Ночью Дороти почти не спала, проворочалась не меньше, чем до шести утра: ни в одном глазу не было и тени сна. Дневник, спрятанный под тюфяком, пусть и не физически, приносил не меньше страданий, чем горошина одной деликатной принцессе. Мир мисс Ливси если не рухнул, то уж точно потерял четкие очертания, стал зыбким, как будто его опустили под воду.
Лорд Генри мог быть только сыном ее и его светлости. Леди Кэтрин должна была быть его матерью, потому что иначе было никак нельзя. Дороти пыталась представить себе настоящую мать наследника Лендбери. Судя по обмолвкам в дневнике, она была даже ниже по положению, чем ее собственная мать! И леди Кэтрин, которая, конечно, знала, что ее сын не ее сын, спокойно воспитывала его все это время! Графиня Лендбери, которая брезгливо морщилась при малейшей грубости! Дороти пыталась представить себе всех - графа и графиню, своего отца и мать в совершенно невозможных ситуациях. Они договариваются, что-то решают, делают... что-то совсем не то, к чему она привыкла, да еще и тайком!
"И леди Кэтрин еще поджимала губы из-за того, что Генри танцевал со мной три танца подряд!" - с обидой подумала Дороти. Интересно, что бы она сказала, если бы Дороти призналась ей: "А я все знаю!" Мисс Ливси попыталась представить себе леди Кэтрин растерянной, но не смогла.
"И Генри наверняка ничего не знает!" - это простенько соображение заставило мысли Дороти повернуть совсем в другую сторону. - "Теперь понятно, что искал везде этот неприятный мистер Бишоп."
Она представила себе, что дневник оказался бы в руках "Джорджи", что он бы все рассказал всем и, в первую очередь, Генри. При открывшейся перед глазами картиной Дороти изо всех сил зажмурилась и перевернулась в постели сразу три раза.
Несмотря на то, что она не сомкнула глаз до шести утра, встала Дороти уже в восемь. Она твердо решила сделать все, чтобы дневник не попал никому в руки. Словно для того, чтобы лишний раз продемонстрировать ей ненадежность тайника, вошедшая служанка, убирая таз для умывания, умудрилась вылить его содержимое на постель Дороти и кинулась стягивать с кровати мокрое.
- Нет, - взвизгнула мисс Ливси, чем напугала несчастную Кэти, - я сама!

Когда родители уехали, Дороти занялась поисками нового места для тайника, однако часовые размышления на эту тему ничего не дали. После утреннего происшествия любое место казалось ненадежным, и можно было для каждого придумать уйму ситуаций, в которых оно окажется раскрытым. И тогда мисс Ливси пришло в голову, что нет надежнее места для секрета, чем небытие. Выражаясь проще, дневник следовало уничтожить, и лучше всего - сжечь. Плита на кухне для этого таинства не подходила, потому что кухарка была слишком любопытна, камин на том этаже, где были спальни, тоже, потому что еще в мае там засорилась труба, которую пока никто не прочистил. Оставался только камин в гостиной.
Выждав, когда садовник отправится к розовым кустам, а кухарка со служанкой решат побаловать себя полуденным пивом, пользуясь отсутствием хозяев, Дороти приступила к делу. Старые страницы оказались капризными, но мисс Ливси как-то приноровилась, и дело заладилось. Одна за одной бумаги, исписанные непонятным почерком доктора Ливси, отправлялись в огонь. Дороти чувствовала себя преступницей, потому что никогда не поступала так ни с чем, что вышло из-под пера ее отца. Сердце гулко стучало, в ушах шумело - казалось, она вот-вот упадет в обморок. И все-таки даже в таком волнующем состоянии Дороти удавалось методично отправлять страницу за страницей в яркий огонь.

Мистер Ливси подоспел как раз к тому моменту, когда было завершено уже две трети задуманного мероприятия.
Первую треть Дороти еще очень волновалась и беспокоилась, как бы ее не застукали на месте преступления. Она постоянно оглядывалась и прислушивалась, но все было тихо. Только издалека, от кухни, слышались изредка вскрики, когда визгливая кухарка или громкая служанка чересчур эмоционально выражали свое отношение к беседе. Никто не нарушал уединение мисс Ливси, тяга в камине была превосходной, листы, если их аккуратно бросать по одному, послушно горели, быстро превращаясь в ничто. Кое-что, конечно, все-таки должно было остаться, но даже если решат, что зола - следы от сожженных ею писем, такое объяснение казалось докторской дочке меньшим из зол.
Увлекшись и совершенно уверившись в своей полной безопасности, Дороти не сразу поняла, что в комнате, кроме нее, есть кто-то еще. Прозвучавший над самой головой голос отца показался настоящим громом с неба, заставил ее подпрыгнуть на месте, едва не боднув макушкой живот склонившегося над ней доктора Ливси.
"Это как понимать?"
У Дороти было заготовлено объяснение на случай, если в гостиной окажутся слуги, но она оказалась совершенно не готова к тому, что здесь вдруг появится отец, приезда которого она не ждала еще в ближайшие пару часов. Вопрос "Почему ты вернулся?" показался ей не очень подходящим для ситуации.
- Я... это... это тетрадь, за которой охотился мистер Бишоп... "Джорджи"... - выпалила Дороти.

