Эмик нервничал.
Стекла очков запотели, пышная шевелюра, которую он тайком от матери подкрашивал смесью хны с басмой, чтобы замаскировать противный беличий оттенок, примялась и слиплась. Он хотел присесть на лавочку, однако та была  оккупирована  неопрятным мужиком, от которого за версту разило  смесью ароматов вчерашнего разухабистого веселья – перегаром, аммиачным запахом  пота и луком.
Эмика затошнило. Он был чувствительной натурой. Еще с детства.
«Весь в своего деда, Эммануила Герцевича! - вздыхала маман, - тонкая, художественная натура, чувствительная натура! Он станет великим пианистом», - продолжала она, поднося к глазам кружевной платочек, любуясь на кучерявое трехгодовалое дитя, молотившее кулачками по клавишам семейного раритетного  фортепиано «Беккер». Первый удар поджидал маман, когда пятилетнего Эмика отвели к специалисту. Высокий  господин с глянцевым  черепом и редким кроличьим пухом за ушами заставил Эмика спеть, постучать по столу, повторить, вздохнул, ущипнул себя за бородавку на носу и сообщил одетой в честь торжественного дня в голубую гипюровую панамку маман, что у дитяти отсутствует музыкальный слух.  От слова совсем. Пухлого мальчика в белой кружевной рубашке  с черным атласным бантом-удавкой на шее протащили по трем разным музыкальным специалистам. Вердикт был  неутешительным.
От музыкальной карьеры пришлось отказаться.
Вторым ударом для мамочки послужил разговор за обеденным столом в гостях у друзей семьи Гофманов. Девочка Гофманов,  Бася, на два года старше Эмика, была небесным созданием с карими глазами и цепкими пальцами. Когда никто не видел, она щипала Эмика за ногу и показывала мелкие, острые, как у мыши, зубы.
- Какая прелестная девочка!  - ворковала маман, плотоядно поглядывая то ли на Басину  мамашу, то ли на  венгерский мебельный гарнитур  и коллекцию Фаберже за волнистыми стеклами серванта,   - как они замечательно смотрятся вместе!  Когда ты вырастешь,  Эмик, ты женишься на Басечке, правда?
- Нет! – сказал шестилетний  Эмик.  - Я ненавижу женщин. Я женюсь на Генке из второго подъезда. У него большой меч и коллекция жуков.

Тридцать лет  спустя Эмик оставался чувствительной натурой и не любил женщин. Он их боялся. Последняя попытка маман свести его с чьей-то дочкой закончилась позорным провалом. Претендентка оказалась особой  решительной  и предприимчивой.  Предмедикация двумя стопками «Белого аиста» была напрасной тратой денег.  Увидев разлетающиеся лямки бюстгальтера пятого размера и богатое на достоинства  женское тело в непосредственной близости от своего носа,  Эмик сдал назад, сбежал в окно второго этажа типовой пятиэтажки и сломал лодыжку.  Он вспомнил об этом позорном обстоятельстве своей  жизни не случайно – напротив «лукового» люмпена маячила монументальная дама, чьи достоинства могли взволновать любого обладателя хромосомного набора XY от Находки до Калининграда. Только не Эмика.
Автобус опаздывал на двадцать минут. Припекало. За ушами и подмышками было липко и противно. 
Опасаясь, что импортная замшевая куртка  кирпичного колера покажется остановочной мадам  привлекательнее амбре соседа-пролетария, Эмик постарался отодвинуться еще дальше, в хлипкую тень фонарного столба. И тут же почувствовал удар по затылку. В глазах заплясали звезды, ноги подкосились. Слабея, Эмик покачнулся, в последний момент затылком ощутив твердое -  белый крошащийся гипсовый кулак «Девушки с веслом».

***
В глаза  било яркое полуденное солнце. Рядом маячила  Девушка с веслом.
- Откуда?  - простонал Эммануил Генрихович, испуганно оглядываясь на клумбу, где надлежало быть  памятнику соцреализма, булькнул, позеленел, и картинно сполз на заплеванный асфальт остановки.

