I stand at your gate.
And the song that I sing is of moonlight.

- Повторить, сэр?
- Прошу вас.
Официант забрал пустой бокал от «дайкири» и сделал знак бармену, чтобы он приготовил еще один коктейль. Мэттью достал пачку сигарет и закурил, на минуту повернувшись к сцене. Играли братья Пэрис с их «Новым Новоорлеанским джазом», был поздний вечер, зал у Джимми Райана был заполнен наполовину. Филдс подумал, что все-таки угадал с местом: он сел в самый дальний конец барной стойки, где сидели либо самые одинокие, либо самые пьяные, и ни одна компания за столиком не смотрела в эту сторону. Была среда, и последнее, что нужно было этому человеку – шумная, пьяная ночь. Куда лучше, если она будет пьяной и одинокой, добавил про себя Мэттью, и благодарно кивнул, когда бармен подал ему новый коктейль.
Неделя задалась куда более чем напряженно. Сводки с Кубы, новые поставки вооружения королевской армии Лаоса, смена власти в Индонезии. А людей куда больше волнует, смогут ли «Янкиз» догнать «Уайт Сокс» в дивизионной таблице. Из октября махала ручкой Мировая серия, и страсти вокруг бейсбола были куда как сильнее зарождения красного острова под самым брюхом Соединенных Штатов. Мэттью провел рукой по лицу, стряхивая усталость, взял бокал в руку и стал смотреть перед собой, не видя ничего.
Скоро ему исполнится тридцать пять. Белый смокинг хорошо сидел на широких плечах и его высокой фигуре. Образ старого и знающего меру денди завершал черный платок в нагрудном кармане, бабочка и жилетка черного цвета. Вот только глаза, - темные синие глаза мужчины были такими задумчивыми и уставшими, что совсем не вязались в общую картину с его костюмом, с игравшим джазом, с ароматом легких знакомств и увлечений, просто витавшем в этом баре. Мэттью отпил коктейль и тогда, переведя взгляд в зал, увидел ее.
Филдс медленно поставил бокал и посмотрел на стойку, но внимание все равно уже было приковано к ней. Он глубоко вздохнул, почти не справляясь с таким наплывом мыслей, пронесшимся в его голове, и постарался как можно меньше смотреть на нее, что получалось у Мэттью из рук вон плохо. Тогда мужчина опять взял бокал, пригубил «дайкири» и посмотрел на нее в открытую, сомневаясь, что из такой глубины зала, где он находился, она могла заметить его.
Осознание, что он просто не мог не смотреть на нее, пришло вместе с третьим глотком.

Женщина, на которую смотрел и о которой думал Мэттью, прошла в глубину зала и села за столик. Ей принесли мартини, и мужчине пришлось развернуться на круглом барном стуле, чтобы лучше ее видеть. Она сидела по одну сторону с ним, но в противоположном углу, и, все больше наблюдая, Филдс все больше мрачнел и поджимал губы, прокручивая в пальцах бокал с «дайкири».
Находил ли он ее красивой? О, да. Очень редко в этом мире попадается та красота, для которой трудно подобрать слова, которую трудно запрятать в рамки каких-либо описаний, каких-либо штампов. Задумайся Мэттью об этом всерьез, он толком бы не смог и ответить, что же именно в ней так привлекло его. Но факт был точным и сомнению не подлежал: его потянуло к ней, как только она вошла, и Мэттью Филдс уже ничего, ничего не мог с этим поделать. Оставалось только два варианта, и неизвестно, был ли выигрышным хоть какой-то из них.
Он позволил себе наблюдать за ней довольно долго, музыканты успели сыграть пять или шесть мелодией, а сам Филдс – опустошить свой бокал. Сказывались старые навыки репортера. Посмотри кто сейчас на Мэттью из зала, он ни за что бы не догадался, что мужчина избрал объектом наблюдения ту леди, сидевшую в другом конце зала и смаковавшую свой мартини. Со стороны могло казаться, что Филдс просто развернулся, устав глядеть в стойку или на бармена, и стал наблюдать за вдохновленной игрой музыкантов, отжигавших действительно стоящие вещи. Бар Джимми Райана называли одной из нескольких последних нью-йоркских Мекк джаза. Поэтому было неудивительно, что даже в среду здесь находились посетители, с удовольствием слушавшие или танцевавшие под известные или новые мелодии бэнда братьев Пэрисов.
- Повторить?