- Не прочел, - энергично замотала головой Дороти.
Она поднялась с пола и исподлобья смотрела на отца, долго листавшего дневник и напряженно размышлявшего. Оказывается, сидеть было неудобно, все тело затекло, а она даже и не замечала, подбрасывая новые страницы в огонь.
Было совершенно понятно, что "он" - это лорд Генри, а вовсе не "Джорджи".
- Он ушел провожать мистера Бишопа, и я все прочитала уже после его ухода.
От вопроса отца стало сразу легко. Он свидетельствовал о том, что к ней отнеслись совсем не как к преступнице, а как к сообщнице. И еще немного стало грустно, потому что до настоящего момента оставалась пусть призрачная, но надежда, что она все поняла неправильно. Ведь не всегда же до конца она понимала все намеки отца, матери или хохочущей и болтающей прислуги. Бывало же, что понятные и знакомые слова складывались в простые фразы, которые были, кажется, обычными, и вместе с тем значили что-то такое, чего ей никто не хотел объяснять. Может, это как раз такой же случай? Лишь ее слишком пылкое воображение придумало невесть что, а на самом деле все совсем по-другому?
Но теперь совершенно определенно можно было считать, что она все поняла правильно.
Леди Кэтрин - не мать лорда Генри, и он не должен этого узнать. Доктор Ливси испугался того же, чего и она, и Дороти это было особенно приятно.
- Я ни за что не проболтаюсь, - с небывалой серьезностью пообещала Дороти. - А мистер Бишоп ничего не успел прочитать.
И уже не скрываясь, Дороти рассказала про все, что произошло накануне и еще раньше, в домике старой Филипс, особенно настаивая на том, что согласилась отправиться в Блюберри в сопровождении лорда Генри, потому что ей не нравилось поведение "Джорджи".

[AVA]http://sh.uploads.ru/t/Za4jF.jpg[/AVA]
Отец и сын

Утро нового дня в Лендбери ознаменовалось ранним пробуждением слуг (правильнее было сказать, что они и вовсе не ложились) и бодрыми воплями конюхов в конюшнях.
Горничные сновали из комнаты в комнату как заведенные, заново натирая до блеска латунные ручки крепких дубовых дверей, лакеи соскабливали воск с паркета, повар ругался с кухаркой, переперчившей накануне телятину в соусе бешамель – первый этаж жил своей привычной жизнью,  господские спальни были погружены в глубокий сон.
Тем более неожиданным оказалось для дворецкого появление в библиотеке лорда Генри еще до полудня. Сын графа потребовал стремянку и  не без интереса принялся листать старые географические атласы. Через полтора  часа на пороге библиотеки появился сам граф.  Его светлость был мрачен и задумчив, на лице наследника не читалось ничего, кроме полусонного равнодушия.
- Нам необходимо переговорить, Генри, - сухо сказал Бишоп-старший, присаживаясь в тяжелое кресло за столом и кивая сыну на кокетливую козетку напротив – недавнее приобретение ее светлости, чья натура, склонная к созерцательности и модной  меланхолии, тяготела к разбавлению лаконичных геометрических форм элементами рокайля.
- Маман это успешно сделала вчера, - возразил наследник, однако на козетку сел, очевидно, увидев в глазах отца что-то, что развитию спора не поспособствовало, - однако я надеюсь, вы побалуете меня разнообразием суждений. 
- Не время юродствовать, Генри, - выдержка все еще не изменила графу, и  голос его, несмотря на закипающее внутри бешенство, был достаточно спокоен,   - ежели ты всерьез полагаешь, что вчерашнее твое легкомысленное  поведение останется без последствий, то заблуждаешься.
Генри вскинулся, но промолчал.
Граф задумчиво пожевал губу и продолжил.
-  Семья Ливси служит нам верой и правдой не один десяток лет. Отец миссис Ливси, и ее дед  жили подле графов Лендбери еще в прошлом веке. То, что ты делаешь… возмутительно.
- Вчерашняя прогулка была ничем иным, как прогулкой, - ровным голосом сказал Генри, - и незачем приписывать этому событию значение большее, чем…
- Есть зачем! – грохнул кулаком по столу граф, выходя из себя, - есть зачем, и вы это знаете, юноша! В глазах света – это много, много больше, чем просто прогулка! Такие действия без определенных  обязательств компрометируют девушку, а  обязательств вы взять не можете! Вы ставите в неловкое положение нас с матерью, в конце концов! 
- Это вас более всего беспокоит, не так ли?  -  показное равнодушие наследника тоже дало трещину, - ваше неловкое положение, ваша светлость?
- Щенок, - неожиданно успокаиваясь, произнес Бишоп-старший, - в твои годы я был умнее и мог хотя бы промолчать, когда сказать в свое оправдание нечего.  Я напишу мистеру Лэдгрову. До конца недели ты соберешься и отправишься в Дувр. Путешествие по континенту охладит твою  излишне горячую голову. На прибавление ума я не очень-то рассчитываю.
- Ваша светлость, доктор Ливси… хочет непременно поговорить с вами, - испуганный лакей сунул нос в дверь,  - я сказал, что вы заняты. Но доктор настаивает.
- Проводи его в кабинет. Я сейчас буду,  - буркнул граф, отводя взгляд от бледного лица сына, - неделя на сборы, лорд Генри. И чтоб духу вашего не было  в Блюберри и поблизости -  ни в один из оставшихся до отъезда дней!

