Прошло пятнадцать лет с тех пор, как Джордж Бишоп посещал Лендбери. За эти годы в имении мало что изменилось – так же старательно суетились садовники, без устали подстригая безупречный газон перед домом, так же шумно и многолюдно было в помещениях для прислуги, всегда вовремя у черного хода появлялись по утрам тележки мясника, молочника и зеленщика, так же ярко сиял полированным боком сливочник на скатерти венецианского кружева, и плавился хрусталь в свете десятков свечей в Малой столовой, и кувыркались отраженные  зайчики в бокалах с испанскими и французскими винами. Все в доме – от последнего конюха, выводящего для графа поутру  породистого, лоснящегося жеребца – до кухарки в белом накрахмаленном переднике,  с розовыми круглыми щеками и необъятным бюстом, от новой беседки в парке с мраморными скамьями, фонтаном  и скульптурами дриад до малахитового ломберного столика с позолоченными ножками  – свидетельствовало о достатке. Джордж Бишоп, гостивший в доме пятый день, давился желчью и скалил крепкие лошадиные зубы в приторной улыбке.
Он мог бы быть наследником всего этого, если бы…
Причина печалей Джорджа, как назло, находилась в непосредственной близости от него, звалась лордом Генри и всем своим видом показывала, что рассчитывать родственнику после смерти графа  разве что на триста фунтов и старое дедово охотничье ружье без шомпола. Генри Бишоп-младший  был молод, здоров  душевно и физически,  а его жизнелюбия хватило бы на три поколения Бишопов.
Граф Лендбери встретил родственника вежливо, но прохладно, однако тот не оправдал первых подозрений его светлости и денег просить не стал, напротив, сообщил, что собирается всерьез заняться животноводством в имении его матушки (тот малозначительный факт, что имение было раз пять заложено и перезаложено, а потом и вовсе пущено с молотка, стыдливо умалчивался), интересовался ценами на шерсть, молоко и мясо, видами на урожай люцерны и иными вещами, в которых граф был сведущ достаточно, чтобы любопытного родственника просветить – а младший Бишоп в продолжение этих бесед зевал (сначала деликатно прикрывая ладонью рот, а потом уже и вовсе не прикрывая) и, наконец, уснул и свалился с кресла.
Внешне лорд Генри был точной копией родителя в его молодые годы – и потому в отцовстве усомниться не было никакой возможности. Поэтому Джорджу оставалось одно – найти подтверждение тому, о чем поведала ему на пьяную голову «крошка Сесиль» и… Что будет потом, Джордж еще не решил. Планы были смутными – он подумывал, что хорошо бы шантажировать родственника (недурной источник дохода  - если делать это с умом и через подставное лицо),  но проект требовал привлечения к потенциальной кормушке посредника (а Джордж посредников в денежных делах не любил).  Или шепнуть об обмане парочке нужных людей, чтобы слухи дошли до монарха?  Тогда разразится чудовищный скандал, замять который станет изрядного количества денег и нервов. Если удастся вообще. По слухам, король нынче пребывал в крайнем раздражении из-за антипапистских выступлений приспешников Гордона. А раздраженный монарх куда менее снисходителен и к бастардам, и к их родителям.
Дело было  за малым – раздобыть доказательства.

