Оттуда же.

Роды

В наши дни женщины, как правило, рожают в больнице, но в XIX веке туда отправляли только нищенок из работных домов. Неудивительно, ведь роды в больнице сопровождались смертельным риском. Врачи редко дезинфицировали инструменты, даже руки перед осмотром не мыли. Войти в родильную палату прямиком из морга было обычным делом. Ни одна женщина не отправилась бы в больницу добровольно. Рожать предпочитали дома.

При наличии финансов англичане приглашали семейного врача или специалиста-акушера. Молодые врачи радовались такой возможности поближе познакомиться с пациентками в надежде, что те и впредь будут пользоваться их услугами — рожали викторианки много. В свою очередь, роженицы надеялись, что в случае необходимости доктор применит хлороформ. После того как в 1853 году с его помощью обезболили роды у самой королевы Виктории, ее подданные тоже захотели воспользоваться этим благом.

Несмотря на растущий спрос со стороны пациенток, доктора еще долгое время с подозрением относились к обезболиванию при родах. Руководствовались они при этом по большей части религиозными аргументами. Ведь Господь сказал Еве, что она в муках будет рожать детей. Следовательно, уклоняться от боли при родах по меньшей мере аморально, если не кощунственно. Только в 1870-х годах отношение к хлороформу изменилось в лучшую сторону.

Для большинства же англичанок присутствие врача при родах было скорее роскошью. Как правило, роды принимали повитухи. Для сравнения: в 1870 году в трущобах лондонского Ист-Энда именно повитухи приняли половину всех родов. Зато в респектабельном Вест-Энде повитухи присутствовали только при 2 % родов. В то же время в деревнях благодаря повитухам появлялись на свет почти 90 % младенцев. Отсутствие медицинского образования у повитух компенсировалось обширным опытом. Тем не менее в медицинских кругах вставал вопрос о подготовке и лицензировании акушерок. Парадоксально, но подобным мерам противились как высокообразованные врачи, так и ранние феминистки. Первые опасались, что наплыв квалифицированных акушерок лишит их работы. Вторые — что необразованные повитухи не сдадут экзамены и лишатся своего единственного дохода. Так или иначе, но регистрацию повитух утвердили только в 1902 году.

Будучи наследницами не науки, а традиции, повитухи прибегали к специфическим методам родовспоможения. Чтобы роды проходили спокойнее, повивальные бабки с востока Англии угощали своих клиенток болеутоляющим пирогом. Муку для пирога смешивали с растертыми конопляными зернами, корнем ревеня и одуванчика, затем добавляли желтки, молоко и джин. Один кусок пирога давали роженице, другой — ее супругу, который страдал за компанию. (Интересно, что про беременных женщин в шутку говорили: «У них пирожок в духовке», а ребенка с задержкой в развитии называли «недопеченным».)

В Дареме помимо пирога для роженицы покупали так называемый «стонущий сыр» (Groaning Cheese), который можно было применять и в других целях. Например, девицы отрезали кусочек сыра и клали его под подушку, чтобы увидеть суженого во сне. В Оксфордшире повитухи прокалывали в середине сыра отверстие, надеясь таким образом облегчить роды. Но не пропадать же после этого остальной головке? Вплоть до крестин от серединки отрезали куски. Рано или поздно от головки сыра оставалась только выскобленная корка, и через нее в день крестин просовывали младенца.

Отражение вышеозначенной темы в балладах.

В народном сознании прочно засел сюжет о внебрачной беременности. Популярность его основывалась на невеселых реалиях жизни низших классов. Несмотря на то что викторианское общество и церковь проповедовали воздержание и моральную чистоту, на практике девушки из прислуги часто становились жертвами своих хозяев, а количество содержанок и проституток росло быстрее, чем число заводов и фабрик.