Мэттью не понял, кто его спрашивает, и заозирался. Бармен наклонился над стойкой, с улыбкой рассматривая задумчивого мужчину в стильном смокинге, и улыбка негра в возрасте будто говорила: «Все в порядке, парень, не ты первый, не ты последний».
- Тяжелый день, да?
- Хороший вечер. Давай еще один.
Филдс простучал по стойке ладонью, переводя взгляд на женщину. Сейчас, когда его отвлекли от бесполезных раздумий, затягивающих в топь одиночества и какого-то жуткого, пугающего неверия, мысли Мэттью Филдса потекли в невиданно практичном ключе. Если он все-таки решался, нужно было себя контролировать. С другой стороны, два коктейля хорошо развязывают язык, но не ударяют ни по чему другому. С третьей стороны, это был все-таки третий коктейль, и совсем близко уже стоял четвертый, а там и пятый.
Какого черта, осадил себя Мэтт, мне тридцать пять, но не шестьдесят. Неужели я думаю, что я настолько стар? И эта мысль, словно брошенный вызов всему образу его мышления, который складывался в последние годы, окончательно убедила Филдса в его решении.
- Вот что, приятель… - Мэттью повернулся к бармену, сощурился, прикидывая, можно ли ему довериться, и наклонился ближе к негру, зашептав: - Передашь парням на сцене, чтобы сыграли Гленна Миллера, Лунную Серенаду, как только смогут. Хорошо?
Произнося последние слова, мужчина вытащил из кармана брюк довольно крупную банкноту, чтобы лишить бармена последних сомнений, и принял приготовленный им «дайкири».
- Сделаем все в лучшем виде, сэр. Ваша любимая? – Бармен спрятал купюру и опять понимающе улыбнулся, следя за Филдсом.
Мэттью, поднеся к губам бокал, повернулся опять в зал и, смотря куда-то в сторону сцены, в дальний угол бара, прошептал:
- Да, моя любимая…
Через несколько мелодий оркестр на сцене действительно заиграл первые ноты Лунной Серенады. За это время почти никто не заметил, как бармен подозвал официанта, молодого парнишку, как официант подозвал другого официанта, еще моложе, и как тот проскользнул по самому края зала к сцене и что-то шепнул музыкантам. Уилбур, игравший на саксофоне, даже не повернул головы в сторону парня, а только кивнул, заканчивая свою партию.
Как только заиграла музыка Миллера, Мэттью сделал еще один глоток коктейля, и встал с места, беря бокал с собой. Бармен проводил его любопытным взглядом, и мужчина без спешки приблизился к столику, где сидела она.
- Я подумал, что заговорить с вами без хорошего танца значило бы провести день впустую.
Мужчина поставил свой бокал на стол, склонился, продолжая смотреть только на ее лицо, идеально красивое, безумно красивое лицо, и протянул руку для танца.
- Потанцуем, миледи?

Отредактировано Мэттью Филдс (2015-03-04 00:14:18)

Она приняла его за официанта. Что же, это самый лучший повод  улыбнуться в эту едва теплую августовскую ночь для Мэттью. Он и улыбнулся, но совершенно не по этому. Он улыбнулся ее красоте, и ее губам, и глазам, и платью, и совершенному лицу. Если бы она даже просто молчала, он бы чувствовал какую-то физическую необходимость просто быть рядом с ней.
И в его синих, глубоких, темных сейчас в этом неярком свете глазах читалось все это – и его безнадежность, и его отрешенность, и его заклание. Только когда она сказала о том, что здесь никто не танцует, Филдс нагло, залихватски улыбнулся, словно молодой двадцатилетний мальчишка, и ответил:
- Тогда мы будем первыми, миледи.
На самом деле, здесь танцевали. Тогда не в середине недели. И только не под старый, выцветший фокстрот, который, казалось, никого уже не интересовал. Но Мэттью рисковал – и, кажется, выигрывал, потому что она добавила, что не терпит от себя проявления бестактности, а значит, сегодня ему везет. Мужчина еще раз улыбнулся – мягко, плавно, словно и не ожидал другого ответа – может, так и было, отчасти, потому что именно сейчас и именно с ней какой-то дикий, безумный внутренний голос говорил ему – все будет так, как надо. Все будет совершенно.
- Значит, мои усилия стоили того. – Мэттью опять улыбнулся, уже выводя ее в танцевальный круг,  подавляя дурацкое желание закончить все разговоры и просто танцевать с ней.
Впрочем, именно это желание все-таки возобладало в нем.