Нинка была хороша, что уж там. Мужики, если не падали штабелями, то челюсть роняли, когда она, как каравелла на картине Айвазовского, гордо плыла килем вперед. Но, гражданка Нестерова была девушкой строгих правил, почти, если не считать тракториста Федора, из родной Хряковки. С Федькой она порвала прошлым летом после того, как он отказался перебираться в райцентр. Пусть тракторист был парень видный, рукастый и почти не пьющий, но прозябать в деревне, с дипломом товароведа, Нинке не хотелось. И что делать в Хряковке, с ее то данными? Мужиков и Мушаринске пруд пруди, а Нинка такая одна. Матушка природа, что называется, не обделила по всем статьям. Уже через пять лет после техникума, она стала зав отделом в центральном универсаме, а это, что-то да значит.
Понятное дело, что у красивой и приблатненной продавщицы, от ухажеров отбоя не было, но Нестерова здраво рассудила, что если не повезло с трактористом, надо искать достойную пассию с квартирой и машиной и…, точно не с Запорожцем.
Торговец с рынка Ашот, как раз подходил под параметры. Единственным недостатком кандидата в женихи была национальность, но у армянина было то, чего недоставало соотечественникам: кооперативная квартира, Волга и три цветочных палатки. Впрочем, Нинка держала айзера в строгости, лишнего не позволяла, но поцелуями баловала. Армянин был на грани тихого помешательства, заваливал любимую подарками и, склонялся к мысли, что пора идти на Главпочтамт, заказывать переговоры и извещать семью о возможной скорой свадьбе.
Стоя на остановке, Нинка кокетливо поправила завиток свежей прически и показушно поднесла лицу запястье правой руки, на котором красовались золотые часики фирмы «Заря». Пусть стоял не майский зной и в венгерском трикатиновом  платье было жарковато, зато запах «Красной Москвы» разил наповал. Чуть отойдя в тень, девушка с удовольствием ловила восторженные и завистливые взгляды. Еще бы! Заграничные дефицитные шмотки выделялись ярким пятном на фоне отечественного ширпотреба, но сегодня стоило блеснуть. Ашот, доведенный до грани, наконец пригласил Нинку в самый шикарный ресторан города, обещая нечто необыкновенное и торжественное. В тайне надеясь на предложение, товаровед универсама «Огонек» цвела армянской розой и пахла советским парфюмом.
Поджидая Ашота, она высокомерно и снисходительно поглядывала на люд, ожидающий общественного транспорта.
- Девушка, можно с вами познакомится?
- Пошел к черту, шизик! – гордо отшив какого-то работягу, Нинка отвернулась в сторону, считая ниже своего достоинства продолжать разговор, но тут в глазах потемнело и ноги подкосились.
«Ой, мама! Венгерское платье…, чистый трикатин! Шестьдесят пять рублей!» - с последними мыслями сознание продавщицы провалилось в пустоту, а тело осело на что-то мягкое…
Медленно разлепив густо намазанные тушью ресницы, первое, что увидела Нинка, было белое гипсовое весло. Гребное орудие свисало прямо над головой, зато под затылком чувствовалось нечто мягкое и бесформенное, но, на редкость вонючее.
Стоило взгляду переместиться выше и помещение огласилось громким пронзительным визгом:
- А-а-а!!!

Отредактировано Нина Николаевна Нестерова (2015-01-25 17:36:32)

В краткий период беспамятства  он успел увидеть сон. Ему снились сбегающие с остановки автобусы, потеря любимой коллекционной сколопендры, а под занавес сна к нему пришла Галина Витальевна,  директор школы № 7 города Мушаринска, в которой Эммануил Генрихович  вот уже десять лет подвизался на поприще преподавания малолетним отпрыскам местечкового пролетариата   ботаники, зоологии, а так же анатомии, физиологии и гигиены.
- Эммануил Генрихович, - томно прошептала директриса, наклоняя к Эмику высокий бюст, упакованный в целомудренную белую блузку с наглухо застегнутым воротом, - я просила вас остаться после совещания, чтобы обсудить проблемы классного руководства во вверенном вам 10 «А» классе… Вы плохо вели себя… вы плохой мальчик, и я вас за это накажу!
Даже во сне Эмик почувствовал, как липкий страх потек у него между лопаток.
Директриса   расстегнула блузку и принялась поливать себя  из садовой  лейки. Сквозь белую ткань блузки проступил цветастый полотняный бюстгальтер .  Потом Галина Витальевна исчезла, а на ее месте возник физкультурник Вадик. Струи воды стекали по его рельефным бицепсам,  и Эмик растянул губы в глупейшей улыбке.
Вода падала ему на лицо, на лоб, за шиворот.  Владик наклонился к нему еще ближе, открыл рот и… завопил на одной высокой протяжной ноте, как пожарная сирена.
Эмик вздрогнул и открыл глаза.
Над ним нависла мадам с остановки, с мощным бюстом, в режущем глаза платье из трикатина, с белым гипсовым веслом в руке. С весла тонкой струйкой стекала мутная водица.
«Убьет!» - успела  мелькнуть мысль, а дальше ничего не было. Дальше Эммануил Генрихович действовал инстинктивно.
- Мама! – Эмик  зажмурился и пополз, не открывая глаз, с неожиданной для себя  прытью, и в две секунды дополз до совершенно гладкой и холодной стены из полированного стекла. Эмик приоткрыл один глаз. Прямо перед ним стояла голографическая  урна, поблизости валялись бычки. Один дымился.
- А-ааа! – подхватил Эмик, дернулся назад, споткнулся о ногу, обутую в добротный рабочий ботинок со следами то ли навоза, то ли цемента,  перекатом ушел вправо и занял оборонительную позицию за спиной лежащего пролетария, - эй! Проснитесь! Проснитесь! Нас похитили!