Нельзя сказать, что вынужденное пребывание в Лендбери  виделось лорду Генри чем-то сродни заключению в замке Линкольна, но он не ожидал, что месяц (целый месяц!) пролетит, как один день.  Цвела весна, гремели первые грозы, приторно-сладко пахли белые робинии в парке.  Расписание молодого лорда, включавшее в себя обязательную гимнастику, верховые прогулки, визиты с родителями к соседям,  вечерние беседы о видах на урожай, большой охоте осенью и лондонском сезоне зимой, исполнялось им с удивлявшей графа и графиню готовностью. Мистер и миссис Харрел нашли молодого наследника очаровательным. Мисс Харрел была с ними абсолютно согласна. По мнению лорда Генри, Хелена Харрел напоминала  молодую овцу – как внешне, так и повадками. Что не мешало ей выглядеть милой и утонченной. Кроме того, за ней давали очень хорошее приданое.
Возможно, дело могло бы завершиться брачным контрактом – или, как принято писать в сентиментальных романах – счастливым концом, однако было одно небольшое «но». Несмотря на пожелание отца (или, возможно, вопреки ему), лорд Генри не оставил Дороти в покое. Более того, в те дни, что им удавалось увидеться (если бы он взял за труд задуматься, то догадался бы, что редкость встреч не случайна, а направлена умелой рукой графини), он не уставал любоваться мисс Ливси и находить  новые поводы для восхищения.  У нее были густые вьющиеся  волосы,  ямочки на щеках,  когда она улыбалась – а улыбалась она часто, даже чаще, чем было прилично, и пахло от нее как-то особенно приятно,  у нее была маленькая ножка и узкая щиколотка,  – это Генри  заметил в первый день, когда помогал ей сесть на лошадь,  у нее… у нее была сотня достоинств и ни одного недостатка. В ней все было прекрасно – единственным отрезвляющим фактором была абсолютная невозможность остаться с предметом грез наедине.
Именно она заставила Бишопа-младшего  искать обходные пути. Кто ищет – тот найдет,  и пути обнаружились незамедлительно. К  еженедельному визиту доброй самаритянки  в Калмсток  он подготовился заранее. И весьма эффектно (так хотелось надеяться) появился из-за куста в тот самый момент, как Дороти свернула на дорогу, петляющую меж зарослей цветущего боярышника – и полностью скрывшую от любопытных глаз лорда и его визави.
- Доброе утро, мисс Ливси, - проговорил лорд Генри, отряхиваясь от розовых лепестков и  подходя к Дороти с той решительностью, что начисто отвергала вероятность случайного совпадения, - возможно, встреча для вас неожиданна, но ведь она от того не менее приятна?

Размышляя поутру, выехать ему верхом или нет, он пришел к выводу, что пешая прогулка будет предпочтительнее. Одна лошадь на двоих, когда один из двоих -  молодой джентльмен, а вторая – юная прекрасная девушка – ситуация,  описанная в сентиментальных романах Ричардсона и уже  потому ставшая канонически соблазнительной (и приятной во всех смыслах, особенно в смысле тактильном). Однако лорд Генри справедливо опасался, что его визави на эту авантюру не пойдет. Кроме того, совесть (говорившая почему-то голосом родителя) услужливо напоминала ему, что нет способа вернее испортить репутацию леди, чем показаться с ней в деревне верхом на одной лошади. Поэтому Бесс осталась в конюшне.
-  Отнести корзину для старой Мэри, я знаю. Нам по пути, - констатировал Бишоп-младший, все еще улыбаясь (знание  окончательно окрашивало ситуацию во все оттенки  умысла),  - я хотел присмотреть у шорника новое седло для Бесс.
Оправдание было сомнительным, это лорд Генри знал наверняка.
   - … и кое-что из упряжи, - торопливо добавил он,  забрал у нее из рук корзину, и пошел с нею рядом, держась на расстоянии, которое даже самыми ярыми блюстителями нравственности признавалось почтительным, - а еще забрать моток брюссельских кружев, которые маман заказала у миссис Харпер Лиззи на платье. Бал обещает быть особенным. Никогда раньше  на осенних балах не было столько народу. Приедут сестры – все, кроме Розмари.
Розмари  полтора месяца назад обзавелась  первенцем, и еще не оправилась после родов в степени, достаточной для танцев.
- … а пять дней назад приехал наш родственник, кажется, из Плимута. Вы его наверняка еще  не видели. Он пропадает в кабинете отца и говорит исключительно о делах.
Он искоса поглядывал на нее, рассекал тростью травинки, ловил на своем лице ее смущенные взгляды, и находил, что природа еще не создала ничего более совершенного, чем развившийся каштановый локон у уха с маленькой розовой мочкой. 
Кустарник становился гуще, дорога – уже.
Генри придвинулся немного ближе, опасно сокращая дистанцию между благопристойностью и излишней вольностью. Маневр был продуман заранее, и исполнился тщательно и вдумчиво – с таким лицом адмирал Блейк принимал решение атаковать рыболовную флотилию голландцев.
- Вы ведь непременно будете на балу? – уточнил он, неожиданно остановившись.
Дистанция внезапно и определенно перешла в разряд «опасных». Его колени касались ее юбки. Он поставил корзину на траву, взял ее за руку в тонкой нитяной перчатке и добавил,  - признаюсь, меня он привлекает лишь одной возможностью.

