После завтрака Элинор пребывала в несколько возбужденном состоянии. Волнение ее, если можно так выразиться, было несколько неоднородным по своей природе и состояло из двух разных волнений.
Во-первых, она переживала за свое возвращение в "Старые дубы". Сначала, конечно, мисс Норрис будет разговаривать с дядюшкой Греем, а потом он позовет ее и... На этом месте Элинор становилось совсем не по себе. Джон Грей не слыл тираном и деспотом, не имел обыкновения мучить домочадцев и даже просто тиранить заботой и стремлением все контролировать. Вместе с тем в некотором смысле он был человеком достаточно строгих правил, и это тоже было Элинор хорошо известно. Не вольнолюбец... история с ночными похождениями в развалины не вызовет его бурного восторга... Последствия неумолимы.
"Я не буду об этом сейчас думать".
Элинор втайне мечтала сломать ногу или, упав с лестницы, впасть в длительный обморок - в общем, впутаться в какое-нибудь приключение, которое бы отсрочило дядюшкино порицание и одновременно вызвало бы к ней сочувствие.

Так вот, чтобы не думать о несчастных случаях и будущих отповедях мистера Грея, Элинор решила вспомнить про сокровища, которые показывал ей утром хозяин Блэкберна. Драгоценности, целые сундуки драгоценностей! Она закрыла глаза, представляя, что было бы, если бы в "Старых дубах" откопали хотя бы половину такого богатства, которое она видела утром! А если бы у нее оказалась хотя бы пятая часть их!
Как уже говорилось, Элинор Грей не была чужда прагматизма и прекрасно знала, что сделала бы, если бы у нее оказалась такая сумма, потому что не раз и даже не два думала о том, как ей бы хотелось иметь хотя бы какие-то деньги. И много раз представляла себе его величество Случай, полностью меняющий ее жизнь: и неожиданно откуда-то свалившееся наследство, и непонятную доброжелательную даму-благодетельницу, и даже случайно обнаруженный клад.
Она бы обратилась к поверенному мистера Грея, который вложил бы ее деньги. Они бы приносили ей доход и возможность чуточку больше распоряжаться собой...
Ах, какие это были чудесные мечты! Почти такие же чудесные, как и неисполнимые.

Громкий стук в дверь нарушил ее размышления.
Мистер Добсон застал ее стоящей посередине комнаты. Увидев его, мисс Грей почувствовала себя так, словно ее застали на месте преступления, и воровато покосилась на застеленную кровать. Что-то ей подсказывало, что сложно выглядеть более здоровой, чем она.

- Как мы себя чувствуем? - неуверенно переспросила Элинор, оглядываясь вокруг как будто в поиске еще каких-то людей, которые должны себя как-то чувствовать.
И совершенно напрасно, потому что ничего, способного на чувства, вокруг не наблюдалось.
- Ааа, - она неловко усмехнулась. - Спасибо, мне совсем хорошо. Мы с тетей уже уезжаем.

- Не очень, - осторожно ответила Элинор. - Мы с тетушкой возвращаемся в "Старые дубы". Мы здесь и так провели слишком много времени.
Мисс Грей все никак не могла взять в толк, почему доктор Добсон так интересуется ее здоровьем. У нее предыдущий день, как и у почтенного эскулапа, тоже был наполнен событиями, и при этом так плотно, что события прошлого утра если не совсем испарились из памяти, то по крайней мере сильно потускнели и потеряли в значимости.
Но теперь приходилось признать, что доктор пришел в ее комнату, и стоит тут так, словно его присутствие здесь логично и совершенно естественно. И тогда мисс Грей поняла, что стройная картина мира, за истекшие сутки стертая и нарисованная много раз, в которой Самуэль Кавендиш все время переходил с позиции главного злодея на позицию главного героя и обратно, в очередной раз задрожала и явила свою неполноту, то есть было совершенно непонятно, какое во всей этой истории место у доктора Добсона.
А в том, что оно какое-то есть, Элинор не сомневалась, потому что зачем иначе доктору большой практики, который лечил всех окрестных дам всех возрастов, склонных к припадкам и обморокам, так рьяно убеждать ее, Элинор Грей, в том, что она смертельно больна, если она была здорова как никогда, к тому же самым возмутительным образом симулировала?
Вероятно, милейший доктор Добсон действовал, подстрекаемый все тем же мистером Дженкинсом, казавшимся почти увальнем и добряком и разоблаченным минувшей ночью. И выяснить это было, конечно, необходимо.
- А вы думаете, что мне по-прежнему опасны любые перемещения? - спросила Элинор, стараясь прибавить своему голосу взволнованности, которая обязательно должна бы была присутствовать у обеспокоенной своим здоровьем леди.