Филармоническая альтовая трель была вызвана тушкой голубя. Прообраз мира Пикассо завис, в бреющем полете, в полутора метрах над головой, распластав крылья и замерев, как чучело. Что-что, а висящих в воздухе птиц Нинка не видела. Правда, лет пять назад, она читала статью в Комсомолке, что на Тибете есть монахи, которые летают, но социалистическая наука считала их шарлатанами. И все же голубь висел, попирая законы физики и директивы правительства.
Ор быстро сошел на нет, из-за нехватки кислорода, но птица не двигалась и, даже, не гадила.
«Господи, да что же это такое?» - убежденная атеистка Нестерова, перекрестила себя крестным знамением, заодно и парящую нечисть.
- Изыди, Сатана! – повторив фразу набожной бабки Нюры и, для верности, поплевав через левое плечо, Нинка вскочила, бодро подхватив белый лаковый ридикюль. Чучело не вняло основам религиозного сознания, но продавщица не сдалась.
Идя в массированное наступление, Нина Николаевна огрела голубя сумкой, но ридикюль прошел сквозь голограмму, как нож сквозь масло. На мгновение замерев с растопыренными руками, продавщица составила компанию статуе.
- Ой…, - только тут Нестерова заметила, что остановка опустела. Не было даже машин, постоянно снующих на оживленном перекрестке. И людей не было, если не считать вонючего алкаша в спецовке и прилизанного дохлого очкарика. В довершении всех неприятностей, сверху хлынул дождь, с резким запахом порошка «Лотос».
Модное платье, а с ним и прическа, потеряли торжественность. Трикатин намок, облепляя фигуру, а локоны-барашки, старательно накрученные на пиво, распались змейками, да вдобавок потекла тушь.
Женская психика не выдержала подобного издевательства. Нинка завопила вторично, пробуждая воплями хлипкого мужика в замшевой куртке. Слабонервный очкарик, начал подвывать в унисон. Его вопли притормозили порыв продавщицы. Она замолчала и принялась сосредоточено вглядываться в ландшафт, пытаясь сообразить, о чем толкует интеллигент.
«Похитили? Кто похитил? Куда похитил?! Чокнутый! А может это ядерная война?» - поискав глазами зловещий «гриб» и, убедившись, что империалистического нападения не предвидится, Нинка хотела ринуться под крышу остановки, но вместо "гриба", перед ней возникла мощная фигура в спецовке. От небритой хари разило перегаром и…, угрозой.
Видимо, алкаш не учел, что товароведу Нестеровой приходилось вести дела с грузчиками, шоферней и экспедиторами, а еще ревизионным отделом, санстанцией и пожарной охраной. Наезд алкаша только придал силы, приводя в тонус и перенося приступ истерики на неопределенный срок.
Распрямив спину, оптически увеличивая достояние на размер, Нинка пошла в наступление, на небритого ханурика, с мощью бронепоезда:
- Что, ну? Пасть закрой, алкаш! Понажираются с утра, глаза зальют бормотухой и начинают приставать, - подкрепляя слова, Нестерова засветила ридикюлем по небритой физии и припечатала пах бородача коленкой. – И тебя, очкарик, достану, - отпрыгнув на безопасное расстояние, Нинка пригрозила интеллигенту лакированным оружием.