Отредактировано Генри Бишоп (2017-04-05 09:49:35)

Проводив отца, Дороти осталась снова одна (если не считать по-прежнему сплетничающих на кухне служанок). Весь дом снова был в ее распоряжении, но насколько же теперь все отличалось от того, каким было несколько часов назад! Тогда она боялась не успеть, сомневалась, переживала и даже страдала от того, что ее застигнут и заподозрят в чем-нибудь ужасном. Теперь ей было легко, а страхи все испарились. Достаточно было любящего и даже немножко восхищенного взгляда отца, а прочие мисс Ливси тогда совсем не волновали.
Легкими, танцующими движениями она прошла из гостиной на лестницу, поднялась к себе и подошла к окну. Ей казалось, что теперь, когда не надо уничтожать дневник, следя за дверью и окнами одновременно, делать стало совершенно нечего.
Для чтения не было настроения.
И, конечно, в таких обстоятельствах Дороти задумалась, что было для нее совсем плохо.
Сначала она думала о леди Кэтрин, которая оказалась не матерью Генри. Потом о лорде Генри. Потом о графе Лендбери. Она пыталась представить себе, какой могла быть та давняя история с неизвестной ей служанкой - где графиня должна была негодовать, а граф - оправдываться и краснеть. Пикантная ситуация, равной которой никогда не случалось поблизости от Дороти. Потом ее мысли перенеслись в настоящее.
Конечно, отец поехал в Лендбери, чтобы все рассказать. Граф и графиня все узнают...
И тут хорошее настроение Дороти закончилось.
"Они никогда не позволят больше Генри увидеться со мной!" Неприятная мысль сначала просто мелькнула. Дороти попыталась отмахнуться от нее, заверив себя, что леди Кэтрин и ее муж - благородные люди, которые, конечно, никогда... Убедить себя не получилось. Леди Кэтрин, конечно, ни за что не позволит не-своему сыну видеться с девушкой, знающей ее тайну.
Тем более если эта тайна уравнивает его с этой девушкой.
Никто еще не сделал ничего подобного, а Дороти уже почувствовала себя оскорбленной за то, что случится в будущем, и чуть не расплакалась.
Потом она представляла себе, что ей удастся объясниться с леди Кэтрин, и что она тогда ей скажет. Потом - разговор с графом. Собственные клятвы и заверения, их великодушное и благородное доверие... И обратное - гнев, негодование и холодная просьба держаться подальше от их дома.
В воображаемых диалогах время летело стремительно. Дороти то дарила себе надежду, то ввергала себя в отчаянье. Самой ужасной мыслью было то, что так легко сделать так, чтобы Генри больше с ней никогда не встретился - просто услать его из Лендбери. Для такого блестящего молодого человека затворничество в поместье и так должно быть ужасным. Он, конечно, уедет без сожаления. Вернется через несколько лет женатым, когда уже и ее выдадут куда-нибудь замуж.
И никто никогда не узнает, что она ни за что бы никогда не проговорилась.
Из очередной пучины отчаянья Дороти вытащил легкий стук в окно. Подойдя к нему, она увидела рыжую копну волос Тома, подпрыгнувшего от радости, что достучался, и показавшего ей крепко сложенную записку.
- Ловите, мисс, - крикнул он, как только Дороти открыла окно.
На четвертый раз (после каждой из первых трех неудачных попыток Тому пришлось долго искать в кустах шиповника, буйно растущих вокруг дома) сыну конюха удалось все-таки попасть в открытое окно. Изобразив на лице бурную радость, он несколько раз подпрыгнул от восторга и вприпрыжку устремился обратно.
Дороти же развернула записку. Руки у нее дрожали от волнения, а строчки долго по той же причине прыгали перед глазами, не желая складываться в отдельные слова. Наконец, ей удалось прочитать.
Совершенно не зная, что он задумал, Дороти не сомневалась, что сделает все именно так, как просил Лорд Генри.
У нее было не слишком-то много альтернатив тому, чтобы больше никогда его не увидеть.