Отредактировано Лорд Генри (2016-10-29 13:49:37)

Он помнил, что его пребывание в Лендбери не бесконечно, что рано или поздно графиня начнет бросать на мужа вопрошающие взгляды за ужином, а  граф вежливо  и прохладно поинтересуется у родственника о его дальнейших планах – и тут уж будет не отвертеться, и потому начал действовать с первого дня заселения в гостевую спаленку в западном крыле графского особняка. Для начала он удостоверился,  что граф ведет дневники – с той же скрупулезностью, с какой заполняет сам и проверяет записи управляющего в гроссбухе, что подобраться к его дневникам нет никакой возможности – стол его светлости запирается на ключ, и ключ он носит с собой, да и пошарить в библиотеке, оставшись незамеченным – из области невозможного,  что  старых слуг (тех, кого он помнил по визиту пятнадцатилетней давности) в доме почти не осталось, а те, что остались (кухарка и пара горничных, переведенных в бельевую), помочь ему ничем не могли.  Однако Джордж Бишоп был уверен, что в одиночку авантюру такого масштаба провернуть было невозможно. Он начал принюхиваться и размышлять, расспрашивать лакея, которого «выделил» для него любезный хозяин, и выяснил, что  прошлый дворецкий  Филипс вот уж лет десять, как помер, а жена его не работает, а живет в деревне, что детей у них нет, и потому «старой Мэри» носят еду из графской кухни (по распоряжению ее светлости)  два-три раза в неделю, что старуха раньше была строга и держала всех в узде, а сейчас совсем из ума выжила, чудит,  так что даже доктор Ливси разводит руками…
- А что доктор Ливси?  Давно он пользует семейство его светлости?
Лакей – дюжий малый лет тридцати с белыми волосами и ресницами, запнулся,  почесал затылок, похлопал губами:
- Доктор?  … а, да, все верно, сэр, доктор Ливси  тут живет не меньше двадцати лет. Когда мне было семь, я свалился  моста в реку в октябре и начал тонуть – но меня вытащили, я живой еще был. Откачали, назавтра  же горячка подкинулась, думали, или помру, или дурачком останусь…  а доктор дал матери настойку какую-то, горькую, приказал поить настоями травяными и растирать  уксусом  – и выжил я, только шрам остался на лбу… вот, видите? Так тому уже двадцать два года…

Итак. Доктор Ливси. В прошлый свой приезд он его не застал, да и не подумал поинтересоваться – сейчас же личность доктора была для него едва ли ни главной целью.  Доктор и повитуха. Это не конюх, не кухарка и даже не горничная. Если кто и знал наверняка, сколько детей произвела двадцать один год назад графиня, так это они.
Джордж нашел цель и ринулся к ней с упорством африканского буйвола. Расспрашивать лакеев и нового дворецкого о докторе он не решился, не желая вызывать подозрений.
И потому начал ab ovo, то есть с когда-то главной в доме женщины, женщины, чье имя наводило трепет на юных горничных и посудомоек в большей степени, чем даже имя графини.
«Выжившие из ума старухи не помнят, что ели на завтрак, однако могут рассказать в деталях о событии двадцатилетней давности, - думал он, старательно обходя лужи на главной деревенской площади, - если кто и способен вспомнить повитуху графини, так только эта самая Филипс – ежели она сама не участвовала во всем этом».
По пути он  зашел в лавку и вышел оттуда с половиной фунта черного чая.

Его встретила служанка в белом переднике и не очень свежем  чепце, которая, вероятно, выполняла функции горничной, кухарки, сиделки  и дворецкого в одном лице.
- К миссис Филипс. Из Лендбери, - Бишоп взял на отлет шляпу, горничная ухватила ее двумя пальцами и отправилась куда-то вглубь дома, по узкому, как кишка, коридору, обшитому темными от времени деревянными панелями.
- Следуйте за мной, мистер…
- Бишоп. Джордж Бишоп. Я родственник его светлости.