Собиратель баллад Фрэнсис Чайлд сохранил немало песен о похождениях незадачливых девиц, которые, попав в руки совратителя, вынужденно становятся матерями. К примеру, в начале баллады «Чайлд Уотерс» («Child Waters», номер 63) к герою подходит его любовница Эллен и сообщает, что пояс стал ей узок. Она беременна. Отец ребенка хочет откупиться от нее, но Эллен нужен только он сам. В отчаянии она предлагает стать его пажом, чтобы следовать за ним повсюду. Уотерс соглашается и требует, чтобы она обрезала свое зеленое платье до колен и коротко остригла волосы. После он весь день скачет на коне, а Эллен, уже в роли пажа, бежит рядом босиком — беременная! Тон повествования в балладах обычно нейтральный, но здесь появляется критика: «Если бы он был галантным рыцарем, то посадил бы Эллен в седло». Такое обращение с беременной женщиной кого угодно разозлит. Хотя Эллен просит его скакать помедленнее, рыцарю все равно. Вот они подъезжают к реке, и Уотерс предлагает Эллен перебираться вплавь. Женщине удается доплыть до берега. Когда ребенок начинает ворочаться у нее в животе, Эллен утешает его: «Лежи спокойно, маленький, и не мучай свою мать, потому что твоему отцу, что скачет в седле, нет дела до нас обоих». Вместе с Уотерсом Эллен приходит в его замок. В то время как остальные леди веселятся, самая прекрасная из них вынуждена задавать корм коню. Сестра Уотерса замечает его нового пажа. Она поражена красотой «юноши», а также размерами его живота. Девушка просит отпустить пажа к ней в спальню, но Уотерс заявляет, что слуге не пристало соваться к благородным дамам. Пусть ест свой ужин на кухне. После ужина Уотерс вновь подзывает Эллен и требует от нее определенного рода услугу. Упоминается эта услуга только в одной версии 63а и приводит чопорного Фрэнсиса Чайлда в ужас. Эллен должна пойти в город… и привести ему самую красивую куртизанку, чтобы ему было с кем переспать этой ночью. Вдобавок он приказывает Эллен помассировать девице ноги! Она безропотно выполняет приказ и просит лишь о том, чтобы Уотерс позволил ей провести ночь у изножья его постели. Больше спать ей негде. Он разрешает, но с утра пораньше отсылает ее накормить коня. В конюшне у Эллен начинаются роды. Мать Уотерса слышит стоны и сообщает сыну: «Должно быть, ты проклят, потому что в твоей конюшне стенает призрак, или же это женщина рожает». Уотерс мчится к Эллен. Кроткая женщина просит, чтобы ее с ребенком уложили на кровать хотя бы в сарае и кто-нибудь из слуг помог ей. Внезапно расщедрившийся Уотерс отвечает, что сегодня же не только окрестит младенца, но и женится на ней. Такой вот счастливый конец, а Эллен можно только позавидовать — повезло ей с муженьком, ничего не скажешь!
Еще более зловещую картину живописует баллада «Леди Мэйзри» («Lady Maisry», номер 65). Вся семейка: отец, мать, брат, сестра, по очереди называют Мэйзри «шлюхой». Она забеременела до свадьбы, да еще и от чужака. Поначалу героиня отрицает обвинения, но под конец просто плачет и уверяет, что английский лорд пообещал на ней жениться. Приговор за распутство суровый — сожжение на костре. Перед казнью Мэйзри отсылает пажа к своему любовнику. Английский лорд действительно готов на ней жениться и, оседлав коня, скачет к ней на помощь. Но к его приезду во дворе ее дома уже горит костер. В отчаянии лорд бежит по углям и успевает поцеловать любимую в губы, прежде чем ее обуглившееся тело распадается на части. Тогда разъяренный лорд клянется перебить всю ее родню и сжечь город, где нашлось место такому злодейству. Словом, внебрачная беременность в устном народном творчестве предстает если и не как грех, то как тяжкое испытание, нередко приводящее к смерти героини.
Иногда возникают пикантные ситуации, когда беременеет девица… переодетая в мужское платье! Беременностью заканчиваются приключения отважной девчонки в балладе XIX века «Красивый юнга» («The Handsome Cabin Boy»). Той захотелось повидать далекие края, вот она и поступила юнгой на корабль, разумеется, переодевшись в мальчишку. И капитану, и жене капитана новый морячок очень понравился. Женушка нередко целовала юнгу и с удовольствием порезвилась бы с ним, но именно капитан разгадал «его» секрет. «Отведав капитанских галет», юнга подурнел. А когда корабль проплывал через Бискайский залив, моряки услышали крики — юнга рожал! Матросы открестились от малыша, зато жена капитана, стоическая женщина, заявила мужу: «Поздравляю тебя, дорогой. Кажется, кто-то из нас двоих обрюхатил юнгу: или ты, или я».