Достопочтенная тетушка Оливия, которой горничная сообщила о визите местного эскулапа как раз на лестнице, подобрала юбки и остаток пути преодолела рысью.
- Там же, где и обычно. В четырех милях по северной дороге. Доброе утро, доктор Добсон, - запыхавшаяся от быстрого бега Оливия перевела дух и с легким недоумением взглянула на склянки в руках доктора, - это что? Лекарства? Лекарства для Элинор? Но она совершенно здорова и мы уже уезжаем! – бескомпромиссно заявила мисс Норрис.
Поглощенная событиями прошедшей ночи и сегодняшнего утра, почтенная тетушка начисто забыла о вчерашнем визите эскулапа и его обещании навещать болящую ежедневно. Однако доктор был здесь, и его долговязая фигура возвышалась над обеими дамами пламенеющим фактом, прямо подтверждающим недавнюю тяжелую болезнь мисс Грей.
Сначала тетушка запнулась и смутилась - обман претил ей в любом виде, особенно в столь тонком деле, как здоровье любимой племянницы, но затем вспомнила, что доктор, вместо ожидаемого разоблачения и ожидаемого убеждения, горячо поддержал «тяжелобольную», тем самым явив – то ли собственную некомпетентность, то ли явное корыстолюбие.
Мисс Грей ему не платила.
Мисс Норрис – тем более.
Оливия подобралась. Глаза ее превратились в щелки.
- А какую болезнь вы нашли у Элинор, доктор? – сладко поинтересовалась она, приправив интерес изрядной порцией патоки, - и верно ли то, что уже сегодня случилось внезапное выздоровление? С точки зрения науки это ведь как-то объясняется?

Мисс Грей не сразу нашлась, что ответить, потому что пребывала в состоянии, которое смело можно бы было назвать сильным потрясением: Элинор впервые встретилась с человеком, владеющим столь витиеватой манерой говорить, и при этом с самыми неожиданными последствиями.
Оказывается, нельзя верить, что с тобой все в порядке, даже если ты прекрасно себя чувствуешь. Элинор попыталась представить себе, какое количество женщин в округе придет в неописуемый ужас от этого утверждения. Или, скорее, какие найдет новые просторы для жалоб на здоровье! Отныне утверждать, что ты при смерти, можно в любом случае.
Элинор Грей эти просторы, тем не менее, не казались очень привлекательными, и поэтому она к проповеди доктора Добсона не отнеслась доброжелательно. Наоборот, уверилась, что тот ведет какую-то свою игру. Будь она чуть менее наивной, она бы, услышав про "полный осмотр", подумала про доктора совсем плохо, теперь же ей приходилось находить другие объяснения.
Доктор Добсон опять пытается убедить ее, что она больна. Как и вчера. Конечно, по наущению мистера Дженкинса, которому она в Блэкберне была нужна как свидетельница.

- Вы уверены, доктор, что меня действительно надо осматривать? И находить признаки болезни? - Элинор было очень неловко и еще немного странно, что ее сейчас подвергнут какому-то досмотру, пусть даже и врачебному, но совершенно точно ненужному. - Мистера Дженкинса ведь больше нет здесь. Он уехал еще... уже давно. Вам еще не рассказали?