- К вам  мистер Джордж Бишоп, мэм. – сказала горничная высокой спинке кресла, в котором, казалось, никто не сидел, а сложена была груда какого-то серого тряпья.

Куча тряпья в кресле зашевелилась, оформилась в заметно обрюзгшую пожилую женщину с седыми буклями, в беспорядке торчащими из-под вдовьего чепца,  и заморгала круглыми птичьими глазками. Взгляд миссис Филипс был странным – он  то  блуждал от предмета к предмету, то цеплялся за что-то, и тогда в глазах  ее загорался нездоровый огонек, как у цесарки, завидевшей жирного червяка. Бишоп вздрогнул. По спине его пробежал холодок. У него в помине не было никакой супруги,  а если бы и была, то  экономка графа вряд ли вообще могла о ней что-то знать. Он взглянул на старуху внимательнее, и понял, что вызывает в нем подспудное желание сейчас же убраться из милого пряничного домика с недавно  выкрашенными в терракотовый цвет наличниками.
Ее взгляд был взглядом человека, который не совсем понимает, где находится и с кем. Контраст с экономкой пятнадцатилетней давности, женщиной властной и местами величественной, был настолько разительным, что Бишоп невольно попятился и почти упал в кресло. Подавив первый неуместный порыв откланяться немедленно, он  скрипнул зубами, поприветствовал миссис Филипс  и заулыбался, словно племянник, увидавший после долгих лет разлуки любимую тетушку.
Надежда умирает последней.
Отсутствие разума ни в коей мере не является синонимом отсутствия памяти, говорил себе Бишоп.
Возможно, придется вычленить нужную информацию из огромного количества словесной шелухи. Но ведь никто не обещал, что будет легко.
Он оглядел комнату. Стоило признать, что графская чета сделала все, чтобы последние годы миссис Филипс прошли настолько безоблачно, насколько безоблачную жизнь сулит потеря рассудка. Стены были оклеены недорогими, но добротными ситцевыми в мелкий цветочек обоями, мебель была разномастной, но крепкой, а горничная в несвежем чепце  -  весомой и внушительной (на случай, если придется выполнять функции сиделки и прачки),  и  достаточно  опытной  – приняв шляпу гостя и проведя его в комнату, она застыла за дверью и прислушивалась к разговору.  Ее близкое присутствие  выдавали короткие вздохи.
- Вполне.  Благодарю, мэм. Я принес вам китайский чай. В подарок.
Нельзя сказать, что чай был в провинции диковинкой – однако  цены на него в последние годы подросли пропорционально количеству  локальных и глобальных военных конфликтов в проливе, из-за чего из разряда напитков недешевых он перекочевал в разряд напитков достаточно дорогих.
- Его можно пить с кексом.  Ежели вам будет угодно… - намек был достаточно прозрачным, однако Бишоп отнюдь не был уверен, что миссис Филипс умеет понимать намеки. -  Дети также здоровы. Приехал  лорд Генри, вы ведь помните лорда Генри?

Вздох за дверью сопровождался шорохом – горничная явно считала подарок подходящим.

Джордж недоуменно перевел взгляд на свои сапоги, подозревая, что  миссис Филипс узрела на них что-то непристойное,  но  - нет, кроме подсохшей грязи, ничего предосудительного он не обнаружил,  а еще через  мгновение понял, что бывшая экономка видит в занавесках на окне собеседника не менее красноречивого. Червячок сомнения, поселившийся внутри него с того самого момента, как он встретился глазами с птичьим взглядом  «старой Мэри», поднял голову, оживился и вырос до размеров крупной садовой улитки. Бишоп крякнул – и, словно только этого неоформленного знака разочарования поджидавшая, появилась горничная, зашевелилась, захлопотала, и зашевелила хозяйку.
- Сейчас ему купили лошадку побольше, - торопливо проговорил он, от отчаяния хватаясь за сомнительную реплику, которую миссис Филипс удалось воспроизвести без видимого усилия, - а ваша компаньонка…  приготовит нам чаю,  не так ли? Пока вы расскажете мне о юных годах… мальчика. Дети  так быстро растут.
Горничная, кухарка и сиделка в одном лице, возведенная в ранг компаньонки (создания не менее жалкого и подневольного, но благородного) должна была быть польщена. Кроме того, Бишопу оставалось надеяться, что сообразительность наперсницы окончательно утратившей рассудок миссис Ф. компенсирует скудоумие ее хозяйки. Из двух представительниц слабого (но увы, не прекрасного) пола  в этом доме  поступательно продуктивной могла быть только одна – и, чтобы разговор не зашел в тупик окончательно, Бишоп решил перенести часть внимания на круглолицую  дебелую женщину в грязном чепце.
- Это очень хороший чай, дорогуша, - заверил  Бишоп,  улыбнулся той улыбкой, которую лет десять назад плимутские шлюхи находили «очаровательной», и  подвинул перевязанный бечевой пакет горничной, - и его тут достаточно много…

