В течение последней недели Дороти Ливси  бывала в Лендбери ежедневно,  и Джордж всеми силами избегал встреч с ней.  Накануне бала она появилась в гостиной рука об руку с Элизой, младшей дочерью графа. Джордж, у которого от переполоха в доме уже начинала кружиться голова,  а от неопределенности, какая сопровождала его ежевечерне – бултыхаться сердце, трусливо сбежал в библиотеку, где наткнулся на Бишопа-старшего  и управляющего Дигби – малого неглупого и основательного.
- Сто сорок фунтов телятины, девяносто фунтов баранины,  карпа пять корзин, утиного паштета восемь фунтов,  два фунта обжаренного миндаля, фунт чернослива, фунт изюма,  сливки… - методично перечислял Дигби. Увидев родственника его светлости, он кивнул с отсутствующим видом и вернулся к списку продуктов и вин, которые необходимо было подготовить к приезду многочисленных гостей – кроме ближайших соседей, еще  три недели назад  получивших приглашения на кремовой плотной бумаге, украшенной графским вензелем (и обладатели пригласительных билетов в один день стали особенными счастливцами,  свысока смотревшими на знакомых, не удостоившихся подобной чести),  ожидали старших дочерей графской четы с мужьями. Решительно все в  доме были заняты  подготовкой к балу – горничные под руководством молодой  черноглазой миссис Боском проветривали спальни и взбивали перины, поварята начищали большой медный котел, в котором Эдна Фальк будет варить белый суп, на скотном дворе заполошно вскрикивали  индюки, кудахтали куры и блеяли овцы, предчувствуя скорые  потери в своих рядах.
 
За два дня до бала приехала четвертая дочь графа с супругом.
Бишоп занял наблюдательный пост в углу у третьей оконной ниши Малахитовой гостиной, где семейство собралось вечером после чая,  и к ночи вынужден был  признать, что некоторое сходство у брата и сестры все же имеется – впрочем, очень небольшое и весьма относительное – что, увы, само по себе  не могло ни подтвердить, ни опровергнуть рассказ «малышки Сесиль» из плимутского борделя. 
В ночь перед балом он не спал вовсе – сказалось волнение, а к утру задремал и проснулся оттого, что за дверью кто-то уронил сундук – послышались сдавленный вопль слуги, бормотание и шепотом произнесенное богохульство, а затем певучий голос мисс Ливси.
Ага, значит, дома ее не будет!
«Бедный родственник» счел это добрым знаком.
Гости съезжались.

Улучив момент, Бишоп выскользнул из дома,  приказал оседлать пегую кобылу-трехлетку,  выделенную графом в его полное распоряжение, и отправился «на прогулку» - от которой  зависело  очень многое, или – как искренне верил он сам – все его будущее.

Докторский коттедж представлял собой осколок пейзажа почти идиллического – живая изгородь скрывала за собой дом светло-серого камня с терракотовой черепичной крышей. Любоваться на идиллию ему пришлось недолго – как только на крыльцо вышел кто-то из домашних – он не смог разглядеть, кто именно, слышал лишь, что заговорила женщина, обращаясь к кому-то в доме,  Бишоп пришпорил смирную лошадь, которая, согласно продуманному расчету, от неожиданности громко  заржала и попыталась взять с места в карьер. Падение было виртуозным и точным, как попадание бильярдного шара в лузу. Бишоп мягко шлепнулся на теплую весеннюю травку – лицом прямиком в цветущий куст боярышника. Левая нога запуталась в стременах – бедная пегая лошадка тут же остановилась, как вкопанная. 
Стон, изданный неудачливым всадником, посрамил бы самого Дэвида Гаррика.