Отредактировано Нина Николаевна Нестерова (2015-01-26 21:21:11)

Пусть дождик и был плохой заменой душу, он немного отрезвил Михалыча. Впрочем, в гудящую голову работяги еще не забрели мысли о том, что все вокруг выглядит довольно странно, да и дождь не должен так легко проходить сквозь козырек остановки. Не до мыслей было - враг социализма не собирался сдаваться.
Мужика, как пусть небезупречного, но члена компартии, наезд дамочки возмутил, и он собрался было во всеуслышание заявить, что никакой не алкаш и уж тем более не собирается приставать ко всяким там похитительницам честных советских людей, но дамочка решительно перешла в наступление. Ее колено безжалостно врезалось в самое чувствительное место любого мужчины, и Михалыч, жалобно матюгнувшись, согнулся пополам, прикрывая пострадавшее место ладонями. Это был подлый и неожиданный удар, на который были способны только отъявленные злодейки, и это только подтверждало то, что эта злобная мегера была иностранным агентом, засланным в Мушаринск капиталистами.
Но увы - язык в присутствии особы женского пола мужика предавал, и предупредить об истинной сути этой тетки отважного хлюпика, решившего вступиться за брата-пролетария, не удалось. Но тут очкарик выдал такое, отчего мозг простого работяги запнулся, пытаясь соотнести сказанное с образом тощего интеллигентика, а потом в восторженном экстазе заработал в два раза быстрее, возвращая дар речи.
- Так ее, вражину! - воодушевленно поддержал очкариха Михалыч, найдя в себе силы распрямиться. Впрочем, приближаться к "вражине" он не спешил, здраво опасаясь повторного знакомства с ее коленкой, - Говори, капиталистка, зачем нас похити... ла...
В этот момент мужик заметил неподвижно висящего в воздухе голубя. Мозг работяги, не сумев переварить полученную информацию, снова заглох, как мотор застрявшего на сельской дороге запорожца. Михалыч открыл рот - и закрыл его, так и не найдя подходящих слов. Пил он вчера, так что это была не белочка. Рука машинально потянулась к статуе в попытке позаимствовать у девушки с веслом это самое весло - как средство обороны от этой чертовщины.

- Что? – совершенно обалдевшая от уркганского сленга, а еще больше от небывалого натиска хлипкого интеллигента, Нина Николаевна часто заморгала. Пусть отражение в луже, красноречиво намекало, что вид у продавщицы не самый привлекательный и очкарик, в чем-то, прав, но стало, как-то не по себе. 
«Он, что, зек, а может стиляга? А может, псих и с дурки сбежал?» - любой вариант не предвещал ничего хорошего. Стоило отступить, до выяснения момента, что Нестерова и сделала.
Медленно семеня ногами, она дала задний ход, выбираясь на проезжую часть, но, не спев сделать несколько шагов уперлась спиной в гладкую поверхность, хотя на месте невидимой преграды красовалась улица, а в перспективе дома на противоположной стороне.
Нинка вздрогнула, как затравленный зверек, не в силах сообразить, что все-таки происходит и, очумело уставилась на бородача, включившегося в травлю. Слова о похищении напугали. Нестерова громко взвизгнула, развернулась и заколотила ладонями по преграде. Со стороны она была похожа на мима,  пытающегося пробиться сквозь невидимую стену. Стена не поддавалась. Паника усилилась.
Дойдя до крайней степени истерии, продолжая громко вопить, Нинка сняла югославскую босоножку. Крепкая полиуретановая платформа замолотила в конечную картинку голограммы. С неженской силой, Нестерова пыталась пробить инопланетное стекло, ограничивающее пространство вивария.
- Спасите! Помогите! Мамочка! Куда угодно, только не с этими психами! – на тринадцатом ударе она больно прибила коленку.
Боль перевела решимость в отчаяние и, обреченно опустившись на корточки, Нинка зарыдала, точнее, завыла, как белуга.
- Да, что же тут твориться-то, а? Да, где же это я? Дурдом, какой-то! У-у-у… А люди где? А-а-а… Ой-ей-ей! Где я? А эти дебилы кто? Хочу к Ашотику! У-у-у… Где Ашотик?.. Мамочка! Я пропала-пропала…, - размазывая по лицу остатки косметики, Нестерова высморкалась в подол испорченного платья и судорожно вдохнула, собираясь начать очередную порцию причитаний, но в ноздри попал терпко сладкий запах, затормаживая порыв нытья. – Ой! – натянув на колени подол, Нинка сжалась в комок, чувствуя, как в груди странно и призывно затрепетало. Задышав чаще, товаровед задрожала, как в приступе лихорадки и..., мысли поплыли.
С нарастающим жаром в груди, в сознании пробудились бесстыжие картинки, совсем не социалистической  пропаганды. Нинке виделся то Федор, то Ашот, но оба голые и с высокими улиточными рожками, напоминающими антенны. Вместо конечностей у мужиков были щупальца, а кожа, покрытая роговыми пластинами, переливалась, как у ящериц. Причем армянин был  фиолетовый. Оба урода тянули нахальные отростки к нестеровским прелестям то ли скалясь, то ли улыбаясь.
Очумело глянув на двух мужиков, Нинка выдала нечленораздельный звук, прикрывая ладонью губы. Те тоже превратились в уродцев с рожками, но ультрамариновых. Ультрамариновый цвет Нестерова не любила.
- Боже, голубые какие, - прошептала недоумевающая женщина, начиная думать, что сходит с ума.