Все время, прошедшее с прочтения записки, Дороти провела в таком волнении, что к вечеру едва стояла на ногах. Чтобы как-то успокоиться, а заодно и не попадаться на глаза прислуге (которую мисс Ливси небезосновательно подозревала в излишней проницательности), Дороти провела не меньше трех часов в прогулке по окрестностям Блюберри. Она гадала, что же задумал Генри, и еще молилась про себя, чтобы не вернулись неожиданно родители.
К восьми часам вечера Дороти была уже у себя. Прислуге было сказано, что у нее ужасно болит голова, она совершенно не хочет есть и собирается незамедлительно лечь в постель.
Предположений, с чем придет лорд Генри, было не так и много.
Он мог желать проникнуть к ней в комнату, и вот тут мисс Ливси пообещала себе, что ни за что не допустит ничего предосудительного и, если так и случится, не разрешит приблизиться к себе на расстояние больше, чем пять шагов. Кстати, дальше разойтись в ее комнате было совершенно невозможно.
Лорд Генри мог и захотеть выманить ее на прогулку. Дороти так и не смогла придти к решению, будет ли этот вариант лучше, чем первый, но на всякий случай надела самое удобное и теплое для вечерних прогулок платье и приготовила плащ. Одеяние нельзя было отнести к категории "прелестное", но практичная дочка доктора, точно знавшая, с чего началась лихорадка, проводившая на тот свет нескольких мисс и миссис, живущих в окрестностях Калмстока, не хотела замерзнуть. К тому же платья, которые следовало отнести к категории "для очарования", было невозможно надеть без служанки.

Услышав стук, Дороти подошла к окну, медленно открыла его и осторожно выглянула.
- Кто здесь? - прошептала она, предусмотрительно не называя посетителя по имени и используя такой тон, который мог бы сойти за искреннее удивление.

"Значит, прогулка", - почти деловито отметила про себя собственную проницательность Дороти, в то время как совершенно сентиментально раскраснелась от тайны с легким неприличным оттенком, которым уже обладала их будущая прогулка самим своим наличием.
Генри стоял от нее на самом приличном в местном масштабе расстоянии в пять шагов. Но он протягивал розу, яркий цветок шиповника. Красный цвет ее говорил о любви, шипы (пусть и оставшиеся на ветке) - о девичьей неприступности. В общем, символов было хоть отбавляй.
Дороти сделала несколько шагов и протянула руку. Касание было волнующим и горячим. Она вздрогнула и чуть не уронила цветок. Вовремя подхватив его, мисс Ливси крепко сжала ножку и прикрепила шиповник к вырезу платья булавкой, держащей  косынку. Она была полна решимости дать отпор молодому человеку, если он позволит себе грубость, но вместе с тем очень не хотела оттолкнуть его или заставить подозревать себя в равнодушии.
- Пойдемте же скорее, - заторопила Дороти лорда Генри, как будто это он держал их, и бросила свой плащ вниз, что привело в неописуемое волнение Берту, решившую, что с ней играют.
Твердо зная, что мужчина не может идти по лестнице вслед за женщиной, Дороти не стала делать исключения для приставной лестницы садовника. И хотя длинное платье сильно мешало и явно мало было приспособлено для таких приключения, Дороти довольно ловко добралась до земли и, обойдя кусты, норовившие вцепиться ей в платье и даже оторвавшие маленький кусочек от ее подола, остановилась на лужайке и подняла голову.
- Теперь вы.