Несомненно, баллады не только оглашали «прискорбные» поступки недальновидных женщин, но и предупреждали девочек о том, что любовь и жажда приключений имеют весьма очевидные последствия. Своеобразие балладных сюжетов позволяет соотнести их с современными «страшилками», которые, пугая, предписывают некие нормы общественного поведения.

Продолжаем постить выдержки. Страшилки на ночь

Дети.

Подменыши.

Новорожденный ребенок был наиболее уязвим для нечистой силы. Его могли сглазить местные ведьмы или, того хуже, он мог сделаться добычей волшебных существ. Фейри только и ждали возможности украсть младенца, а вместо него подложить в люльку своего подменыша. Человеческих детей похищали по разным причинам. Кто-то утверждал, что фейри забирают только миловидных малышей, золотоволосых и голубоглазых, чтобы тем самым улучшить свою породу (сами фейри якобы смуглые и неприглядные). Другие считали, что фейри платят дань Сатане и отдают ему человеческих детей, жалея своих собственных. Существовал, наконец, и более прозаичный мотив — дети нужны фейри в качестве слуг.

Матери и знахарки не жалели сил, чтобы не допустить вторжения фейри. В некоторых графствах ребенка сразу после рождения пеленали в старую одежду, иногда в одежду противоположного пола. Считалось, что тогда мальчик будет пользоваться успехом у девочек, и наоборот. Кроме того, таким образом родители надеялись сбить с толку фейри. Другим средством от фейри была серебряная брошка, приколотая к распашонке, а также мешочек с солью или косичка из материнских волос. Кровать, на которой спали мать с младенцем, ставили в центре комнаты и три раза обмахивали Библией, заклиная всех нечистых духов убираться подобру-поздорову. На полу возле кровати рисовали крест, а в изножье клали… мужнино нижнее белье. Возможно, английские эльфы настолько чопорны, что смутились бы при виде портков. Если матери требовалось отлучиться, а других взрослых в доме не было, жители острова Мэн оставляли под колыбелью перекрещенные щипцы для угля или кочергу — железо отпугнет фейри.
Безалаберных родителей, пренебрегающих этими предосторожностями, ожидала беда. Английский фольклор изобилует упоминаниями о подменышах, которых фейри оставляют вместо похищенных детей. Иногда это был деревянный чурбан, которому с помощью магии придали форму младенца. Гораздо чаще подменыш был живым существом, пускай и не человеческого происхождения. Им мог оказаться как младенец-фейри, так и престарелый эльф, которому соплеменники постарались обеспечить достойную старость. Будучи стариком, подменыш не развивался, как обычный ребенок, но сидел сиднем и беспрестанно клянчил еду. В сказках упоминаются его сморщенное лицо, иссохшее тело и тонкие, как прутики, ножки. В крестьянском хозяйстве, где трудились все, от мала до велика, появление тунеядца грозило разорением. Поэтому с подменышами не церемонились. Считалось, что посредством жестокого обращения с подменышем можно вынудить фейри забрать нахлебника и вернуть украденное дитя. В ход шли любые средства: их окунали в ледяную воду, прижигали раскаленной кочергой, совали в печь, секли крапивой, швыряли на навозную кучу. Впрочем, использовали и более щадящие способы. Подменыша можно было обхитрить, заставив его выдать свой настоящий возраст. В сказках распространен следующий сюжет: мать собирает яичную скорлупу и бросает ее в котелок с кипящей водой (как вариант — раскладывает скорлупу вокруг очага и наливает в нее воду). Пока она помешивает странное варево, подменыша снедает любопытство. Наконец из колыбели раздается голосок: «Матушка, что ты делаешь?» — «Варю пиво из яичной скорлупы», — отвечает женщина. Тут уж фейри не может сдержать удивленный возглас: «Сотни лет живу я на свете, а ни разу не видывал пива из яичной скорлупы!» Проболтавшись, подменыш исчезает, а вместо него в колыбели появляется украденный младенец.

