Мужская часть обитателей дома постепенно присоединялась к женской. Первым появился синьор Леонардо, который, так же, как и мисс Холланд, в последние дни выглядел печальным и обеспокоенным. Хотя, быть может, виной тому стала его новая привычка пропускать завтрак. Обнаружив дам уже в гостиной, он вежливо поклонился, бросил на мисс Холланд быстрый, но внимательный взгляд и тут же заговорил с ее мачехой – разговор, к которому вскорости присоединился мистер Годвин, поставивший, как видно, своей целью разозлить итальянца и оттого беззастенчиво передразнивавший его велеречиво-безграмотные обороты, а когда синьор Леонардо, сохранявший поистине олимпийское спокойствие, заикнулся о гаданиях, принятых у индейцев Южной Америки, мистер Годвин добавил факты к своей иронии, ясно продемонстрировав, что анналы Лондонского географического общества, вкупе с постоянной перепиской с профессором Челленджером, несоизмеримо расширяют горизонты.

Появившийся как раз в этот момент мистер Холланд позволил себе усомниться в памяти своего шурина, и двое заспорили о правильной классификации языка гуарани, вгоняя в тоску дам и незаметно вошедших месье Верне и доктора Уолтерса. Француз, впрочем, улучил момент, когда мистер Холланд в запале воззвал к закону Вернера, с тем, чтобы мягко перевести беседу сперва на индоевропейские языки, а затем и вовсе на французский, позволив разговору снова стать общим, после чего мистер Годвин неожиданно заинтересовался, не происходит ли месье Верне из известной, похоже, только ему династии художников, на каковой вопрос француз ответил утвердительно.

- К глубочайшему моему сожалению, - продолжил он затем, - я никогда не замечал в себе и следа художественного таланта. А вы, мисс Холланд? Я позволил себе заключить, что эта очаровательная акварель написана вашей рукой.

Гарри поперхнулся на полуслове и заметно смутился. Что ясно показывало, как должна была закончиться фраза, которую он еле слышно начал: «Не знаю, как с художественным талантом месье Верне, но его вкус…»

– Я… я… Тысяча извинений, ma chère Hélène. Твои нервы… Это было чуть gauche с моей стороны, но ведь никто не сомневается в художественном вкусе французов, n'est-ce pas? La plus artistique nation du monde, les chapeaux de Mme Le Marguoin, к примеру…

В серых глазах месье Верне промелькнуло некое весьма трудно-определимое выражение.

– La nation la plus artistique, – вежливо поправил он.

Отредактировано Генри Годвин (2017-02-10 03:18:55)

Разговор о художественном таланте и вкусе французов не продолжился – доктор Уолтерс с похвальным тактом воскликнул что-то про нежность красок на акварели, однако ответа не получил, да и вряд ли ждал его, уставившись теперь вместе с остальными мужчинами на мисс Холланд.

- Детский плач? – почти грубо переспросил Гарри, которому никак не могла понравиться внесенная месье Верне поправка и который оттого не преминул перенести свое раздражение на племянницу. – Ты собираешься поплакать, ma… Моя дорогая Элен?

- Мистер Годвин, - неожиданно резко перебил сеньор Леонардо, - прошу вас… Мисс Холланд, вы… вам дурно?

По внешнему виду девушки такой вывод было сделать никак нельзя: на щеках ее появился нежный румянец, в глазах, столь тусклых в последнее время, - живой блеск. И оттого, быть может, вопрос итальянца прозвучал особенно фальшиво.

Не существует, пожалуй, ни одной эмоции, которая проявлялась бы так по-разному, как удивление. Мистер Холланд таращился и розовел, наливаясь возмущением, как яблоко – соком. Француз казался завороженным. Доктор Уолтерс выглядел смущенным и обеспокоенным, как если бы его застали за чем-то неприличным – как врач, иными словами, который ошибся в диагнозе. Синьор Леонардо – единственный, чья физиономия была не удивленной, а скорее растерянной – глядел не на виновницу переполоха, а на месье Верне. И Гарри цинично задавался вопросом, разочарован ли тот, что неподвластные ему потусторонние силы преследуют по-прежнему одну лишь мисс Холланд, или, придя уже к выводу, что ее рассудок и впрямь расстроен, испытывает облегчение.

– Разумеется, ты ни в чем не виновата, – с необычной для него мягкостью проговорил он и взял Элен за руку. Пальцы девушки были холодными и чуть влажными. – Сядь же, дорогая. Как это все… неприятно. Ты… Тебе удалось разобрать слова?

– Годвин, – зашипел хозяин дома, стискивая кулаки и подаваясь вперед всем телом.

– Холланд, – перебил Гарри. Заметно подрастеряв светскость и приобретя взамен тяжелый холодок в голосе и манерах. – Вы не помогаете. Помолчите.

– Никто не слышит, – нетерпеливо отмахнулся Гарри. И внезапно всем телом развернулся к мнимому итальянцу. – Или может, вы? Синьор Леонардо, прошу вас! О чем возвещают нам духи? Какое откровение с той стороны привносят в нашу суетную жизнь?