Даже если бы в глазах Бишопа отразились в тот момент отблески адского пламени, миссис Филипс этого не заметила бы – не заметила бы этого и Бриджит, поглощенная перспективами дармовых чаепитий. Но Бишоп сдержался и удержал лицо -  разве что задергалось верхнее веко левого глаза.
«Чудесный мальчик» был костью в горле.
И «чудесный мальчик» ни капли не походил на графиню – ни внешне, ни темпераментом.
Ясно было, что полоумная экономка  упорно видит в нем Генри Бишопа-старшего – сомнительное удовольствие казаться тем, кем хотел бы быть в действительности -  только в воображении помешанной. Поддельный «граф» нервически заерзал в кресле и с тоской взглянул на дверь, за которой скрылась горничная. Ее присутствие немного его успокаивало – заметно было, что ей невдомек, с какой целью заявился к никому не интересной старухе этот джентльмен  - однако она отлично обращалась с миссис Филипс и могла бы немало помочь делу там, где  пасовали воображение и терпение  Джорджа Бишопа.
- Мальчик чудесный… хотя, как мне кажется,  на мать совсем не похож…  - он осторожно кашлянул и бросил первый – пробный – шар в корзину, -  наверное, это хорошо.

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-11-10 10:00:01)

- Волосы, - механически повторил Бишоп, с тревогой наблюдая, как выражение лица старухи расплывается, словно рисунок тушью, опущенный в воду.
Сейчас она заснет, чего доброго – или, в лучшем случае, уйдет в себя еще на четверть часа; призывать на помощь Бриджит он не хотел – сиделка, пусть и из простых -  дурой не выглядела.
Придется пробираться на ощупь. Если предположить, что воспоминания старой экономки правдивы хотя бы  наполовину – пусть и разбавлены  изрядной порцией слабоумия и старческих домыслов.
Волосы. Лорд Генри обладал пышной шевелюрой, вьющейся от природы – цвет спелого каштана с легким беличьим оттенком. Это мало походило на жидкие белесые пряди графини, всегда припудренные и  уложенные в прихотливую прическу.
Мышка родила мышонка…
Бриджит гремела посудой.
На окне ожила муха. Ее монотонное жужжание почему-то выводило Бишопа из состояния равновесия.
Тихая мышка родила мышонка.
Глядя на нынешнюю «мадам Бланш», трудно было предположить, что эта жесткая и временами жестокая распорядительница борделя когда-то была «мышкой». Но не невозможно.
Муха жужжала.
Глаза миссис Филипс медленно затягивались пленкой. Из левого уголка рта стекала тонкая струйка слюны. Еще чуть-чуть – и она продолжит утренний разговор с мистером Филипсом.
«Как пить дать, уснет», - простонал Бишоп и кашлянул громко и расчетливо, так, что старуха вздрогнула, подняла подбородок, облизнула губы  и посмотрела на гостя внезапно прояснившимся взглядом.
- О ком же, как не о слугах, - осторожно начал он, косясь в сторону кухонной двери,  - нет большей радости для хозяев, чем верные и преданные слуги, хранящие их секреты надежнее самого крепкого замка. Лендбери признателен вам за…все, мэм. Вам, вашему покойному супругу, доктору Ливси – вы были рядом в самые сложные моменты их жизни!  Доктору приходилось нелегко – маленькие дети, болезни,  ушибы. А чего стоят роды ее светлости. Наверняка, вы присутствовали на каждых –  графиня доверяла вам не меньше, и, наверняка, даже больше, чем повитухе… как это ее … запамятовал?