В Англии XIX века поверья о подменышах нередко определяли отношение родителей к их отпрыскам, отличавшимся по тем или иным причинам от других детей. Методы борьбы с подменышами встречались не только в сказках, но, к сожалению, и в повседневной жизни. Время от времени в газетах появлялись заметки о жестоком обращении с детьми-инвалидами, которых посчитали подменышами. В 1826 году ирландка Энн Рош утопила четырехлетнего Майкла, который не мог двигаться и разговаривать. Бабушка мальчика велела Энн трижды окунуть его в реку, чтобы заставить фейри вернуть «настоящего» ребенка. В июле 1843 года Джона Тревельяна из Пензанса (Корнуолл) обвинили в издевательствах над сыном. Пятнадцатимесячного малыша морили голодом и избивали, а в Сочельник вынесли на мороз на два с половиной часа. Как объяснили родители, ребенка считали подменышем, так что и обращались с ним в соответствии с фольклорными предписаниями. Дело закрыли за недостатком улик. Двумя годами позже в глостерширской деревушке Уик маленькую девочку посадили в корзину с щепками и держали над огнем, пока щепки не вспыхнули. Подобные случаи были не редкостью и во второй половине столетия. В 1884 году две жительницы ирландского городка Клонмел дождались, пока их соседка выйдет из дома, чтобы провести обряд изгнания подменыша над ее сыном. У трехлетнего Филиппа Диллона были парализованы конечности, но женщины сочли его волшебным самозванцем. Чтобы вернуть настоящее дитя, они положили раздетого малыша на раскаленную лопату. В результате мальчик получил обширные ожоги, а обе «благодетельницы» пошли под суд.

Из уже упомянутой книги "Суеверия викторианской Англиий". Следующий отрывок.

Детская смертность и ее причины.

Даже в конце XIX века детская смертность в Англии оставалась очень высокой: из 1000 родившихся 153 ребенка умирали, не дожив до одного года. По большей части эти смерти являлись следствием плохого или неправильного ухода за детьми. Стоит изучить подробнее, как в малоимущих семьях заботились о младенцах, и начинаешь удивляться их живучести. Как, ну как они выживали в таких ужасающих условиях?

Если у матери не хватало своего молока, младенца вскармливали коровьим, зачастую некачественным. Хорошо, если оно было просто разбавлено водой! Учитывая, что коров держали прямо в городе, в загаженных загонах, в молоке попадалось все, что угодно. Нужно ли упоминать, что перед тем, как налить его в бутылочку, молоко не кипятили? Контейнеры для молока — это отдельный разговор. В ход шли любые бутылки, которые редко ополаскивали из-за отсутствия водопровода. В середине 1850-х годов в употребление вошли резиновые соски, но бедняки по-прежнему затыкали бутылочки тряпьем. В жаркую погоду пропитанные молоком тряпки служили идеальной средой для размножения бактерий.

Детская смесь появилась в продаже в 1867 году, но была не по карману рабочему классу. Для простых людей кормление грудью являлось единственным способом сохранять детское здоровье. Распространенная примета гласила, что, если мать надолго оставит новорожденного, каждый раз, как он заплачет, у нее будет болеть грудь. Хотя бы из-за таких суеверий матери старались по мере возможности быть рядом со своими детьми. Сразу после отлучения от груди малышей начинали кормить едой со взрослого стола: хлебом, сыром, жареным луком, даже пива могли налить. Некоторые матери готовили подобие детской смеси из муки, овса и крахмала. На севере Англии существовала особая «народная» смесь для отлучения ребенка от груди. Ее называли «побби». В состав входили размоченный хлеб, молоко и сахар или патока.

