просто назвала первое вспомнившееся ей имя?
- А если Кресченца встретится вам на пути? - спросил Таддео, глядя поверх головы Кьяры на новоявленную служанку и по-прежнему не веря глазам своим.

Не встретится... Уверенность в голосе. В полумраке сверкают глаза самого Дьявола.
Таддео снова перевел взгляд на Кьяру. Что движет девушкой? Желание помочь страждущему? Но если страждущий - преступник. Кому решать, достоин ли он своей судьбы? Быть может, Кьяра была права, когда хотела сказать, что причина заключения синьора Руццини - лишь стихи, не самый подходящий повод...
Но как звучат его слова. Не угрожающе, уверенно. Как будто он знает, что будет дальше. Таддео не знает, а он - уже обо всем догадался.
- Кьяра, - непослушные губы шевелятся с трудом, будто Таддео говорит не то. Не с тем. Он сделал крошечный шаг в сторону от того, кто скрывался под чужой личиной... быть может, не впервые. Слишком привычно.
- Послушайте... она невинна. На что вы обрекаете ее? Она хотела освободиться от тюрьмы, а вы посадите ее под замок в камере как свою сообщницу, чтобы она не увидела больше света! Вы знаете, каково это. Не позволяйте... - он шептал все быстрее, мольбы становились бессвязней; но он не поднимал шума по одной лишь причине, что не хотел идти против ее воли, хоть и понимал, что совершает непоправимое... но ведь Кьяра уже замешана, нельзя обличить лжепрачку и не задеть ее. - Вернитесь в камеру. Быть может, это останется незамеченным...
Таддео осекся. На что его надежды? У камеры Марко Руццини ежечасно дежурит стражник. Неужто его так просто удалось обмануть? Или он подкуплен, потому пропустил мимо себя двух женщин вместо одной... или в камеру действительно зашли двое? Что же ты молчишь, Господи? Неужели у Тебя совсем нет времени, чтобы... неужели это и есть Твой путь испытаний?
- Ее жизнь в ваших руках.
Таддео послышался шорох. Быть может, это всего лишь живность, которая, в отличие от заключенных, чувствовала себя в тюрьмах весьма привольно...

Кьяра, наконец, снизошла до ответа, но ее обращение звучало как пощечина. Таддео замолк. Он знал, что она не желает провести всю жизнь в Карчери. Но какой же это способ побега? Ждать, пока тебя приволокут обратно и запрут - если не в камере, так в комнате, чтобы не смела носа высунуть? Разве это - свобода? Все время таиться и притворяться кем-то?
И откуда такое слепое доверие синьору Руццини. Когда он успел завоевать сердце (или душу, Господи?) девушки? Почему Таддео не может заслужить такого доверия, как этот человек? Неужто страдания всему первопричиной?
- Помочь? - тихо спросил Таддео. Лишь невинности и веры в волшебство? Если это означает "помочь" - о да, он не помощник. Но знает ли Кьяра действительно, чего хочет... точнее, насколько ее желания совпадут с тем, что она собирается изменить... уже меняет в своей жизни?
- Вы просите позволить вам помочь преступнику бежать. Откуда такая вера в его невинность? Лишь с его слов, Кьяра. Откуда столько доверия этому человеку, которого вы знаете лишь загнанным в клетку и готовым на все, чтобы выбраться? Куда делся охранник... где Кресченца? Неужто это вас не беспокоит?.. Подумайте, хотя бы, что будет дальше.
Таддео снова взглянул на синьора Руццини. Неужели он действительно настолько жесток... Но не к нему обращался Таддео, поняв, что не найдет сочувствия судьбе девушки.
- Разве это я вас ненавижу?

Между заветной дверью, ведущей к каналу, где их ждали, и тюрьмой простиралась кухня. Как чистилище, расположенное между адом и раем. И чтобы пройти его, надо было выдержать взгляд падре Таддео. И чтобы он не позвал на помощь, конечно. Руццини уже пробирался к выходу среди пара и дыма и тащил ее за собой. Вокруг сновали кухарки и служанки, но на Кьяру и "Кресченцу" они пока не обращали внимания. Появление двух женщин не было неожиданным событием здесь. И все-таки следовало спешить, потому что вдруг кому-то придет в голову зачем-то окликнуть и... увидеть, что одна из них совсем не та, за кого себя выдает.
Кьяра тоже боялась отвернуться от Таддео. Она отступала, крепко сжимая локоть Марко Руццини, но повернувшись к священнику и неотрывно смотря на него. Губы беззвучно шептали: "Пожалуйста, только не погубите..."