Отредактировано Нина Николаевна Нестерова (2015-01-29 22:05:05)

Гипсовая статуя была не самой надежной опорой, но все же помогла устоять на ногах, в то время как перегруженный информацией похмельный мозг пытался обосновать реальность происходящего. Михалыч был не шибко умен (оно и понятно, иначе не работал бы полжизни на заводе), однако тех немногих знаний, которые он с трудом, но усвоил в школе, ему хватало, чтобы знать: птицы так просто в воздухе не зависают, при этом мерцая и подрагивая.
- А... Э... А че происходит? - сражая все неповторимым амбре мощнейшего перегара, работяга потребовал ответа у тощего очкарика, высокий лоб которого, пусть и прикрытый шевелюрой, свидетельствовал, что ентот доходяга - большого ума человек. Если кто и сможет разобраться, отчего голубь висит в воздухе, бычки у урны не догорают, а автобус так и не приехал, то только он. Грудастая бабенка, уличенная в связях с капиталистами, изображала из себя мима - из тех, которых по телевизору показывают. Белых перчаток у нее не было, однако о воздух дамочка билась очень натурально. А потом в голос заревела, порядком нервируя мужчину: как и полагает всякому представителю сильного пола, женских слез он боялся и совершенно терялся, не ведая, как на них реагировать. Утешать плачущих женщин наверняка учат на каких-нибудь особых занятиях, но Михалыч таковые не посещал.
Неловко переступив с ноги на ногу, работяга покосился на жавшегося к нему очкарика, на его вытянутые трубочкой губы, потом снова на бабенку, вой и всхлипы которой как-то неожиданно сошли на нет. Подозрительные ароматы витали в воздухе, но того, кого не могли свалить с ног две литровые бутылки крепкого деревенского самогону, феромонами так просто было не взять. Михалыч сопротивлялся до последнего, не обращая внимания на странный жар и неведомо откуда возникшие мысли о Петровиче, но вскоре и у него мир перед глазами начал меняться. Точнее, менялась притихшая бабенка, приобретая подозрительный, не свойственный нормальному советскому человеку цвет. А вот очкарик похорошел: нет, Петровича он и близко не напоминал, зато начал смутно походить на... кинозвезду, что ли. Или модель. О моделях простой советский рабочий знал только то, что это что-то вроде живых манекенов для напяливания одежды, но слышал, что туда берут только тех, кто рожей вышел. Красавчиков, то бишь.
Тяжелая рука легла на плечо интеллигентика, привлекая его ближе. Но шпилька промокшей мадамы мигом напомнила Михалычу о известной статье УК и застенках КГБ, и он отпрянул от очкарика, усиленно протирая глаза кулаками. Это все было как-то... Ненормально. Даже слишком ненормально.

- О-о!  Это гениально! Трам-ти-и-та-да-та-дата-тада-да-тааа!  - вдохновленный Торх с энтузиазмом принялся барабанить по клавишам.
«День первый. Самка гуманоида проявила признаки агрессии, что, вероятно, связано с развитым инстинктом добывания пищи. Самцы  держатся в отношении друг друга дружелюбно, что косвенно может  свидетельствовать в пользу теории  полигамии самок  указанного подвида, и отсутствия конкурентной борьбы за самку. Вполне возможно, что самцы будут спариваться с самкой по очереди, что в некоторой степени затруднит  разумный выбор отцовства и потребует дополнительных мер по изоляции нежелательного для оплодотворения самца».