Мужчина  взял ее правую руку в свою левую, почти невесомо, но ощутимо для женщины коснулся ее левой лопатки и спины, и повел. Было заметно, что он хорошо танцует – и по медленным, спокойным шагам, и по тому, как он ведет женщину, и по тому, как искусно обыгрывает музыку, словно свою давнюю знакомую, словно танцует не с женщиной здесь и сейчас – а с самой музыкой, которая вела его, оберегала Филдса всю его жизнь. На танцполе, действительно, кроме них никто не танцевал. Редкие взгляды одиноких посетителей и пришедших сюда пар оказался прикован к единственной танцующей – и отлично танцующей – паре, но Мэттью было плевать.
Плевать и на бар, и на посетителей.
Не было плевать только на музыку и на нее, на ту, с кем он танцевал.
Спроси его сейчас, что он собирается делать дальше, он бы честно ответил – не знаю. Не знаю, потому что бывают в жизни моменты, которые проживаются веками, которые застывают в воображении, и которые не отпускают никогда. Мужчина смотрел на нее, мягко, нежно, иногда улыбаясь каким-то своим мыслям, проносящимся в голове и не оставлявшим следа, и продолжал вести эту женщину в таком нежном, таком чутком танце.
Это не был чистый фокстрот. Филдс добавил кое-что из танго, кое-что из вальса, так умело смешав несколько фигур, несколько шагов в один умелый и одновременно пугающей коктейль, что посуди какой-нибудь судья их танец со стороны, он бы пришел в ужас. Но он никогда бы так и не узнал, что музыка сама говорила Мэттью, что делать и как вести, словно он делал это всю жизнь, словно  все тридцать пять лет были затрачены на упорные тренировки и подготовку именно к этому – к безымянному вечеру в знакомом баре с прелестной, с великолепной женщиной, лучше и красивее которой он не видел никогда.
Он не говорил. Он молчал всю мелодию, смотря только в ее глаза, наблюдая за ее лицом, и мягко улыбаясь, если она пыталась что-нибудь сказать ему. И вдруг, в каком-то самом волшебном, самом чарующем моменте этой старой, этой захватывающей мелодии музыканты остановились, затих саксофон, смолкло пианино.
А осознание, что музыка закончилась, пришло не сразу.
Мэттью намеренно задержался на последнем шаге, в последней фигуре, растянув этот момент до невозможного, и взгляд в ее лицо, и руки, обнимающие ее, все застыло в вечности, все застыло вместе с последними нотами Лунной Серенады, и мужчина не знал, как выйти из этого околдованного круга.
Но потом он пришел в себя, и вдруг ярко, довольно улыбнулся, опустив руки и встав ровно. И Мэттью Филдс сказал ровно следующее:
- Благодарю, миледи.
И повел ее к столу, стараясь не думать ни о чем.
Никогда он еще в своей жизни не пытался делать более невозможных вещей.

Танцевавшую пару проводили заинтересованными взглядами, а потом сразу же забыли. Братья Пэрис заиграли следующую мелодию, немного горячее, и про медлительный, нежный танец Лунной Серенады уже никто не помнил. Бармен, все это время с улыбкой наблюдавший за танцевавшим Мэттью, подозвал официанта и быстро поставил на его поднос мартини и «дайкири».
- Потому что я искал вас.
Этим простым, но смелым ответом мужчина словно забил гвоздь в собственный гроб. Точнее, в гроб печального и одинокого вечера. К чертям такие вечера, они никому не нужны. Их никто не заслуживает. Особенно Мэттью Филдс, пахавший три дня, словно конь в упряжке, и теперь точно заслуживший небольшую интрижку в полупустом баре.
Но что-то подсказывало ему, что даже называть это интрижкой ни в коем случае нельзя. Наверное, ощущение ее тела под пальцами во время танца. То, как рука скользила по шелку платья. Легкий аромат духов и такой долгий, внимательный взгляд ее ясных, прозрачнейших синих глаз. Странное возбуждение накатило на него, ничего общего не имевшего с плотским желанием, и отчасти Филдс был даже благодарен, что эта музыка наконец-то закончилась. Он провел ее к столу и помог сесть, а затем занял место напротив, потянувшись за бокалом. Мэттью чувствовал, что она его не прогонит и не возмутится.