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-12-03 17:21:25)

Нельзя сказать, что дальнейшее поведение Джорджа было продиктовано исключительно любовью к импровизации  - напротив, стоило признать, что он готовился. Он даже попытался найти в графской библиотеке книги по медицине, чтобы не оплошать перед единственным специалистом в округе (и, надо сказать, неплохим специалистом), однако круг чтения их светлостей состоял из литературы иного направления – кроме  книг по естествознанию, географии, античной истории и философии, предпочитаемых графом, библиотека Лендбери могла похвастаться богатым выбором сочинений  Марлоу и  Шекспира, двумя полками произведений французских авторов (что, разумеется, было непатриотично), и сентиментальных романов.  Венчал коллекцию передаваемый по наследству тяжелый том «Утопии»  сэра Томаса Мора в потертом переплете телячьей кожи – в углах от времени переменивший бледно-кофейную окраску на темно-коричневую.
Именно потому «бедному родственнику» пришлось использовать собственный багаж знаний – и действовать, что называется, de actu et visu.
- С-слышу, - неожиданно громко сказал Бишоп, выдержав томительную минутную паузу, не открывая глаз, - к-кажется, я упал с лошади, мадам.
Он не видел женщину, которая говорила с ним, но, судя по манере держаться, это была жена доктора Ливси – та самая Гвендолин, которая служила повитухой для всех графских отпрысков.
- С-со мной все в порядке, - проговорил он, зажмурился и стряхнул с лица прилипший мусор, - кажется.
Еще несколько секунд он прислушивался к собственным ощущениям, не без удовлетворения отметив, что лицо жжет так, как будто его (совсем как в детстве) окунули с головой в заросли крапивы, нога, запутавшаяся в стремени, болит достаточно, чтобы имитировать ушиб или даже растяжение, а голова, как известно,  предмет темный, и доктору придется верить ему на слово.
- Вот только в ушах звенит, - пожаловался он и открыл глаза.
Лицо склонившейся над ним Гвендолин Ливси можно было бы назвать красивым – если бы не явные признаки увядания, однако оно определенно было лицом женщины, проживающей именно ту жизнь, что ей нравится. В ней было много сходства с дочерью, однако, если в глазах мисс Ливси плескалась юная жизнерадостность, в проницательном взгляде миссис Ливси  читался немалый жизненный опыт.
Бишоп слегка подобрался и не без сомнения закончил:
- Если вас это не затруднит, мадам… помогите мне встать… или позовите слугу.

Определенно, миссис Ливси нельзя было упрекнуть в недогадливости.
- Да, - с достоинством ответил Бишоп (хотя достоинство  было несколько смазано вынужденно лежачим положением), - я родственник его светлости. Джордж Бишоп. И, к-коль нам все равно пришлось обойтись без излишних церемоний, осмелюсь предположить, что вы супруга доктора Ливси… насколько я з-знаю, этот коттедж принадлежал семейству доктора еще д-двадцать лет назад, и с тех пор ничего не изменилось.
- С тех пор многое изменилось, - раздался над головами пострадавшего и доброй самаритянки  насмешливый баритон, - хотя бы то, что  все мы стали старше на двадцать лет. Здравствуйте, мистер Бишоп. Уверен, вы меня помните. Вы гостили в Лендбери пятнадцать лет назад, и упали с лошади на парфосной охоте, а позже  я давал вам микстуру от мигрени.