- Мы прославимся, Корк! Точно прославимся! Шварк, ты гениален! – обиды на безголового киборга-руума были забыты, - такие перспективы! Скорее всего, самки этого подвида играют роль лидера группы, занимаются добычей пищи и защитой от внешнего врага, а самцы строят гнезда и высиживают яйца…
- Это живородящие млекопитающие особи, - придушенно напомнила Система, - самки выкармливают детенышей. Так было с подопытной особью профессора Геликоптера III.
- А, действительно!  - отчаянно-лиловый цвет скул Каа Чин Торха IV слегка потускнел, - я увлекся. Охоту для самки мы обеспечили. Шварк, фиксируйте ход охоты на голокамеру!  А вот вода с добавлением химических реагентов им не годится…
Система послушно щелкнула и с хлюпаньем всосала остатки моющего средства через канализационную решетку. Имитация асфальта снова стала девственно сухой и чистой, только в углу по-прежнему дымился голографический «бычок» у заплеванной голографической урны.
- Гуманоид состоит из воды с добавлением органических и неорганических компонентов, доля воды составляет примерно 60%  процентов, - гнусавым лекторским голосом продолжила Система, - в нашем случае у самца с кодовым обозначением «альфа» имеются признаки незначительного обезвоживания. Необходимость восполнения дефицита жидкости…
- Понял, - сварливо перебил Четвертый, – что мы будем использовать для восполнения? Эмульсию?
- Гвоздь в числе заданных параметров  должен был принести образцы органической пищи и питья, чаще всего используемых  гуманоидами данного подвида исследуемой местности, для ускорения адаптационных процессов исследуемых особей, - тут же наябедничала Система. Люк над столом экспериментаторов  раскрылся, и из него с шумом вывалились бутылка водки «Столичная», портвейн «777», банка кильки в томате, и сине-голубая консервная банка со сгущенным молоком.

Торх подозрительно принюхался, ковырнул пробку стеклянной тары верхним правым щупальцем.
- Вы уверены, Ху, что это можно давать испытуемым?

Странности не желали заканчиваться: чудесные метаморфозы, происходящие с истеричной дамочкой, едва прекратились, как совершенно непонятно откуда на открытое пространство выскочила мышь. Наглая, упитанная и самая что ни на есть настоящая, в отличие от слабо мерцающего голубя.
Михалыч ожесточенно протер глаза еще раз, но мышь не собиралась никуда исчезать. Мышь действовала нагло и решительно. Мужчина, прекрасно знакомый с естественной реакцией слабого пола на подобных тварей, приготовился было заткнуть уши, спасая гудящую голову от громкого визга, но... Дамочка действовала не менее решительно, чем ее хвостатая противница. И это вызвало невольное восхищение.
Погас свет. Полыхнула молния, словно угроза расправы со стороны похитителей за смерть мыши. И снова стало светло.
Совсем обалдевший от происходящего работяга подозрительно уставился на выросший прямо посреди асфальта пенек. Но "стол", накрытый на стоящем рядом с пеньком ящике, манил к себе соблазнительным поблескиванием бутылки водки, которая сейчас казалась величайшим сокровищем мира страждущему опохмела.
Колебался страждущий недолго.
- Михалыч, - коротко представился мужик. Вид водки его обрадовал настолько, что он готов был поверить в честность и невинность Нинки в похищении и даже простить ей тот подлый удар коленкой. Все равно для того, чтобы выпить по всем правилам, нужен был третий, а голубь и дохлая мышь на эту роль не годились.
Михалыч чинно уселся на пенек, предвкушая скорое избавление от головной боли. Но он не спешил - не алкоголик ведь какой-то! Позволил очкарику разлить (ну у этого высоколобого и имечко было! Без ста грамм и не выговоришь!), кивнул ему, кивнул даме, и только после этого опрокинул стакан в себя. Удовлетворенно крякнул - и благодушно улыбнулся: жизнь сразу стала лучше!
- Закусывай, Эмик, - пробасил мужчина, подавая интеллигентику пример, подцепив за хвост кильку. И согласно покивал: действительно, еще по одной не помешает.
- Инопланетяне? Роботов? - Михалыч нахмурил брови, покосился на Нинку и тяжко вздохнул, - Лучше бы КГБ... - очкарик казался умным человеком. Если говорит, то, значицца, так и есть. А если их похитили пришельцы, то... С ними ведь не договоришься. Не оправдаешься. И помощи ждать не откуда...
После второй стопки, впрочем, оптимизм вернулся.
- Товарищи! Нельзя сдаваться! - бодро-патриотично провозгласил рабочий, вскидывая вверх кулак с зажатой в нем килькой, - Пусть только покажутся, гады! Мы покажем им кузькину мать!