Отредактировано Дороти Ливси (2017-04-14 18:45:51)

"Я так и знала!" - без всякой радости от собственной догадливости подумала Дороти, услышав, что Генри собираются услать из Лендбери.
Но вслух она ничего не сказала, только низко опустила голову, чтобы не слишком выдать свое отчаянье. Немедленный - это значит через день или два, самое большее - три! И никакого больше тайного свидания. Дороти сейчас казалось, что она была бы счастлива и такими вот ночными прогулками за оградой дома, пусть бы они длились все лето. Юной Дороти пока была чужда та страсть, которая толкала сейчас лорда Генри, так что ей было бы довольно и прогулок, которые она, по наивности же, считала для своего целомудрия безопасными. Парк - это не маленькая комната, где полное уединение и сужающаяся атмосфера. Однако продолжение было настолько невозможным, что Дороти чуть было не подумала, что лорд Генри очень неудачно шутит. Она подняла на него взгляд, в котором теперь не осталось ничего, кроме изумления, и убедилась, что молодой Бишоп совсем не похож на того, кто решил поупражняться в остроумии.
- Вы... вы... делаете мне предложение? - с осторожностью спросила Дороти.
Образ Памелы, давно тревоживший душу юной докторской дочери, немедленно всплыл в памяти. Дороти так долго убеждала себя, что все эти истории с вознагражденной добродетелью бывают только в книгах! А теперь графский сын просит ее стать его женой, и реальность оказывается даже лучше книги, где бедняжке Памеле до замужества пришлось отвергать неприличные предложения будущего мужа много лет до того, как было сделано приличное.
А лорд Генри ни разу не оскорбил ее! И Дороти, в отличие от его родителей, была в этом твердо уверена.
- Если это так, то я никогда не думала, что этот момент будет таким прекрасным!
Стоит сказать, что после всех намеков матери и графини в последние дни Дороти иногда думала о предложении будущего пастора, которое представлялось ей неизбежным, и ничего приятного в нем правда не было.
- Но как же это возможно?
Теперь все происходящее проявилось в другом свете. Это не было свиданием!
- Вы что-то задумали? - глаза Дороти загорелись восхищением и восторженным ужасом одновременно.

- Гретна-Грин! Конечно, Гретна-Грин, - Дороти тихонько рассмеялась. - Я точно никогда не думала, что моя свадьба будет так далеко!
Для нее это был почти край света. Но место, где для того, чтобы назвать лорда Генри своим мужем, не надо будет ничего, кроме самого лорда Генри, вполне могло претендовать на то, чтобы называться раем на земле. Дороти протянула руку, и ее пальцы переплелись с пальцами Генри. В этом движении не было ничего общего с тем чопорным хождением под руку, что они позволяли себе вот только вчера. Позволить себе его она могла только добрый десяток лет назад, усаживаясь под мудрым руководством будущего графа на пони. Но разве тогда она чувствовала хотя бы сотую долю того, что сейчас?
Они дошли до кареты, и Дороти без всякого сомнения нырнула в ее нутро, все так же крепко держа Генри за руку. Она покидала дом отца в одном платье и плаще. "И даже без шляпки", - подумала Дороти. - "Хорошо, что у плаща есть капюшон". Было темно. Ей казалось, что она падает с большой высоты, и даже не за что схватиться. Когда карета тронулась с места, стало совсем страшно, и Дороти поспешно заговорила.
- Четыре года назад туда ездил старый Карлтон, у которого дочка противилась его желанию жениться на семнадцатилетней дочери булочника. Они проехали не больше пятидесяти миль, когда с ним случился удар. На следующее утро он вообще ничего не помнил. Ни кто он, ни зачем куда-то поехал.
Карету тряхнуло, и Дороти поспешно схватила вновь Генри за руку.