– Духи… духовения, – промямлил медиум, пряча глаза. – Синьор Годвино, прозрите меня верно, бо не в воле моей понуждать или даже толковать откровения…

– Какие откровения? – перебил Гарри. – Что слышит моя дорогая племянница? Если вы слышите то же, что и она, вы сможете нам это повторить.

– Я ничего не слышу! – взвизгнул мнимый итальянец. – Сказал же я: я-я-я… я изучатель есмь потустороннего, с открытым сердцем и душой обращенный к высшему… Но недостоин дух мой низкий – да!

Покосился он при этом почему-то на месье Верне, и вид у него сделался разом упрямым и торжествующим.

– Мисс Холланд, – доктор Уолтерс, оказавшийся вдруг каким-то незаметным образом подле девушки, цепко взял ее за запястье. – Поверните, прошу вас, голову к окну. Да. И скажите, вы видите что-нибудь… чего здесь не должно быть?

Он слегка присел перед мисс Холланд, заглядывая ей в глаза с тем привычным до банальности сочувствием, которое отмечает врача, всецело сосредоточенного на своем ремесле. И француз, также подойдя поближе, остановился чуть поодаль, не позволяя своей тени упасть на беспомощно запрокинутое лицо девушки и скрыть лихорадочный румянец на ее щеках и расширившиеся до предела зрачки.

– Мисс Холланд!

– Мисс!

– Мадемуазель!

Три встревоженных возгласа слились с возмущенным «Элен!», слетевшим с уст мистера Холланда, и все пятеро мужчин, мешая друг другу, устремились к девушке. Первым подле нее оказался, как ни странно, месье Верне, который бесцеремонно обнял ее за плечи и притянул к себе.

– Мисс Холланд, остановитесь! Если вы не хотите жалеть потом о своей ошибке всю жизнь, вы должны успокоиться, присесть и ответить на мои вопросы. Уотсон, помогите!

Доктор Уолтерс, посчитав, как видно, что оговорка его друга не заслуживала внимания в текущих обстоятельствах, тотчас же к нему присоединился и, завладев рукой девушки, успокаивающе похлопал по ней.

– Мисс Холланд, вам лучше сесть, в самом деле. Прошу вас, вам ничего не грозит, все будет хорошо, вы храбрая девушка…

– Что? – не выдержал Гарри. – Что будет хорошо, по-вашему? Вы что, не видите?.. Не слышали, что она говорила?

Живейшее беспокойство боролось на лице Холланда с явным раздражением, нашедшим свое выражение в повторяющихся «Элен, боже, моя дорогая», к которым сводилось покамест все его участие в происходящем. Призыв жены, однако, не оставил его равнодушным, и он поспешил к дочери.

– Позвольте… – попытка отстранить месье Верне в сторону ни к чему не привела, все равно что скалу толкать, но почти сразу тот сдвинулся, позволяя Холланду обнять плачущую дочь. – Элен… Доктор… Эмма, то есть миссис Холланд… Она права, конечно… Может, можно ее как-то… успокоить? Мисс Холланд, я имею в виду, разумеется.

Доктор Уолтерс замялся, но его опередил француз.

– Вы хотите сказать, миссис Холланд, – вежливо спросил он, как будто не замечая плачущей девушки, которую он утешал только минуту назад, – что мы имеем несчастье наблюдать некоторое… ухудшение?

– Некоторое! – раздраженно фыркнул Гарри.

Мнимый итальянец всплеснул руками, но промолчал – что, как было очевидно, стоило ему немалых усилий.

Доктор Уолтерс втянул голову в плечи и посмотрел почему-то на француза. Тот, напротив, выпрямился во весь рост, и всем вдруг сделалось заметно, насколько он выше остальных мужчин.

– Вы очень точно подметили, сударыня, – сказал он. – До этого самого момента мисс Холланд неизменно сталкивалась с чем-то необъяснимым в одиночестве. Но сейчас это не так.

– Нет, – возмущенно начал Гарри, – конечно, вы можете сказать, что этих призраков никто кроме нее не видит – может быть, еще и потому что Элен как-то особо одарена, вроде нашего синьора Леонардо…

Медиум, вопреки обыкновению, не рассыпался дробью дурного английского, но только подвинулся поближе к девушке, словно назначая себя ее молчаливым защитником. Француз, напротив, отступил в сторону, оказываясь тем самым у камина, в котором, аккуратно сложенные в ожидании холодов, лежали березовые дрова.

– Но это не вполне верно, сэр, – мягко возразил он, – что никто не видел того, что видела мисс Холланд. Письмо видели мы все.

– Письмо? Мы видели белый лист бумаги! В чистом же конверте!

– Да, – согласился месье Верне, – та бумага действительно была белой, но это не значит, что на ней ничего не было написано.

Гарри оторопело уставился на него, затем посмотрел на зятя и, наконец, перевел растерянный взгляд на сестру.

Доктор Уолтерс откровенно замялся, а затем посмотрел почему-то на француза, который выслушал обвинение миссис Холланд с абсолютно непроницаемым выражением худого лица – в отличие от медиума, который возмущенно вскинул голову.