- А давайте! – с энтузиазмом откликнулся Эмик.
Второй стакан водки пошел еще веселее. Ботаник оскалил зубы, протезированные лучшим дантистом Мушаринска Изей Гинзбургом, и ухватил двумя пальцами скользкий килькин хвост. Килька посопротивлялась для вида, но сдалась. Отправив худосочный продукт холодного балтийского моря в протезированную пасть, Эммануил Генрихович осмелел и, не стесняясь дамы, присосался к банке со сгущенкой.
- И… уштроим поджог… подкоп и побег! – прошамкал Эмик, стекла очков покрылись нежной испариной восторга. -  Михалыч,  вы…  а давайте выпьем на брудершафт, други… и я сделаю это!
Третий стакан водки окрасил окружающее в радужные тона и  придал решимости. Опустевшая бутылка, жалобно звякнув, покатилась в сторону – Эмик поймал ее и сжал в руках горлышко.
- Это… защищаться станем, если нападут. Я возьму платок, а ты, Нина, держи бутылку.
После третьего стакана даже Нинка стала выглядеть привлекательно, а Михалыч… на него Эмик вообще старался не смотреть, поскольку один вид пролетарского профиля цвета юной  форели и обтянутых мешковатыми портками ягодиц приводил советского педагога в состояние, близкое к оргастическому.
Эмик отвернулся. Вытащил из кармана второй платок, смочил остатками водки,  и попытался подняться. Не вышло. Хлипкое тельце неожиданно развернуло и повело в сторону;  падая, Эмик ухватился за весло четвертой молчаливой участницы намечающегося поджога.
Вероятно, специальные инопланетные  химикалии сделали свое  черное дело.  Орудие труда профессиональных пловчих выкрошилось мучнистой белой кучкой, оставив в руке Эммануила Генриховича кусок арматуры. Правая грудь гипсовой Елены Прекрасной советских дворов осыпалась на новые замшевые ботинки Эммануила Генриховича.
Эмик чихнул, встал на четвереньки. Взял платок в зубы, пригнулся  и мелкоразмашистой рысью пополз к наблюдательному пункту супостата со стороны «М».
- На разведку я. Михалыч, тащи зажигалку. Нинка, подползай со стороны «Жо»!

- Шварк! Корк! Ху! – занервничал Четвертый, упирая левый глаз в первого братца-исследователя, а правый и центральный – в его близнеца, - это что за сооружение, и что могут означать действия испытуемых?
- Указанные образцы доставлены с планеты в полном соответствии с оформлением ландшафта зон, заселенных растительностью. Иероглифы над дверью могут быть условными обозначениями, служащими определению функции постройки. К сожалению,  иероглифы низших подвидовых гуманоидов данной планеты не подвергались предварительному изучению, - занудно сообщила Система, обиженно хрюкнула, помолчала, позвенела картами памяти, просканировала содержимое странного блестящего предмета в руке первого самца,  и неожиданно добавила, - в руках у самца с условным обозначением «альфа» емкость с горючей смесью. 
- Меня смущает видимая последовательность  в деятельности гуманоидов, - Торх  прилип взглядом к экрану, - если бы я верил в то, что указанный подвид способен на упорядоченную осмысленную деятельность, я бы сказал, что они что-то замышляют. Однако поведение второго самца и   его поза «на четвереньках» убеждают меня в том, что интеллект указанного подвида весьма невысок и не способен продуцировать сложные тактические ходы. Корк! Во избежание случайного травматизма особей организуйте изоляцию, и отправьте  Гвоздя  изъять  у первого самца горючую смесь! Самку поместите с самцом «Альфа», будем надеяться, на сытый желудок самка гуманоида менее агрессивна и более расположена к спариванию, второго самца посадите в отдельную камеру, желательно со стенами из мягкого пенополиуретана. Существо слаборазвитое в интеллектуальном плане требует более серьезных мер предосторожности.
Гвоздь возмущенно брызнул лазерным пучком.