- Вы обо всем позаботились, - рассмеялась опять Дороти. - Вам точно можно довериться.
До сегодняшнего вечера единственным мужчиной, который мог распоряжаться ее временем и тем, что с ней будет дальше, был мистер Ливси. В сырном пироге и пледе было много бытового, домашнего и привычного, и это тоже успокаивало, внушало доверие и даже сбивало некоторую неловкость и принужденность. Мужчина, который волнуется, чтобы его возлюбленная не замерзла и не проголодалась, уже доказал серьезность своих намерений.
- Его светлость всегда производил впечатление человека, чье здоровье сложно пошатнуть любыми происшествиями...
Она не стала рассказывать Генри, что выдержка и целеустремленность лорда Лендбери, произведшего наследника не раньше, чем на свет появилось четыре претендентки на приданое, была в семье доктора Ливси предметом сдержанных шуток. Правда, произносились они доктором и его женой всегда в ее отсутствии (точнее, когда были уверены, что Дороти ничего не слышит), но мисс Ливси была прекрасно о них осведомлена, тем более что прислуга была менее осторожной, а посплетничать о графах любила даже больше хозяев.
Дороти чувствовала легкую принужденность со стороны Генри. Может быть, в глубине души она даже догадывалась о ее природе (к тому же Генри столько раз повторил, что не причинит ей вреда, что сложно было не заметить, насколько это утверждение представляется ему важным), но боялась о ней даже думать, чтобы не смущаться слишком сильно.
Однако нельзя было закрывать глаза на то, что лорд Генри теперь не лучший зачинатель разговора, и Дороти благородно взяла на себя эту обязанность, начав рассказ о том, как встретилась с "Джорджи" у старой экономки. Тема была скользкой, но прочно их связывающей.
- Уверена, что мистер Бишоп - ужасный лгун, - в сердцах завершила рассказ Дороти.
И подумала про себя, что было бы очень хорошо, если бы Генри был в этом уверен, ведь неизвестно, с чем ушел "Джорджи" и чем когда-нибудь "порадует" Генри, столкнувшись с ним случайно или специально.

Езда, тряска, неудобное положение и сырой холод, проникший в экипаж около шести утра, ничего не смогли сделать с молодым сном. Мисс Ливси, словно чтобы оправдать и объяснить всегда здоровый цвет лица и хороший характер, смогла спать. Пусть сны были путаными и причудливыми, зато редкие пробуждения были приятными: она чувствовала свою руку в руке Генри, а под своей щекой - гладкую нежность шелковых вставок его жюстокора.
Окончательно проснулась Дороти, когда карета остановилась. На улице сияло солнце, небо было безоблачным, а исчезнувшая роса намекала на то, что день будет теплым и подходящим для бегства. В "Рыцаре на перепутье" их встретили радушно: те, кто останавливался на ночь, уже покинули приют, новых постояльцев скорее всего не будет до вечера, так что прибывшие позавтракать и умыться были вполне желанным источником заработка. Хозяева обещали горячую воду "прямо сейчас" и горячий завтрак не больше, чем через час.
Держащие трактир муж и жена, "толстая Мэри" и "тощий Джон", оценили удобство и основательность подъехавшего экипажа, как и дорогую ткань мужского костюма. Хозяин только дрогнул бровью, когда прибывший мужчина представился "мистером Эшли", а свою спутницу назвал "миссис Эшли". Хозяйка тоже ничего не сказала, хотя и можно было при желании заметить, что ее взгляд красноречиво переместился с одежды "мистера" на наряд "миссис" и уловил некоторые несоответствия. Но для обоих возможность заработка была важнее любопытства.
Умываться Дороти помогала застенчивая дочка хозяев Мэй. Выслушав историю о том, что "мистер и миссис" путешествуют двумя каретами, и у второй, наполненной багажом, сломалась ось, так что "миссис Эшли" временно осталась без всех своих платьев и прочих вещей, Мэй только кивнула с таким видом, словно подобные происшествия - обычное дело и случаются по пять раз на дню. Она великодушно отдала свою чистую косынку, взяв взамен заметно испорченную ночным переездом косынку Дороти, хотя подобная доброта и была объяснима тем, что ткань второй, пусть и нечистой, была гораздо тоньше и лучше первой.
К завтраку Дороти спустилась заметно посвежевшей. Чистая шея была надежно спрятана под плотной тканью вынужденной обновки, зато сияющие глаза было не скрыть, как и чуть смущенную, но все-таки счастливую улыбку.
- Мне кажется, мы уехали из дома целый месяц назад, - доверительно шепнула она Генри. - Если нас уже хватились, то представляю, какой теперь поднялся переполох! Мне даже жаль, что нельзя одновременно быть здесь и видеть, что происходит там.