– Нет, вовсе нет, – живо возразил он. – Я…

– Помолчите, прошу вас, – резко перебил месье Верне. – Синьор Леонардо.

– Сэр, – спохватился наконец Холланд, – я был бы чрезвычайно вам признателен… Доктор…

Он не закончил эту фразу так же, как и не пояснил, что вызвало бы его признательность, однако красноречивый взгляд, который он бросил на врача, только заставил того отвести глаза.

– Я прошу прощения, сэр, – проговорил француз, снова отступая – теперь уже к самому камину, – я не хотел задеть. Я всего лишь имел в виду, что послание, полученное мисс Холланд, и вправду существовало. Позвольте, это чье?

И, словно бы для того, чтобы еще больше подчеркнуть перемену темы, он поднес взятую с каминной полки чашку к носу и – нельзя было подобрать для этого другого слова – принюхался.

Француз поманил к себе врача, который, бросив обеспокоенный взгляд на свою полубессознательную пациентку, подошел к нему и с видимой неохотой принял из его рук чашку.

– Я не вполне понимаю…

– Пожалуй, мне давно пора расставить точки над «и», – перебил Верне. – Я прошу прощения, мистер Холланд, что я, с помощью… синьора Леонардо, ввел вас в заблуждение. Мое настоящее имя – Шерлок Холмс, мой друг – доктор Ватсон. Синьор Леонардо, – он вновь сделал еле заметную паузу в имени, – обратился ко мне за консультацией, когда заподозрил, что происшествия, которые казались на первый взгляд явлениями потустороннего мира, на деле имели куда более прозаическое объяснение.

Итальянец, заметно смутившись, опустил глаза, но почти сразу вскинул взгляд, когда хозяин дома, поперхнувшийся на первой своей попытке что-то сказать, сумел наконец заговорить:

– Это… Это… Это возмутительно! Вы… Вы – самозванец? Вы…

– Шерлок Холмс? – эхом повторил его шурин, которому это явно что-то сказало, и торопливо пододвинулся к сестре. – Вы?..

– Погодите, – пробормотал Холланд, начиная что-то вспоминать, – погодите… Ну как же, я же видел… О распознавании табачных сортов по виду пепла, конечно!

И он уставился на самозванца с таким озабоченным видом, что ясно становилось, в какую растерянность повергает его столь необычное исследование.

– О, – Холмс был явно удивлен, но окрасивший его впалые щеки легкий румянец показывал, что такая осведомленность не была ему неприятна. – Да, мистер Холланд, это моя работа. Видите ли, я занимаюсь расследованием преступлений… и редко случается, к сожалению, когда меня зовут вовремя – я имею в виду, до того, как преступление успело свершиться.

Он слегка поклонился медиуму, и тот, смущенный, отдал поклон.

– Холмс, – все тем же ровным тоном поправил детектив, ничуть, казалось, не обеспокоившись гневом хозяйки дома. – И мы трое, безусловно, уедем, миссис Холланд, уедем сегодня же.

– Эмма, – пробормотал заметно растерянный Холланд, переводя загнанный взгляд с жены на самозванца, – сэр…

– Ваша дочь не сошла с ума, сэр, – перебил Холмс, – и я надеюсь, не сойдет и в будущем. К сожалению, нынешнее ее состояние не позволяет мне уточнить у нее, эту ли фотографию она видела в беседке, однако мистер Ройс утверждает, что миссис Холланд заказывала отпечатать именно ее.

Он протянул владельцу дома возникшую у него в руке словно по волшебству фотографию – почти точную копию той, что стояла в спальне миссис Холланд.

– Мистер Ройс? – переспросил заметно ошарашенный Холланд, тщетно пытаясь припомнить, почему это имя ему знакомо.

– Да, фотограф в Бате. Обратите внимание на глаза. Вы знаете, конечно, что посмертные фотографии ретушируют? Когда мисс Холланд сказала, что на фотографии, которую она видела, глаза были закрыты, я сразу подумал, что потусторонними явлениями здесь и не пахнет. Если помните, я поехал в Бат в тот же день, и уже второй фотограф, которого я навестил, сумел пролить свет на эту тайну.

– Да, я нашел объяснение, сударыня, – отозвался Холмс – столь спокойно, что, не подчеркни он голосом глагол, можно было бы подумать, что он даже не заподозрил двойной смысл в заданном ему вопросе. – Но я готов выслушать и, может даже, поддержать ваше – ибо, как вы сами заметили, от этого объяснения зависит счастье целой семьи, а доктор Ватсон склонен предполагать, не так ли, доктор, что состояние мисс Холланд улучшится вдали от угнетающих ее дух… обстоятельств.

– Вы хотите сказать, доктор, что Элен надо уехать? – опомнился Холланд, отрывая, наконец, оторопелый взгляд от фотографии и переводя его на врача. – Эмма, дорогая моя, это… Да, наверное, это… правильно?

К счастью, он стоял при этом боком к своему шурину и потому не мог видеть, с каким презрением тот на него смотрел – как не мог видеть и схожую растерянность на лице доктора Ватсона.