Наверное, стоило  догадаться самому – не пришлось бы тратиться на чай и слушать околесицу, которую старуха несла так же исправно, как Бриджит (судя по цвету лица) поглощала кларет по субботам. Разумеется, жена доктора. Все было ровно как в классической пьесе – доктор и его жена-повитуха  исправно упаковывали в дубовые шкафы чужие скелеты, проветривали и смахивали с них пыль тихими семейными вечерами,  и своевременно поставляли графскому двору новорожденных бастардов.
- Гвендолин. Действительно, милая Гвендолин Ливси.
Супругу лекаря он не знал, но догадывался, что она  наверняка еще не стара, в своем уме и секреты мужа хранит надежнее, чем английский банк дутые облигации Южной морской компании.
Все дороги вели в дом  последователя Асклепия.
Плана еще не было – но он обязан был появиться в ближайшие несколько дней. Что может свести местного доктора и родственника графа? Разумеется, только внезапная болезнь!
Джорджу оставалось лишь откланяться и удалиться – оставаться на чаепитие он определенно не собирался. От обивки мебели, букетика весенних цветов на столике у окна, цветастых занавесок и от самой миссис Филипс исходил сладковатый запах неспокойной старости. Бишопу захотелось на свежий воздух, прочь из пряничного домика с сумасшедшей хозяйкой и пронырливой  сиделкой.
- Как это мило с ее стороны, - торопливо проговорил он, вставая, - верно, с таким ангельским характером Гвендолин найдет себе лучшего мужа (и ничего, что один у нее уже есть).
Раскланиваясь и расшаркиваясь, он пятился задом, не спуская глаз с лица старухи. Почему-то ему вдруг привиделось, что бывшая экономка, как только гость повернется к ней спиной, набросится на него и укусит за шею.
- Мое семейство в добром здравии, благодарю.
Повернувшись на пятке, он с видимым облегчением бросился к двери, намереваясь  предупредить сиделку, что вспомнил вдруг о неотложных делах; неотложных настолько, что уходить необходимо немедленно, что он-де очень сожалеет, но никак не может остаться на чай… Все заготовленные речи лицом к лицу столкнулись не с рыхлой Бриджит, а с молоденькой и очень хорошенькой девушкой, державшей в руках поднос с пузатым чайником в неизменный цветочек, сахарницей и сливочником с фиалками по ободку.
Девушку он видел впервые. В другое время и в другом месте он не упустил бы возможности познакомиться поближе, однако нынешняя мизансцена  к флирту не располагала.
- Мисс! – воскликнул Бишоп и  попытался протиснуться в узкое пространство  между подносом и стеной, - прошу прощения. Я навещал миссис Филипс и  уже ухожу. Мои извинения. Еще раз простите.

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-11-16 08:36:58)

Решимость, с какой Джордж Бишоп покидал гостиную, дала трещину, споткнувшись о вопросительное выражение на хорошеньком личике девушки с подносом. Край подноса недвусмысленно уперся ему  в  живот (приходилось признать, что его приперли к стене в смысле самом буквальном). Уйти без потерь (и битого фарфора) не было никакой возможности. Продолжать стоять, позволяя даме держать в руках груз посуды – становилось уже неприличным. Правда, Джордж мог оправдать себя (по крайней мере, в собственных глазах) сомнениями в том, что незнакомая девушка – дама. Одежда, речь и смелость, с какой она обращалась с визитером, выдавали в ней скорее леди, пусть и стесненную в средствах – однако тот факт, что она чувствовала себя своей в доме полоумной экономки и  носила из кухни чай, ставил ее  в положение если не подчиненное, то  двусмысленное. Наконец Бишоп решил, что потратить еще четверть часа на прояснение непонятных обстоятельств не станет для него совсем уж бесполезной тратой времени. Она определенно в своем уме – возможно, из нее получится выжать больше.
- Я имел удовольствие наблюдать миссис Филипс лет пятнадцать назад. Тогда она была в добром здравии, - он перехватил поднос и вернулся в комнату, где старуха, нахохлившись – из серого тряпья поблескивали настороженные глаза и торчал серый нос, напоминающий клюв, продолжала смотреть в окно и изредка издавать короткие каркающие звуки, - жаль видеть ее … такой. Но… вы меня определенно знаете, а  я вас не знаю, и представить вас некому. Вы  -  родственница графини?  -  Бишоп решил добавить в сомнения небольшую порцию лести, но его цепкий взгляд был достаточно говорящим - по нему очевидно было, что гость уже подсчитал стоимость сукна на платье, простенького украшения на шее и  отметил руки в перчатках – достаточно белые, чтобы понять, что девушке не приходится регулярно заниматься тяжелым  физическим трудом, но недостаточно изящные, чтобы утверждать наверняка, что она в жизни не держала ничего тяжелее нотной тетради или пяльцев. Сейчас он колебался между «бедной родственницей» и «компаньонкой».