Молодые люди провели в карете не менее двенадцати часов, если не считать пары остановок для прогулок и отдыха, а также чаепития в маленькой деревушке, расположенной в пяти милях от Бирмингема. Для Дороти, чья самая долгая поездка за жизнь была совершена однажды в Эксетер, от которого Калмсток находился не дальше, чем в двадцати милях, путешествие было настоящим потрясением. Холмистый пейзаж, открывающийся в окне экипажа, перешел в равнинный, потом пошли леса, вновь сменившиеся холмами, с продвижением на север выглядящими все более серьезно. Дороти была образованной для своего времени девушкой, но порой ей казалось, что за очередным холмом земля закончится, оборвавшись во что-то ужасное и неизвестное. Разумеется, каждый раз там оказывалась очередная деревушка, усадьба или россыпь фермерских хозяйств.

Поспеть в Ланкастер в этот день не получилось. Около восьми часов вечера только въехали в Манчестер. Ему было еще далеко до славы большого промышленного города, которая обрушилась на него только столетие спустя, но ее предчувствие уже давало о себе знать. В Манчестере не было ничего идиллического. Обилие всего прядильно-ткаческого наполняло его шумом, теснотой и ароматами. В распахнутые окна вырывались запахи кухонь, пивоварен, красильных и прядильных мастерских, соединяясь в причудливую смесь, плывущую над узкими улочками. У Дороти мгновенно разболелась голова, а цветом лица она стала похожа на выбеленную ткань. Кругом покрикивали друг на друга, и от некоторых витиеватых фраз Дороти прятала глаза и не краснела только потому, что сложно краснеть и бледнеть одновременно. Небо просвечивало сквозь дым и копоть в узких просветах между крышами, как будто смотришь на него из глубокого колодца. На весь этот хаос с брезгливым спокойствием посматривала колокольня Манчестерского собора. Колеса дробно стучали о булыжную мостовую, заставляя подпрыгивать. Съезд на земляную улицу, ведущую прочь из города, показался тропинкой в рай. Карета остановилась. Перед выглянувшей из окна Дороти предстала качающаяся потертая вывеска, на которой ничего от старости нельзя было разглядеть, кроме бычьих рогов. Можно было предположить, что когда-то между ними проступала остальная голова.
- Ох, - выдохнула Дороти, вдыхая воздух, который тут был гораздо чище, и меняя цвет лица с почти зеленого на здоровый.
Необходимость пробираться через запруженные повозками и людьми улицы стоила путешественникам часа времени.

Между тем графиня Лендбери в этот день испытала потрясение вряд ли меньшее, чем дочь доктора Ливси. Известие, что лорда Генри нет в Шептон-Бошаме, стало для нее одновременно и ожидаемым и неожиданным.
- Значит, уезжая, он сказал неправду, - подытожила очевидное Кэтрин.
И это было самым важным. Генри мог отправиться куда угодно, но стремление ввести всех вокруг в заблуждение говорило о том, что истина была из тех, которые стремятся замаскировать. Итак, исчез Генри, пропала дочка доктора Ливси... И это после всего, что было вчера...
- Это ужасно, - леди Кэтрин тяжело опустилась в кресло. - Они уехали вдвоем, это совершенно точно.
Она бы назвала происходящее катастрофой, если бы сразу решила, что наследник Лендбери решил повести себя благородно. Но пока графиня, в глубине души всегда ожидавшая от сына какой-нибудь выходки, избегала смотреть на доктора Ливси, будучи не в силах противостоять неприятному чувству вины, что не смогла помешать намерению Генри поступить с Дороти плохо.
- Но куда они могли отправиться? В Лондон? Там легко затеряться.

***
Карета остановилась, и лорд Генри, привычно и почти без усилий нацепив маску снисходительной любезности, разговорил стоящего на пороге толстяка с веснушчатым лицом и редким рыжим пухом за ушами.  Через десять минут он знал, что заведение  это – уважаемый и лучший в пригороде постоялый двор «Гусь и бык», которому исполнилось сто пятьдесят лет два года назад, что держит его Джон Браун («Это я, сэр», – Браун взял на отлет помятую коричневую шляпу), а до него хозяином был его отец, а раньше – дед…
«…и так до бесконечности», - понял Генри, прервав словоизлияния разговорчивого хозяина.
- Найдутся ли у вас комнаты для меня и моей жены, и каморка для кучера? – поинтересовался он, как только Браун сделала паузу, чтобы набрать новую порцию воздуха.
-  Кучер ваш поспит на конюшне. С лошадьми, - обиделся Браун, - нынче ярмарка, на постоялых дворах уважаемыми торговцами и хозяевами мастерских заняты все комнатки, каморки и даже кладовки при кухне, - а для вас с вашей супругой у меня есть отличная комната на втором этаже. Одна, сэр.  Но с двумя окнами и видом на сад. Ночь обойдется вам в две гинеи. С завтраком на двоих, сэр. Это слишком большая роскошь – две комнаты.