Годы добавили седых волос в когда-то безупречно-черноволосую докторскую  шевелюру (пудры он не признавал,  а парики перестал носить даже на официальные обеды к его светлости - как только позволила мода) и желчи в голос – но ум сохранили в ясности, а тело – в тонусе.  Доктор Ливси, как и все доктора, умел передвигаться незаметно, а говорил быстро, внятно и с нескрываемым превосходством – вероятно, этой привычке их учат в медицинских школах.
- Я п-помню вас, доктор. Правда, не чаял стать вашим пациентом в такой неподходящий день.
Бишоп выговаривал все слова отчетливо, и даже заикаться почти перестал – не было необходимости притворяться пациентом безнадежным – тогда, чего доброго,  доктор решит, что больному потребуется сиделка… а лишние свидетели были ему ни к чему. Ливси же не стал более тратить времени на взаимные расшаркивания  и подошел к вопросу с истинно деловой хваткой – пощелкал перед носом  Джорджа пальцами, попросил зажмурить и широко раскрыть глаза,  оскалить зубы (Джордж послушно продемонстрировал лучшую свою улыбку) ощупал руки и ноги (на левой лодыжке Бишоп негромко охнул), поинтересовался, не двоится ли в глазах (нет, ответил Бишоп), и не мутит ли пациента (пожалуй, согласился Бишоп), позвал старого Дика и единственную служанку, и с их помощью перенес пострадавшего в дом.
Через пятнадцать минут доктор вышел к супруге, поглядывая на часы.
- Думаю, ничего страшного, легкая  комоция и небольшой ушиб, возможно, растяжение. Царапины на лице – и вовсе чепуха, - сообщил Ливси  жене,  попутно отдавая необходимые распоряжения горничной, - но перевозить его сегодня не стоит. Примочки и фиксирующая повязка на лодыжку.  Пусть останется в постели в комнате Джонни до завтра, а утром, буде все закончится благополучно -  он вернется в Лендбери на коляске его светлости. Еще вчера я пообещал отпустить на вечер слуг… наверное, не стоит лишать их заслуженного выходного. Мистер Бишоп получит все необходимое. Как ты считаешь, дорогая?

Отредактировано Дэвид Ливси (2016-12-10 23:08:10)

***
Бал в Лендбери – событие незаурядное, дающее массу поводов для разговоров и сплетен на добрую половину года – до следующего бала или объявления о помолвке.
«Гости съезжались на бал»  - расхожая фраза,  годная, вне всякого сомнения, как начало любого романа.
Итак, гости съезжались на бал.  Солидные джентльмены и отцы семейства ехали для того, чтобы вкусно поужинать и  обсудить  с хозяином за рюмкой шерри текущие политические новости, сыграть партию-другую в вист, сделать полезные знакомства и возобновить старые связи. Дамы – за ворохом свежих сплетен и женихами для дочерей. Дочери… дочери,  в силу возраста и свойственного  возрасту легкомыслия, и в меньшей степени озабоченные устройством своей судьбы, чем их родители, ехали танцевать и веселиться.
Надо признать, девиц было много, и девицы были на любой вкус. Графиня сдержала обещание, данное супругу.  Казалось, в Лендбери съехались  все потенциальные невесты графства, чьи родители могли претендовать на возможность породниться с семейством Генри Бишопа – настолько разные, что у любого неискушенного  кавалера начинала сладко кружиться голова от обилия пудры, аромата фиалок и пачулей и вороха нежных брюссельских кружев на корсетах;  светловолосые и темноволосые,  стройные и пышные красавицы, напоминавшие в своей юной непорочности торты безе. Лорд Генри, для которого, собственно,  и  разыгрывалось это представление, казалось, ничуть не был смущен вниманием почтенных матрон и их хорошеньких дочерей к своей персоне – напротив, шутил и смеялся, заговаривая с каждой,  особое внимание уделил  Джейн Харрел, которой его представили в первую очередь, пригласил ее на первый танец, чем заслужил легкую улыбку и одобрительный кивок графини,  однако позже пригласил мисс Дороти Ливси на кадриль – и протанцевал с ней три танца подряд.
- Верно ли мне кажется, что вы сегодня были особенно любезны с  новым пастором, мисс Ливси? - поинтересовался он в паузе между двумя фигурами, стараясь, чтобы его вопрос выглядел как шутка, однако ж в голосе его, вопреки желанию,  прозвучали нотки очевидного недовольства.