Доктор огляделся в поисках своей шляпы: он точно помнил, что забрал ее у лакея перед дверью спальни, поскольку это была его единственная, выходная шляпа и он боялся доверять ее нерадивой прислуге. Доктор прислушался: ему показалось, или что-то скрипнуло? Шляпа нашлась на стуле, на котором от только что сидел. Источник скрипа не определился. Он прислушался еще раз: определенно, ему не показалось! Без сомнения, это поскрипывали суставы старшей из дам. Эскулап подумал, что было бы неплохо предостеречь миссис Норрис от пренебрежения ценными врачебными советами и рекомендациями, но, с другой стороны, неизвестно, кто из местечковых шарлатанов пользовал ее по поводу суставов. Упаси Бог, если это был Чизвик: слава о его провалах распространялась по округе в радиусе тридцати миль и со скоростью лесного пожара. Бедная, бедная леди! Она ведь недавно в Блэкберн-холле, откуда ей знать о роковых упущениях Чизвика, тем более, когда дело касается женских недомоганий, о которых не принято говорить. И Добсон из деликатности и соображений профессиональной этики тоже решил промолчать насчет конкурента, но все же для проформы предложил:

- Перед уходом я мог бы осмотреть и Вас, дорогая леди, исключительно из научного интереса и не прикасаясь и пальцем. Наметанный долговременной практикой глаз, знаете ли…Но если Вы против, настаивать не смею и тотчас же откланяюсь.

Дверь спальни тихонько заскрипела и в образовавшейся щели показалось смазливое личико давешней служаночки. Она с любопытством обвела взглядом присутствующих, хихикнула, и снова исчезла.

«Позор!» - подумал эскулап, - «Сущий позор! Прислуга в этом доме ведет себя неподобающим образом!»

Однако появление служанки сильно поколебало его уверенность в источнике скрипа: это были явно не суставы, а плохо смазанные петли и рассохшиеся дверные филенки в запущенном хозяйстве баронета. Доктор ткнул кулаком в тулью шляпы, возвращая ей утраченную форму, и попрощался:

- Дорогие дамы, счастлив, что покидаю Вас в добром здравии! А меня ждет, увы, неисправимый больной с тяжелым случаем подагры. В «Папоротниках».

Час от часу не легче! Добсон никак не ожидал, что хозяин Блэкберн-холла захочет еще раз с ним повидаться. Почему-то у него сложилось впечатление, что тот уехал, или напрочь забыл о его визите, или сделал что-то еще, что позволило бы ему, Добсону, сохранить лицо и пятифунтовую банкноту. А теперь придется объяснять, почему пациентка, вопреки его титаническим усилиям, по-прежнему уверена, что пышет здоровьем, да к тому же сидит на собранных в дальнюю дорогу саквояжах.

- Скажите, милейший, - обратился эскулап к собрату Хиггинса, когда они вместе вышли из спальни, - Вы ничего не напутали? Вы уверены, что сэр Самуэль меня ждет, или, вернее, что он ждет именно меня? Может ли так случиться, что он ждет другого доктора: Чизвика, например.

Дворецкий окинул гостя ледяным взглядом хорошо вышколенного цербера, не за страх, а за совесть несущего свою службу, и слово в слово повторил фразу, с которой появился на пороге спальни мисс Грей. С одним еле заметным различием: к вящему сожалению эскулапа, он интонационно выделил слово «вас»:

- Хозяин ждет вас у себя в комнате, сэр.

«Какая неприятность!» - Добсон не на шутку испугался. Как он оправдается перед баронетом? Не справиться с двумя женщинами! Такого в его практике еще не было. Теперь по округе о нем пойдет дурная слава, как пить дать.

Обливаясь холодным потом, Добсон застыл перед дверью комнаты, не осмеливаясь войти и предстать пред гневны очи нанимателя. Дворецкий не дремал: деликатно постучав, он распахнул дверь и вежливым, но чувствительным толчком придал гостю необходимое ускорение, попутно сообщив хозяину о его прибытии:

- Доктор Добсон, сэр!