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-11-20 12:55:24)

- Весьма рад, - буркнул он, пряча взгляд и  пялясь на руку в перчатке и золотистый  ободок фарфоровой чашки, - миссис Филипс много говорила о вас (этот пассаж трудно было опровергнуть), но я счастлив увидеть девушку столь редких душевных качеств воочию.

Отказаться от предложенного чая  было бы невежливо, и Бишопу пришлось взять чашку и снова опуститься в пропитанное запахом старости кресло. Выдержка едва не изменила ему, на мгновение явив раздражение в тусклых голубых глазах. Однако когда он снова поднял взгляд на чистое девичье лицо, раздражения (или даже страха?) не было и в помине  –  благородная лошадиная физиономия  и безвольный подбородок мистера Джорджа Бишопа излучали  лишь  умеренный интерес.
Он ухватил  щипцами пару кусков сахара, тщательно отмерил молока, поболтал в чашке  ложечкой (все эти манипуляции проделывались в полнейшем молчании), сунул в нее нос  и сделал вид, что поглощен чаем целиком,  лишь изредка бросая быстрые взгляды на мисс Ливси. Похоже,  она тоже  наблюдала  за ним с нескрываемым любопытством, и это раздражало особенно.
Встреча с докторской дочкой  в доме старой экономки  определенно не входила в его планы – его визит в Калмсток вообще выглядел подозрительно. Раздражение снова захлестнуло его. Бишоп нервически дернул ляжкой и посмотрел на мисс Ливси в упор.

В конце концов, девушка была молоденькой и хорошенькой. И, хотя Джордж Бишоп предпочитал в отношениях с женщинами определенность, а  его интерес к женскому полу был всегда практическим (телесным или меркантильным, не важно – но неизменно практическим) – для прочих случайная встреча, нося отпечаток безупречной светскости, могла  означать что-то еще… что потом не грех использовать.   
Он нарочно добавил в чай побольше молока – напиток приобрел грязно-серый цвет, однако и остыл почти мгновенно, что позволило Бишопу покончить с ним (и вынужденным бездействием) в два глотка. Разговор тоже не продлился долго – пара незначительных замечаний о погоде, предстоящем бале (на который семейство Ливси, разумеется, было приглашено в полном составе)  - и Бишоп счел, что  ритуал случайного знакомства отыгран с блеском. После, если найдется кто-либо, кто упомянет о его визите в домик рехнувшейся старухи, можно будет попенять на тщетность и суетность бытия, и восхититься  милосердием Дороти – тем самым дав любопытным новый повод для сплетен и уведя их исследовательский интерес в сторону  от его истинных намерений.
- Прошу прощения, но мне действительно пора. Граф обещал показать мне новые загоны для овец. Был рад знакомству, дорогая мисс Ливси.
Занавес. Аплодисменты.
И он ускользнул из комнаты прежде, чем опомнилась  и выпросталась из своих серых перьев дремавшая в кресле старуха Филипс, сбежал,  так и  не дождавшись Бриджит с твердым, как камень, овсяным печеньем собственного приготовления и свежими кексами с изюмом из графской кухни.

Отредактировано Джордж Бишоп (2016-11-26 21:31:11)