- Это очень непредусмотрительно с его стороны, - проглотил смешок лорд Генри и заметно повеселел -  уж он-то знал наверняка, что в глазах юной девушки неумение танцевать приравнивается к семи смертным грехам, - но я слишком эгоистичен, чтобы сочувствовать мистеру Вуду, потому как слишком своекорыстен в нежелании  делить ваше внимание с кем-то еще.
Это было почти признание.
Лорд Генри любил танцы так, как может любить их молодой джентльмен, чья пора диктует свои условия – в противовес общественным условностям. Танец был единственным способом законного прикосновения к девушке в присутствии толпы. Танец позволял обмениваться короткими, малозначимыми, но такими многозначительными обрывочными фразами и страстными взглядами, наконец, танец, ставя многоточие в словах,  был способом выразить то, что не всегда возможно выразить вербально.
Если бы лорд Генри смог выразить все свое восхищение в разговоре, он бы говорил без умолку, но, произнеся полупризнание, наследник графа  замолчал и сделался чрезвычайно задумчив  - намеренно или нет, он позволил партнерше домыслить остальное.

Музыканты сделали большой перерыв  перед контрдансом,  засуетились слуги, меняли  корзины  с цветами,  устанавливали столик для вееров;  гости потянулись к буфету, где подавали легкие закуски  и пунш.
Пользуясь краткой паузой и  тем, что Дороти вынуждена была отойти к подругам, вниманием сына завладел граф, крайне несвоевременно напомнивший, что наследник обещал графине уделять внимание равно всем  девицам, и потому неплохо было бы пригласить на контрданс другую юную леди (многозначительный взгляд в сторону мисс Харрел, сопровождаемый довольно кислой улыбкой). Генри не спорил, однако при первой же возможности отделался от родителя (что тот, похоже, воспринял с неменьшим облегчением).
- Ты уже выбрал веер, Генри? – спросил у него невысокий, веснушчатый лорд Горинг, - смотри, самых хорошеньких разберут в первую очередь.
Юные леди и молодые дамы, смеясь и перешучиваясь, бросали на стол веера для контрданса, а кавалеры зорко следили за тем, чтобы взять веер нужной дамы.
- Разумеется, - сказал Бишоп-младший, однако мысли его были о другом.
Он вышел на балкон, окунаясь в необычно теплую, даже душноватую, и  уже по-летнему пряную и сладкую ночь.

Стрекотали цикады, ночные мотыльки бились в стекла и сгорали в пламени факелов.
Генри  решительно не желал контрданса, и Джейн Харрел он тоже не желал. С тех пор, как рука Дороти, затянутая в шелковую бальную перчатку, как в броню, доверчиво легла в его руку. С тех пор, как она лукаво улыбнулась ему, и он решил, что только ему одному.
- Мисс Ливси, - он появился перед ней, вооруженный  вазочкой с засахаренными персиками в сладкой ледяной крошке, - в зале слишком душно, давайте спустимся в сад.

Отредактировано Лорд Генри (2016-12-14 12:28:07)