Чтобы утихомирить малышей, их опаивали настойкой опия или же заворачивали для них маковые зернышки в тряпицу и давали пососать. Особой популярностью мак пользовался на востоке Англии. Про местных жителей поговаривали, что они отстают в развитии потому, что с младых ногтей до одури напиваются маковой настойкой.

Работающие матери не получали декретного отпуска. Малышей они оставляли со старшими детьми, бабушками, тетушками, а за неимением родни отдавали за небольшую плату на так называемые «фермы младенцев».

Фермы младенцев.

На них попадали не только те дети, чьим матерям не хватало времени и сил о них заботиться.

Туда же принимали незаконнорожденных детей и сирот, с тем чтобы впоследствии «передать их достойным воспитателям». Стоимость подобной сделки варьировалась в пределах от 4 до 30 фунтов.

На «детской ферме», где от дурного обращения умирало «восемь детей из десяти», начал свой жизненный путь знаменитый Оливер Твист. Современники Диккенса ужасались порядкам, описанным в его романе, однако улучшения в жизни воспитанников таких «ферм» происходили медленно. Воспитатели не просто ограничивали детей во всем, присваивая сэкономленные деньги, но часто убивали малышей вполне сознательно, при этом продолжая писать родителям, что ребенок жив-здоров, и требуя средств на его содержание.

В 1869 году сержант лондонской полиции Ричард Рэлф приступил к расследованию 16 случаев обнаружения мертвых младенцев в районе Брикстон. Ключом к раскрытию преступления послужило заявление об исчезновении маленького Джона Коуэна. Его мать, семнадцатилетняя Жанетт Коуэн, была изнасилована мужем своей подруги. Когда она родила сына, ее отец без согласия Жанетт отдал малыша на усыновление некой даме, представившейся ему как «миссис Оливьер». Именно эта дама попала под подозрения сержанта Рэлфа. Она меняла имена, но Рэлф, сам будучи отцом нескольких детей, преисполнился решимости разыскать мошенницу. Через газетные объявления он выследил «миссис Оливьер» и встретился с ней на вокзале якобы для того, чтобы отдать собственного сына. По «легенде» Рэлф и его подружка были слишком бедны, чтобы пожениться, но у них уже родился мальчик, и они хотели подыскать для него приемных родителей. Дама пообещала, что передаст крошку добрьм людям, которые станут растить его, как «маленького джентльмена». Назначила плату. Отец Жанетт Коуэн наблюдал за происходящим из тени, но женщину так и не опознал (как выяснилось впоследствии, напарницей детоубийцы была ее сестра). Тем не менее Рэлф проследил ее путь до небольшого домика с грязными окнами в Брикстоне. В доме проживала вдова Маргарет Уотерс и ее сестра Сара Эллис. На следующий день Рэлф явился к ним с полицией, требуя предъявить Джона Коуэна. Когда полиция вошла на «ферму», то обнаружила там полную комнату слабых, больных и истощенных детей. Хозяйка утверждала, что тратит на их содержание достаточные средства, но служанка показала, что рацион детей порой ограничивался смесью извести (!) и воды. К сожалению, спасти Джона Коуэна не удалось, а вместе с ним вскоре скончались еще четверо малышей.

Маргарет Уотерс и Сару Эллис арестовали и отдали под суд. Миссис Уотерс приговорили к повешению, ее сестру — к 18 месяцам каторжных работ, так как против нее выдвинули обвинение только в финансовом мошенничестве. «Таймс» широко разрекламировала этот судебный процесс, а за несколько дней до исполнения приговора опубликовала интервью с Маргарет. В нем детоубийца выставляла себя жертвой системы. Овдовев, миссис Уотерс попыталась открыть швейную мастерскую, но прогорела. Помыкавшись по Лондону, она начала давать газетные объявления, что возьмет на воспитание новорожденных детей. Деловой хваткой у миссис Уотерс не обладала, значительного дохода новое предприятие не приносило, и «фермерша» все глубже увязала в долгах. Младенцев, скончавшихся от «естественных причин» — судорог и «грубого питания», не предназначенного для нежных желудков, ей не на что было хоронить. Она заворачивала их останки в бумагу и оставляла на улице, где тела потом находили прохожие. Иногда она поступала иначе: останавливала играющих детей и просила их подержать младенца, пока она, уставшая от ходьбы, передохнет. В награду она давала им несколько пенсов, чтобы купили себе что-нибудь в лавке. Когда ребенок с младенцем на руках заходил в лавку, она убегала, а «найденышей» потом отправляли в работный дом. Так что к их смерти она уже никак не была бы причастна.