Генри пожал плечами и согласился – это согласие  было продиктовано беспокойством за  Дороти и собственной усталостью, помноженной на чувство голода. Лишь позже, помогая выйти из кареты «супруге», он на мгновение удержал ее пальцы в нитяной белой перчатке в своих – и понял, что нынешней ночью они останутся вдвоем.
- Вы слышали, мадам, - с прохладной улыбкой произнес он, старясь не выдать вдруг охватившую его радость предвкушения, - в городе ярмарка, постоялые дворы переполнены - нам придется довольствоваться одной комнатой.

Джон Браун действительно неверно интерпретировал замешательство «миссис Эшли».
Вернувшись в просторный обеденный зал,  хозяин «Гуся и быка»,  менее искушенный в оценке брюссельских кружев на манжетах «мистера Эшли»,  чем его жена, пустился в пространные рассуждения относительно  «нездоровой» традиции высшего сословия, которая диктовала  мужу и жене сон в  раздельных спальнях.
- Надо же, две комнаты ей подавай! Еще и покраснела от злости, будто я не лучшую комнату им отдаю, а каморку под лестницей! Где я возьму им две комнаты? – пробурчал он, пригладив  пух за ушами, и покосился на жену, - молоды еще, по разным комнатам спать. Ты с них деньги вперед возьми… знаю я таких.  Две комнаты хотят, и на ужин гусиную печенку требуют. А потом за бараньи ребрышки заплатить не могут.
- Я Глэдис пошлю,  посмотреть… что к чему. И про плату за комнату за ужином напомню.

Вся мебель «меблированной комнаты» лучшего постоялого двора в Манчестере и предместьях состояла из кровати, приземистого стола, двух стульев и дубового табурета, на который служанка водрузила  большой медный таз. Этот таз, блестящий в свете свечи стыдным розовым боком, почему-то особенно раздражал Генри.
Он сжал пальцы Дороти, и ему сделалось жарко и страшно. Словно мир вокруг перестал существовать, сузился до четырех стен, обитых линялым голубым ситцем. Он смотрел, как качается золотистый завиток у нее на виске, и молчал. Наверное, она ждала ободрения, утешения, снова обещания, что все будет… будет хорошо. Будет правильно. А он, все  глубже утопая в  собственных ощущениях, видел лишь рыжий локон, маленькую розовую мочку уха  и слышал запах ее кожи;  мысленно он распутывал  тугие завязки ее дорожного плаща, сминал белую косынку, вдыхая ее аромат, ловил губами тонкие  пальцы с бледно-розовыми полукружьями ногтей, ногой касался  круглого, обтянутого простым белым чулком колена  - даже воображаемое, оно приводило его в восторг, и с упоением ласкал шелковую кожу шеи, спускаясь ниже, к нетронутой девичьей груди. 
- Мисс Ливси… Дороти, - взгляд его  потемнел, сделался бездонным,  как колодец, живущим  отдельно от сосредоточенного рта, - вы не должны бояться того…
«…что неизбежно», - хотел сказать он.
Неизбежно и естественно,  лучшее, что может произойти между мужчиной и женщиной в тесной комнатке с ситцевыми стенами и простой мебелью.
Неважен антураж, важны лишь чувства.
Снаружи  послышалось какое-то царапанье, словно мышь заскреблась под половицей, потом скрипнула дверь, и он обернулся, отнимая руку.
Это была дебелая служанка с птичьим лицом и колким взглядом.
- Воду помыться сейчас нести, или позже? –  она неприязненно мазнула круглыми глазками по лицу «миссис Эшли», - сейчас она теплая, заново греть никто не станет.
Лорд Генри скрипнул зубами.
- Пошла вон, - раздельно сказал он, - позже принесешь. Ну?!
- Хозяйка сказала, за комнату вперед надо отдать, - не отставала  Глэдис, - и ужинать внизу будете,  или сюда нести?
- Впрочем... Стой! - Бишоп-младший вытащил из кошелька две гинеи, добавил полфунта за ужин и монету в четверть шиллинга для досужей горничной  и отрывисто, бросая сумрачные взгляды на Дороти, распорядился, - воду неси сейчас. Ужин на двоих тоже. Мальца покормите, на конюшне. И больше ты не нужна сегодня.
- Вашей жене помочь не надо? - служанка вздернула светлые бровки, посмотрела на «миссис Эшли» вопросительно, и добавила, словно выплюнула, - мэм?..