Задумывая свой небольшой демарш (потому что он знал, что их хватятся тотчас же после первой фигуры контрданса, или немногим позже), лорд Генри  не вполне отчетливо осознавал последствия этого шага, поэтому легко  пренебрег ими тот час же, как увидел решимость на лице Дороти. Однако – и это, вне всякого сомнения, стоило поставить в оправдание его поступку - в силу незлого нрава  (и несмотря на декларируемые им самим  вольные взгляды на отношения полов, бывшие в чести в его компании)  лорд Генри в своих намерениях был далек от планов сэра Лавлейса, погубившего бедняжку Клариссу, как был далек от мысли, что способен причинить Дороти  Ливси малейшее зло. 
Он признавал, что его словно магнит притягивает  эта  светлая, неискушенная девочка, но видел ясно, что чувство его  не носит характер грубого чувственного влечения.
Он не учел одного.
Говорить все равно станут. 
Он не думал об этом, как не думал о недовольстве родителей.
Мисс Ливси шла рядом с ним, дышала и шевелилась так близко от него, что думать о последствиях казалось делом лишним и никчемным, как пытаться закупорить в стеклянный сосуд искрящее счастье.
Два заговорщика (иначе нельзя было назвать парочку, рука об руку спустившуюся в тишину парка) ступали по усыпанным гравием тропинкам (он слышал, как шуршат камешки под ее маленькими ногами, и странный трепет охватывал его). Генри предусмотрительно захватил плащ из комнаты сестры, что позволило Дороти скрыть светлое бальное платье. Слева  в нескольких шагах от них раздался шорох и переливчатый женский смех, и они, не сговариваясь, свернули вправо.
Они ушли достаточно далеко от дома – так, что праздничные огни скрылись за зеленым лиственным кружевом, а звуки голосов и взрывы смеха стали едва слышны. Беседка с мраморными колоннами и фонтаном в центре – местечко для тайных свиданий, как полагается во всех сентиментальных романах -  еще не была обнаружена любовниками «со стажем», и потому послужила пристанищем для первой тайной встречи юного наследника и докторской дочки. Наяды  смотрели на них белесыми пустыми глазами и улыбались полными равнодушными губами.
- Хотите персик? –  почему-то  шепотом спросил он, протягивая ей вазочку с двузубой серебряной вилкой  и плавающими в подтаявшем ледяном озерце половинками персика.

Бишоп-младший относил себя к той категории людей, что всегда  пользуются моментом и берут от жизни удовольствия с легкостью, не предполагающей сомнительное послевкусие в виде терзаний проснувшейся совести.
Момент был подходящим, и бдительную совестливость возможно было усыпить, и доверчивые девичьи губы были близко – слишком близко, чтобы  остановить неизбежное;  и он не удержался,  отставив опустевшую вазочку  в сторону, на мраморную скамью.
- Да, - сказал он, - да, нам пора.
И:
- Нет. Еще несколько минут. Даже если нас хватились, родители не станут искать нас открыто. Они слишком тщательно блюдут приличия. Графиня сделает вид…
В ее глазах сияли две полных луны.
И он наклонился и поцеловал ее.
Ее губы были мягкими и податливыми – как говорят, ждущими поцелуя.
У них был вкус персика, невинности, всепобеждающей готовности к любви, и ему стоило заметных усилий, чтобы оторваться от нее – когда стало понятно, что им обоим просто не хватит воздуха.
- Дороти, - пробормотал он, блаженно улыбаясь,  - вы лучшее, что мне доводилось видеть в жизни.
Генри говорил чистую правду – он сам сейчас верил в нее.

Отредактировано Лорд Генри (2016-12-17 12:21:59)

Лорд Генри вскинулся и едва заметно сжал губы, становясь еще более похожим на отца – в тот самый момент, когда граф изволит гневаться. Упоминание о графине попало в «больное» место  чувствительной натуры наследника, которую он предпочитал скрывать, нося маску светского цинизма и многоопытности – но она сползала, открывая лицо  вчерашнего мальчика, обиженного на мать за ее холодность. Формально он не мог пожаловаться на невнимание ее светлости, хотя  порой казалось, что графиня куда сердечнее относится ко всем своим дочерям, чем к единственному наследнику. Однажды, когда ему было лет семь, Генри пожаловался отцу, что мать любит его меньше, чем девочек – и был вознагражден прохладной насмешкой и уверениями в том, что все сыновья ревнуют своих матерей к домочадцам. Тем дело и завершилось, однако он не раз еще смущался и краснел под материнским взглядом, неодобрительно взиравшим сверху вниз (даже в пятнадцать лет,  когда он вытянулся в одно лето и стал ростом выше графини) на его шалости.
Нынче же произнесенные Дороти слова  о «гневе вашей матушки»  всколыхнули воспоминания о недавней беседе с родителем  и последовавших за ней событиях. Наследник не был дураком, чтобы не понимать, что вся эта «ярмарка невест» устроена лишь для него одного и с одной лишь целью.
Он вспомнил разговор с отцом, вспомнил  едва заметную одобрительную улыбку ее светлости в тот момент, как  пригласил на танец мисс Харрел – и сжал губы еще сильнее. Желание сделать «наперекор», слившись с легким, почти невесомым  послевкусием поцелуя, решительно склонило чашу весов в сторону неблагоразумных поступков.
- Иногда у меня возникает чувство, что решительно все в этом доме и еще на десяток миль вокруг него боятся навлечь гнев моей матушки!..  – воскликнул он громким шепотом, увлекая Дороти прочь из беседки и подальше от приближающейся парочки, очевидно, ищущей уединения с целью куда более прозаической, - однако я не вижу ни в моих, ни в ваших помыслах и чувствах  следов преступления! Разве оно может быть в желании скрыться от глаз вездесущих кумушек…
Он не договорил. 
Он все еще чувствовал на своих губах вкус персика, тепло ее губ, дуновение ветра – и не мог, не хотел расстаться со всем этим лишь по прихоти графини, вознамерившейся женить блудного отпрыска на одной из «правильных» невест графства.
- Уйдем отсюда, - предложил он, не отпуская ее рук, и говоря со всей убедительностью, какую только мог показать, - не стоит беспокоиться о графине, ангел мой, послушайте… давайте пойдем туда, где нас точно никто не потревожит… в Блюберри. Ваши родители ведь отпустили на ночь прислугу?