По словам Маргарет, менять имя и место жительства ее якобы заставило преследование ростовщиков, и только крайняя нужда не позволяла хоронить малюток как полагается. Впрочем, не все газеты соглашались с «Таймс». Журналисты заклеймили ее имя позором и призывали общество прекратить существование детских ферм, по сути являющихся, как и аборты, видом детоубийства. Оснований для такой оценки имелось куда больше. Многие клиенты Уотерс оказались людьми состоятельными. Неужели они были так наивны, что верили обещаниям Маргарет? Или же их вполне устраивало, что незаконнорожденные дети пропадут бесследно и не смогут претендовать на то, чтобы родители признали их спустя много лет?

Приговор Маргарет Уотерс был приведен в исполнение 11 октября 1870 года. Только в 1889 году британский парламент принял Закон о защите детей до четырнадцати лет от жестокого обращения. Конечно, можно было бы посчитать дело миссис Уотерс исключением, а ее поведение оправдать дурной наследственностью (ее отец скончался в сумасшедшем доме), но этот случай не единственный.

[big]Траур[/big]

Вслед за похоронами наступало время для тщательно продуманного и очень сложного викторианского ритуала — траура. Траурные одежды носили представители всех сословий, хотя пролетариат уделял им гораздо меньше внимания, чем «сливки общества». Последние должны были на некоторое время отказаться от увеселений, не посещать балы и не давать приемы. Целый год после смерти мужа вдова принимала только близких друзей, а о том, чтобы вести активную светскую жизнь, не могло быть и речи. Особое внимание уделяли внешнему виду. Мужчины обходились черной лентой на шляпе и черной повязкой выше локтя, а вот женщинам приходилось тщательно подбирать наряд в зависимости от близости родства с покойным и временем, истекшим с момента его смерти. Если умирал кто-то из хозяйской семьи, слуги тоже носили траур. Горничные надевали чепчики, воротнички и манжеты из черного крепа, шелковой ткани с неровной, шероховатой поверхностью. Для мужской прислуги хозяева покупали черные ливреи с матовыми пуговицами. Даже дети носили черные платьица, а распашонки младенцев украшали черными ленточками. В Музее Йорка выставлена кукла, одетая в строгое черное платье, — когда дело касалось траура, никто не оставался в стороне!
Викторианцы различали четыре периода траура — первый, второй, обычный и полутраур. Для вдовы первый период длился год и месяц с момента смерти мужа, а каждый последующий этап — еще шесть месяцев. Похожие правила регулировали траур и по остальным членам семьи. К примеру, мать, потерявшая ребенка, носила строгий (первый) траур шесть месяцев. Женщина, у которой скончался кузен, вообще избегала первых двух этапов и носила обычный траур от месяца до шести недель. Чем же различались эти периоды? Возьмем за образец викторианскую вдову. В первый период вся ее одежда была черного цвета, за исключением белого домашнего чепца, воротничков и широких белых манжет, о которые вдова могла вытирать горькие слезы. Ленты на панталонах и нижних юбках тоже были черными. Платья для строгого траура шили из бомбазина и отделывали крепом. Бомбазин, или бумазею, в те годы изготавливали из шерсти, переплетенной с шелком. В эпоху, когда ценились легкие и блестящие материи, тусклый бомбазин воплощал уныние. Именно поэтому он идеально подходил для траурного убранства. Напротив, наряды из шелка и других переливающихся тканей считались вульгарными в эту скорбную пору. Выходя на улицу, вдова надевала черный чепец, иногда с вуалью, накидывала пелерину из крепа, клалп в карман носовой платок с черной каемкой и брала черный же зонтик.
Второй период был не менее строгим, однако вдовам позволялось носить меньше крепа (креп быстро выцветал и портился от дождя, так что возни с ним было немало). В обычный траур вдовам дозволялось носить черные или черно-белые платья из любых тканей. По истечении двух лет с момента смерти мужа для вдов наступал долгожданный период полутраура. Помимо черного и белого цветов разрешалось использовать лиловый, пурпурный и серый. Советы и рекомендации вдовам давали многочисленные журналы мод. В них же знакомились с новейшими фасонами траурных платьев, после чего заказывали понравившийся наряд портнихе. Готовые платья и аксессуары продавались в магазинах, специализировавшихся на траурном убранстве, крупнейшие из них располагались на Риджент-стрит в Лондоне.
Траурные украшения заслуживают отдельного упоминания. В первый год траура вдове позволялось носить исключительно украшения из гагата (небогатые, но хитроумные вдовы заменяли его гуттаперчей). Для глубокого траура поверхности гагатовых украшений оставляли матовыми. Лу Тейлор, исследовательница викторианского костюма, связывает запрет на блестящие поверхности украшений с суевериями, касающимися отражения покойника: по тому же принципу занавешивали зеркала в доме умершего. Второму и обычному трауру сопутствовали черные и белые украшения, особенно из жемчуга, символизировавшего слезы. Во время полутраура дамы наконец-то могли покрасоваться в бриллиантах. Традиционными траурными украшениями были медальоны с портретами, фотографиями или прядями волос покойных. Из волос любимых покойников также плели браслеты, ожерелья, кольца и броши.