Первым побуждением доктора было позвать дворецкого обратно и попросить его принести сырой петушиной печенки. Но он быстро сообразил, что без нежных ручек Бекки Шарп лекарство не подействует. Мисс Грей? Да, она могла бы попробовать выполнить роль сестры милосердия, но ее тетушка, как обычно, будет против… Добсон решил лечить по старинке: словесным внушением и рассасывающими и согревающими компрессами. Но прежде, чем приступить к перевязке, он принюхался: из чашки баронета явственно тянуло антисептиком на основе патоки и других отходов сахарно-тростникового производства.

- Добрый день, сэр! Почему же «скоро»? – возразил эскулап, открывая свой чемоданчик и извлекая из него баночку с мазью на основе арники и бодяги. – Очень своевременно обратились, осмелюсь доложить: еще немного – и…Гангрена нам, знаете ли, ни к чему. Но Вы, я вижу, занялись самолечением. А вот это опасный подход. - продолжил эскулап, указав на чашку и осмелев настолько, что даже шутливо погрозил баронету пальцем. – Сейчас я сделаю вам компресс с целебной мазью, походите с ним денька три-четыре-пять, время от времени меняя повязку - и все пройдет, даже следа не останется. А в следующий раз первым делом промойте ссадину ромом и приложите к ушибу лед.

Добсон прекрасно знал, что если гематому лечить – она пройдет за неделю, а если не лечить – то за семь дней. Он также подозревал, что и его знатный пациент об этом подозревает, но тем не менее вынужден был лечить его дальше, иначе для чего он тут находился?

- Как же вас угораздило, сэр? – вопросил он, - Коленные чашечки – не менее хрупкий предмет, чем фарфоровые, их надо беречь как зеницу ока, как фамильный сервиз на две персоны! Вы в состоянии наступать на ногу? О Господи! Надеюсь, у вас там нет ни трещины, ни вывиха или подвывиха сустава, ни закрытого перелома!

Он прикусил язык, но было поздно: слово вылетело, как недостреленный воробей.

Добсон уже давно смирился с тем, что неимущие пациенты платили ему натурой.
Фактически, доктор и его экономка питались теми продуктами, которые присылались с крестьянских ферм в счет оплаты врачебных визитов. То и дело добрый кусок заветрившегося бекона, или дюжина битых яиц, или кувшин кислого молока, а бывало, что и корзина отборных яблок-паданцев оказывались на пороге докторского коттеджа. Рядом с натуральным продуктом обычно лежала записка, накорябанная клинописью на обрывке оберточной бумаги и пестрящая орфографическими и пунктуационными ошибками. Часто Добсон с большим трудом понимал, о чем идет речь и на каком из существующих живых или мертвых языков написаны все эти бесхитростные отзывы благодарных пациентов. Последняя записка, найденная в пустой бутылке из-под эля рядом с горшочком каши гласила:

«Дарагой дохтур!
Пасибки за то што памагли Флосси разрядицца ф пятый расподряд!
Фсей семьей шлем вам с мис Блюм наваристой перлофки спылу сжару.
Ваш до гроба
Сэмми Диш»

Все, что добрый самаритянин Добсон уяснил из этого послания – это то, что в доме Дишей случилось массовое отравление перловой кашей, и глава семьи прислал ему образец для анализа. Записку он выкинул, а кашу дал попробовать экономке, которая от этого ничуть не пострадала, о чем он и поведал Самуэлю Дишу во время своего следующего визита к роженице Флосси с младенцем.

И все же, то были темные английские крестьяне, им простительно...Но чтобы потомственный баронет предлагал вместо денег ром и чайную заварку! Добсон задумался: а не переоценил ли он платежеспособность своего знатного пациента? Ведь далеко не все баронеты такие, какими кажутся. И тем не менее, от заварки и рома доктор не отказался. В конце концов, ром мог сослужить добрую службу им с Хиггинсом: ведь не за горами была осенняя эпидемия простудных заболеваний и внутренние профилактические промывания пришлись бы весьма кстати! А спитой заваркой хорошо устранять побочные эффекты профилактики в виде покрасневших и слезящихся глаз – это Добсон затвердил еще в Дублинском университете.

- Премного благодарен, сэр! – он оторвался от созерцания травмы и серьезно посмотрел на баронета. – Что касается обезболивающего, то у меня есть одна микстурка, но раз Вы едете верхом, принимать ее нельзя: от нее снижается концентрация внимания и резко падает способность управлять лошадью. Ограничимся припарками.