Отпив «дайкири», мужчина достал сигарету, спросил, не будет ли она против того, что он закурит, и счел нужным добавить:
- Потому что был трудный день и я искал спокойствия и отдыха. Потому что мало кто гуляет у Джимми Райана по средам, а мне захотелось именно сейчас. Но все это второстепенно.
Мэттью поднял взгляд на нее и улыбнулся. Его первый ответ, надо полагать, ставился им на первое место по степени значимости и правдивости.
- Вы замечательно танцуете. Я не прощу себе, если лишу себя такого удовольствия до конца своих дней.
- Мэм, сэр, пара освежающих напитков для лучших танцоров этого вечера. – Официант появился неожиданно, но улыбнулся обоим, склонившись, и поставил бокалы на их столик: мартини и «дайкири». Бармен за стойкой продолжал улыбаться, но мало кто обратил бы на него внимания именно сейчас.
- Благодарю. – Мэттью тихо рассмеялся, подняв взгляд на официанта, принял еще один коктейль, но отставил его дальше от себя, чтобы не соблазняться. Догадка промелькнула у него в мыслях, и мужчина обернулся, посмотрев на стойку. Негр-бармен тихо подмигнул ему и тут же повернулся в другую сторону, больше не отвлекая пару своим вниманием. Мэттью, едва слышно фыркнув, развернулся к Грэйс.
- Возомнили себя Купидонами… - Пробормотал он, поднимая взгляд на девушку. – Даже не думал, что танцами можно зарабатывать выпивку. Зачем тогда все остальные мучения, правда? Наверное, стоит заходить сюда чаще. Вы, например, бывали здесь раньше, или в первый раз?

- Я ведь обещаю только себе. Вина перед собой очень быстро… улетучивается. – Мэттью долго и странно посмотрел на нее, улыбнулся и отмахнул от себя дым, показывая, как именно улетучивается эта вина. Привычка к «Мальборо» с ним осталась, конечно же, с армии, где в ежедневный рацион американского солдата входила пачка сигарет. Мужчина старался контролировать себя и к «дайкири» пока что не прикасался без повода, хотя уже эта маленькая, сморщенная, которая есть в каждом мужчине вещь, именуемая «жаждой», уже начинала его мягко теребить и подтрунивать, словно проверяя, неужели он может быть таким стойким?
Он проследил, как она потеребила жемчуг на шее, и опять его глаза стали на миг серьезными, вдумчивыми и далекими от того, что происходило здесь и сейчас. Странный наплыв оцепенения очень быстро прошел. Мэттью пришел в себя из-за сигаретного дыма, греющего пальцы, и опять затянулся. Она могла заметить, а могла и нет эти его долгие, непонятные взгляды, могла истолковать правильно, а могла ошибиться – так или иначе, Мэттью было очень, очень, очень трудно бороться с тем, чтобы не смотреть на нее. Или смотреть очень редко.
Или смотреть и не восхищаться.
Она спросила его про неслучайность случайного, и он сощурился, явно не ожидав таких серьезных бесед после одного танца. Вначале Мэттью подумал обратить все в шутку, еще раз затянулся, сел удобнее и, посматривая на музыкантов, ответил:
- Если и есть какой-нибудь фатум, он нам неизвестен. Если слишком на него полагаться, можно упустить то, что хочешь именно ты. А если всегда идти напролом всех событий или случайностей, ты устанешь от бесконечной борьбы.
- В итоге, - сказал он, переводя на нее взгляд, - остается плавать где-то между, иногда думая о судьбе, а иногда сбрасывая все на волю случая.
Было бы уж очень банально, если бы Филдс спросил, верила ли она в случайность их встречи. Он посмотрел на нее, и она даже могла прочитать этот вопрос в его глазах, но Мэттью сдержал себя, потушил сигарету, просто улыбнулся.
- Мне кажется, мы оба искали приятный вечер и все еще находимся в поисках. Между прочим, если вы давно в городе, вы просто должны были побывать в этом месте. Эльмо и Двадцать один, конечно, знают все, а вот золотые жемчужины джаза вроде Джимми Райана, Оникса, Карусели, Трех двоек сейчас уже реже посещаются обществом. Заметьте, все – 52-я улица, в пределах двух-трех кварталов, на Пятой и Шестой авеню. Конечно, если не говорить о Гарлеме или Гринвиче.
- Мне нравится здесь. – Мэттью добавил после длительной паузы, оглядевшись и пожав плечами, словно ему нужно было убедиться в том, что спокойная атмосфера бара и несильное освещение, всегда оставлявшее место фантазии, действительно приходятся ему по душе.