[big]Финансы[/big]

Что можно было приобрести за свои деньги

Фартинга хватало, чтобы взять напрокат утюг в местной бане.

За один пенс можно было добраться на пароходе от Вулиджа до Лондонского моста, или проехать милю на парламентском поезде, или заплатить за ванну и стирку в бане и прачечной в Смитфилде, или купить три устрицы, или посетить балаган, или позавтракать «кофе» и хлебом с маслом в Биллинсгейте, или купить воробья у уличного торговца, или заплатить за пользование туалетом на Всемирной выставке.

Два пенса стоила «теплая ванна второго класса» в Уайтчепеле.

За четыре пенса можно было купить билет на галерку в Олд-Вик.

За шесть пенсов можно было доехать из таких районов, как Бейсуотер, до площади Банк в Сити, или купить хорошее хлопковое платье для служанки, или билет в мюзик-холл или зоопарк.

В 1851 году за шиллинг можно было пройти на китайскую джонку, или купить билет на омнибус из пригорода Лондона до площади Банк, или позавтракать в трактире, или купить билет в «Альгамбру» или Креморн-парк, или на Всемирную выставку в дешевый день. Столько же стоила зубная щетка.

1 шиллинг 6 пенсов в неделю зарабатывал десятилетний мальчик в Бетнал-Грин, трудившийся по двенадцать часов шесть дней в неделю. На эти деньги можно было купить пару черных шелковых чулок.

4 шиллинга 5 пенсов чистыми можно было заработать, сшив восемь пар брюк.

4 шиллинга 9 пенсов стоил жилет из шотландки.

За 5 шиллингов в неделю можно было снять трехкомнатную квартиру в доме, построенном Анджелой Бердетт Куттс; столько же стоил обед в лондонском клубе.

5 шиллингов 6 пенсов стоил хороший шелковый цилиндр, но многие были гораздо дороже, до 12 шиллингов.

6 шиллингов 6 пенсов стоил табльдот в «Симпозиуме» Сойерса или кринолин.

9 шиллингов в неделю зарабатывала молочница.

10 шиллингов 6 пенсов брал модный дантист за две пломбы.

15 шиллингов стоил железнодорожный билет первого класса из Йорка в Лондон и обратно.

16 шиллингов в неделю получала швея; столько же стоил зонт.