- Но… разве вы сомневаетесь во мне?
Чем бы ни руководствовался в своих решениях молодой Бишоп, раздражением из-за чрезмерной родительской опеки или всплеском сиюминутного недовольства  помехой их восхитительному tête-à-tête, к чести его, он не думал воспользоваться ситуацией, чтобы склонить мисс Ливси к тому, что мужчинами, как правило, зовется кратким мигом блаженства, а женщинами – грехопадением.
Он с изумлением взглянул на Дороти, словно не веря, что она могла подумать о его устремлениях дурно, и повторил с нажимом:
- В Блюберри. Не обязательно уехать. Уйти. Ночь лунная, теплая и безветренная. Дорога пуста. Треск цикад  куда приятнее невыносимого треска всех этих приглашенных дам и девиц… - он впервые болезненно поморщился и виновато добавил, - еще четверть часа… полчаса – и  только мы вдвоем.
Он сделал все, чего требовали от него родители. Был приветлив со всеми девицами одновременно и с каждой в отдельности. Он слишком долго играл роль «самого желанного жениха графства», и заслужил право на свой кусочек счастья.
И она… разве  она может желать другого?
- Пожалуйста, Дороти! Мы вернемся, как только вы захотите… - и, опасаясь, что был недостаточно убедителен, лорд Генри сжал узкую, обтянутую скользким шелком ладонь,  коснулся губами ее запястья, чувствуя, как биение ее пульса отдается в нем нетерпеливым, рваным ритмом, и заглянул в  ее глаза, в которых все еще плясали отражения двух маленьких лун.
Да, она боится гнева его матери, она смущена, но  она  не может желать другого!