Доктор потерял дар речи во второй раз. Воспользовавшись этим обстоятельством, он мысленно пересчитал гинеи на шиллинги, а шиллинги – на пенсы и понял, что сильно недооценил как щедрость, так и платежеспособность сэра Кавендиша. Какое приятное разочарование в баронетах! Чай, конечно, тоже продукт дорогой, но на него не выменяешь новые брюки, а вот шиллингов с пенсами могло хватить и на шляпу, и на новый сюртук, и даже – об этом он доселе и мечтать не смел! – на покупку свежего сырья для приготовления микстурки.

«К черту старые дубы и папоротники вместе с ними!» - подумал эскулап, вцепившись в уцелевшее колено бульдожьей хваткой. Спохватившись, что взялся не за то, он перенес исцеляющие руки туда, куда надо, и продолжил растирание с несвойственной ему нежностью, не жалея целебной мази.

Вновь обретя способность к членораздельной речи, эскулап ненавязчиво поинтересовался, предварив свой вопрос благодарностью:

- Сэр, не знаю, каким образом выразить свою глубочайшую признательность! Позволю себе спросить: не возьмете ли Вы меня в Лондон через Линкольн в качестве личного медика, чтобы я мог наблюдать за течением болезни, делать вам перевязки и следить за тем, чтобы Вы, по неопытности, не превысили дозу микстурки? Вы не пожалеете, сэр, положившись на меня, уверяю вас! А насчет мисс Грей будьте покойны: она вполне готова к переезду и в моих услугах более не нуждается. Очень, очень крепкая молодая леди! Исключительный случай в моей врачебной практике: победить смертельный недуг в такие короткие сроки – это…- доктор задумался, с чем можно было бы сравнить такой подвиг, но ничего на ум не приходило, поэтому он замолчал и продолжил растирание.

Не Кавендиш - другой, еще неведомый широкой публике Самуэль к этому моменту уже написал, но еще не успел представить на суд читателей свое навеянное опиумом творение о грезах Кубла-хана. Но если бы сие бессмертное произведение уже было напечатано, Добсон смело поставил бы под ним свою размашистую сигнатуру, поскольку еще минуту назад он пребывал в состоянии, близком к нирване. Двадцать гиней за растирание ушибленного колена – такое могло присниться разве что после троекратной дозы микстурки. В голове у него роились самые смелые задумки по поводу того, как потратить обрушившееся на него богатство. Брюки и шляпа отошли на задний план, сюртук скрылся за сияющим облаком, в котором сельскому Гиппократу рисовались картины его совместной поездки в Лондон (минуя Линкольн, Ливерпуль, Лидс и другие славные английские города) с некой рыжеволосой дамой. Картинки резво сменяли друг друга: вот они бок о бок сидят в ложе театра Друри-Лейн, а вот прогуливаются под руку по набережной Темзы, наконец – ужинают, сидя друг против друга, в ресторане со столь ценимой дамой его сердца французской кухней, и в завершение всего этого…

Увы, баронет разрушил сияющий чертог его радужных видений на самом интересном месте, спросив о какой-то таинственной договоренности. Точно также и создатель «Кубла-хана» был прерван на пике творческого вдохновения внезапным приходом слуги.

«О чем это сэр Самуэль толкует?» - недоуменно и с некоторой досадой спросил себя доктор.

Если бы баронет знал о том, что находясь в спальне мисс Грей эскулап пережил кратковременную потерю памяти, он бы его вообще ни о чем не спрашивал. Однако, к счастью, есть вопросы, которые содержат в себе правильный ответ. Добсон сообразил, что не так важно содержание договоренности, сколько его согласие сохранить эту договоренность в глубочайшей тайне. Он поднялся с колен и уверенным тоном подтвердил:

- Так точно, сэр: ни одна живая душа!

«Включая и меня», - мысленно добавил он, ища взглядом какое-нибудь полотенце или другую тряпицу, о которую можно было бы вытереть испачканные мазью руки.