1 фунт в среднем зарабатывал в неделю уличный продавец горячего кофе, или переписчица в Сити, или разнорабочий.

1 фунт 1 шиллинг нужно было заплатить за доставку гроба на кладбище в патентованном катафалке Шиллибира, запряженном одной лошадью.

1 фунт 8 шиллингов стоил портрет-дагерротип.

1 фунт 10 шиллингов или больше получал в неделю рабочий-кораблестроитель.

1 фунт 14 шиллингов в неделю получал водитель омнибуса.

1 фунт 15 шиллингов в неделю или больше получал квалифицированный рабочий в машиностроении.

3 фунта нужно было заплатить за мужской траурный костюм в швейной мастерской в Ист-Энде.

3 фунта 3 шиллинга стоил абонемент на Всемирную выставку.

3 фунта 9 шиллингов 6 пенсов стоил ватерклозет Томаса Креппера.

3 фунта 10 шиллингов стоила десятидюймовая газонокосилка.

3 фунта 16 шиллингов Эмерсон заплатил за сюртук.

4 фунта — минимальная стоимость похорон.

5 фунтов стоила пятифутовая араукария.

5 фунтов 5 шиллингов стоил обед в первоклассном ресторане.

6 фунтов в год получала служанка «за все», живущая в доме.

12 фунтов в год брала женщина, бравшая чужих детей на воспитание.

16 фунтов в год получал слуга, живущий в доме.

17 фунтов 16 шиллингов стоила обстановка для трех комнат для школьной учительницы.

20 фунтов в год с проживанием получала продавщица.

21 фунт стоила вставная челюсть.

25 фунтов за двадцать минут брала высококлассная проститутка.

42 фунта в год получал слуга-мужчина.

48 фунтов стоила 48-дюймовая газонокосилка, к которой за 1 фунт 4 шиллинга прилагались башмаки для лошади.

За 60 фунтов была куплена четырехместная карета для Джейн Карлейль.

90 фунтов в год платили младшему клерку второго класса в министерстве почт.

136 фунтов 10 шиллингов стоил склеп на двенадцать гробов на Хайгейтском кладбище в 1878 году.

140 фунтов в год обычно получал англиканский священник.

161 фунт стоила оранжерея площадью 64 на 25 футов.

400 фунтов в год получал управляющий Банка Англии.

1000 фунтов стоило звание корнета в гвардейской пехоте.

8000 фунтов стоила двойная ложа в Королевском оперном театре.

9000 фунтов стоило звание полковника в гвардейской пехоте.

30 000 фунтов ежегодно выделял парламент принцу Альберту.

40 000 фунтов граф Кардиган якобы заплатил за то, чтобы командовать вторым гусарским полком.

100 000 фунтов якобы откладывал ежегодно герцог Бедфорд.

150 000 фунтов был ежегодный доход лорда Дерби.

250 000 фунтов составлял ежегодный доход герцога Вестминстера от лондонских владений.

Приложение 2

Денежные единицы и система мер

Медные и бронзовые монеты, находившиеся в обращении, начинались с фартинга (четверть пенса), далее следовали монеты в полпенса, пенс, два и четыре пенса. В шиллинге было 12 пенсов.

Серебряные монеты начинались с трехпенсовика, далее шли шестипенсовик, шиллинг, флорин (два шиллинга), полкроны и крона (в которой было 5 шиллингов). В фунте стерлингов было 20 шиллингов.

Золотыми монетами были полсоверена и соверен. Соверен равнялся 1 фунту стерлингов. Он был почти такого же размера, как современный фунт, но тяжелее.

Гинея использовалась для обозначения гонораров и в других престижных сферах. Равнялась 1 фунту 1 шиллингу и не была монетой.

После 1844 года все банкноты (номиналом 5, 10, 20, 100, 200, 500 и 1000 фунтов стерлингов) выпускались Банком Англии.

[big]Индекс розничных цен

1840–1870
[/big]
Какую сумму вы заплатили бы сегодня за один тогдашний фунт стерлингов:

Источник: Лайза Пикард. "Викторианский Лондон"