Мисс Ливси  была слишком молода и  неопытна, чтобы знать наверняка – есть определенные ситуации, в которых мужчины (как бывалые, так и начинающие сердцееды) поступают на удивление предсказуемо. Бишоп-младший не стал исключением. Близость  Дороти если не лишила его остатков рассудка, то, по меньшей мере, задала единственно возможный вектор направления его мыслей – и лорд Генри готов был согласиться с чем угодно и в чем угодно же поклясться.
Воодушевленный, он не заметил ни сухости голоса возлюбленной, ни  того, что на мгновение ее взгляд приобрел задумчивость, несвойственную восторженной юной прелестнице, к ногам которой готовится припасть не менее юный и прекрасный принц.
- Разумеется, я обещаю! -  его голос был полон энтузиазма и немного – скрытого торжества, - все, что вы пожелаете, Дороти, будет исполнено немедленно!  - и далее, словно не желая разрушить  вновь установившееся между ними доверие, Генри замолчал, уже привычно подставив локоть, и чувствуя прикосновение маленькой руки в шелковой перчатке. Смутное, вероятное, полупрозрачное обещание счастья было едва ли хуже счастья свершившегося.
Молча они дошли до развилки, от которой уже видна была терракотовая крыша докторского коттеджа и окна гостиной и кабинета мистера Ливси – дорога к нему сворачивала влево, тогда как, повернув вправо, можно было за десять минут дойти до Калмстока.
Здесь Генри остановился и снова взял Дороти за руку, словно  побуждая спутницу к решению, которое казалось ему очевидным. Ему показалось, или пальцы ее едва заметно дрогнули?
«Не бойтесь, душа моя, - хотел сказать он, - не бойтесь, я не причиню вам ничего дурного». Он не успел произнести это вслух – вероятно, тем самым спасая ее  (и себя) от сладчайших пут самообмана и самоуспокоения, окутанные которыми, ступают на путь грехопадения невинные влюбленные девы – потому что в темных окнах дома вдруг мелькнул огонек. Мелькнул и погас в одном окне. И тут же  появился в другом.
- Ваши слуги не спят в такое время? – удивленно пробормотал лорд Генри, пряча разочарование – оттого, что слуги в Блюберри все-таки есть, и именно сейчас им взбрело в голову бродить по дому.

- Джорджи? – переспросил лорд Генри, словно сомневаясь в услышанном, а потом рассмеялся, - то-то я не видел его с утра!
Как любой молодой человек  обласканный фортуной, Бишоп-младший относился к невезучему  родственнику  снисходительно, а разговаривал с ним нечасто – с той особенной, слегка преувеличенной любезностью, за которой кузену не без основания виделась насмешка. Джордж Бишоп, неудавшийся наследник графа, был предметом беззлобных шуток лорда Генри и его сестер – и  падение с лошади стало бы всего лишь очередным поводом для упражнений в остроумии -  но сейчас именно оно явилось  очевидной помехой в его тактических построениях.
Желанный  tête à tête под терракотовой крышей рушился на глазах. Становилось понятно, что уединения не получится – невозможно уединиться в доме, по которому расхаживает хромоногий кузен с рыбьим взглядом и словно приклеенной к лицу  ухмылкой, в которой временами проскальзывает что-то неприятно-жалкое. 

Генри Бишоп пожал плечами, чувствуя знакомый уже всплеск раздражения. Нет-нет, он не заподозрил Дороти в лукавстве  - лишь попенял фортуне за очередной каприз.
Сегодня весь мир против него –  даже кузен Джорджи расстроил его блестящие планы, не подозревая об этом!
- Судя по всему, ходит он довольно резво, - плавающий огонек дрогнул, сместился влево и замер – очевидно, свечу поставили на стол, - что это за окно?

Он спросил скорее машинально, не испытывая интереса ни к кузену, ни к его странным и сомнительным перемещениям, и снова взял Дороти за руку. Ощущение, которое он испытывал, держа в своей руке маленькую теплую руку в шелковой перчатке, несколько примиряло его с действительностью. 
- Возможно, вы захотите вернуться в Лендбери?

- Вот как, - задумчиво протянул лорд Генри, - да я и сам от него не в восторге.
Он не испытывал к Джорджи особенной неприязни и не был склонен подозревать его ни в чем дурном (за исключением, пожалуй, желания выклянчить у отца деньги на бесполезные прожекты, о которых в последние годы гудел светский Лондон), но готов был проникнуться подозрениями Дороти только лишь для того, чтобы сделать ей приятно, а еще потому, что это был  веский повод задержаться в прохладной, наполненной цикадами  и лиловым, пряным полумраком ночи,  не сразу отпустить ее руку и еще раз наклониться совсем близко, чтобы увидеть отражение лун в ее глазах – и коснуться губами дрогнувших губ.
- На удачу, - шепотом сказал он, - пойдемте.