Фенимору очень хотелось ответить что-то вроде «ну, значит это действительно сделали вы», но он удержался. Кладбище не самое подходящее место для мрачноватых шуток, которые могут быть — и, конечно, будут! — истолкованы превратно. Тем более, что и упомянутый инспектор присутствовал — с миной крайне недовольной.

— Инспектор думает, что дело — дрянь, и благодарности от лорда К-карлейла за разоблачение убийцы младшего сына ждать ему не придётся, а потому весьма и весьма раздражён, — Фенимор неприязненно покосился на незваных соседей, а точнее, на запачканные туфли одного из них, и предпочёл сделать несколько шагов в сторону. — Поэтому, боюсь, он прибегнет к-к своим талантам белошвейки и устроит всё так, чтобы добиться и признания, и повышения. Но, насколько мне известно, к-кандидатуру в к-козлы отпущения он покамест не выбрал. Рассуждает.

Бредфорду очень хотелось, чтобы правосудие восторжествовало, а слепая Юстиция поделилась дарами из рога изобилия со своими верными слугами. И теперь инспектор засовывал свой фактурный нос всюду, куда он хоть немного пролезал — то есть, неспешно прогуливался (если такое слово может быть применимо к скорбному мероприятию) между собравшимися и прислушивался к разговорам. Публика была ему знакома, а потому непредставленный толстопузик с отчётливым итальянским акцентом очень и очень заинтересовал ревностного слугу справедливости. И вот зря он это сделал, наивный англичанин, потому что сеньор Монтанарри охотно отрекомендовался и принялся расписывать давнюю историйку знакомства со своим британским оппонентиком, лордом Карлейлом. И ах, какие прекрасные у него детки! А вы, что подозреваете милого сыночка достопочтеннейшего лорда в грязных делишках? И эти сплетенки по поводу его смертушки — получается, не бред-с? Интересно, как интересно. Кто, говорите, помогает вам в расследованьице?
В общем, инспектор был нейтрализован. И уже скоро был готов молить о пощаде. А крошка Сибилл, если была бы знакома с итальянским сеньором, уж точно нашла бы с ним немало общего.

— Убийство Ричарда К-карлейла — настолько удачное продолжение истории, что, если бы не факты, я бы решил, что к-кто-то неизвестный подталкивает к определённым выводам, — продолжил Фенимор. — По к-крайней мере, эта к-карта, что была при нём, никак не похожа на предсмертную записку. К-как вы думаете, привратник мог знать покойного в лицо? Или... узнать вас?
Фенимор повернул голову, заинтересованно разглядывая приятеля. Тот так искренне беспокоился, что уж совсем никак его не подколоть было попросту невозможно. Сам же Фенимор отчего-то не верил в собственную уязвимость, хотя именно в его доме хранилась загадочная находка. Потому что ну кто в здравом уме будет подозревать в преступлении детектива?

Отредактировано M.O. Fenimore (2017-07-26 17:25:30)

— И тому есть свидетели, к-которые могут, если необходимо, дать показания, — согласился Фенимор, улыбаясь одной половинкой губ, потому что мистер Френсис переменил тему очень поспешно. Что могло, при желании интерпретатора, сойти за положительный ответ на вопрос.
А потом этот осторожный и предусмотрительный мистер Френсис как начал любопытствовать, так и не собирался останавливаться. Изменения в тоне голоса собеседника заставили удивлённо вскинуть брови, а потом так же удивлённо перевести взгляд на третье лицо.
Фенимор выслушал все реплики приятеля, включая и вопрос о незнакомом джентельмене. Повернул голову в направлении Элизабет, и, рассматривая излишне жестикулирующего и явно иностранного господина, предпочёл говорить всё-таки последовательно.

— Выводы? — переспросил он. — Например, такие. За предметом ведётся охота, в ходе к-которой искатели не г-гнушаются и убийствами, а значит, пора бы сбыть его поскорее, или же переместиться в более безопасное, нежели Лондон, место. И тем самым выдать себя. Вы не находите, что у меня и покойного не слишком-то значительное портретное сходство?
Это он подумал о том, что замечательная троица, над которой так потешался инспектор Бредфорд, могла рассмотреть искателей истины куда лучше, чем привратник. Свет, насколько Фенимор помнил, был в зале ещё не потушен. Хотя обстановка встречи не очень-то располагала к созерцанию, а всё-таки.
— Что вы, мой друг, — Фенимор выразил сдержанное недоумение. И жестом предложил собеседнику приблизиться к леди Элизабет и её новому знакомому. — Я не стал бы разгадывать эту загадку без вас. Признаюсь честно, всю неделю я был весьма занят и пригласить вас не имел никакой возможности. Давайте займёмся им, к-когда будет прилично покинуть это общество?

Чтобы отвлечься от бессонницы, вызванной неприятными сновидениями, Фенимор решил взяться за первую же загадку, которая попадётся ему в руки. Он полагал, что спутанность мысли и излишняя тревожность лишь помешают ему заняться жезлом и его историей основательно, а потому необходимо перестать считать их чем-то необычным: смотреть на загадку как критически настроенный исследователь, а не взволнованный обыватель. Чтобы выработать такой взгляд, виделся необходимым буфер. Дистанция.

Двадцать первого сентября, вечером, мистера Фенимора навестил некто Оуэн Престон, которому порекомендовали джентельмена из Пимлико в качестве сыщика, берущегося за непонятные и на первый взгляд нелепые случаи.
Дело в том, что супруга мистера Престона начала терять рассудок вследствие загадочных происшествий последних дней, но это, возможно, кара господня, потому что пути его неисповедимы. Мистера Престона куда больше заботило то обстоятельство, что его дочь, свадьба которой должна состояться через две недели, ложится спать в собственной спальне и спускается из этой же комнаты к завтраку, однако же ночью юной леди нет в своей постели! Это ему сообщила личная горничная Бетани, то есть, мисс Престон, и теперь нельзя медлить, потому что слуги начнут болтать, пойдут сплетни и репутация невесты будет испорчена.
Двадцать второго сентября мистер Фенимор прибыл к Престонам с визитом, назвавшись старым знакомым отца семейства. Мол, приехал из Америки, а тут друг молодости. Остался «гостить» и гостил шесть дней, отлучаясь с визитом к инспектору Бредфорду двадцать четвёртого и в клуб двадцать шестого, чтобы его не заподозрили в исчезновении из столицы.
Выяснилось следующее. Во-первых, мисс Престон — сомнамбула, напугавшая свою матушку до полусмерти. Во-вторых, она похожа свою бабку, а свекрови миссис Престон всю жизнь боялась, вплоть до кончины последней. В-третьих, привычкой прогуляться во сне мисс Престон обзавелась совсем недавно, после угроз маменьки. Миссис Престон считала дочь проклятой, и та должна была как можно скорее выйти замуж и покинуть родительский дом, а ещё ни в коем случае не родить дочь, ведь скверна передаётся по женской линии. Гуляла, кстати, юная барышня по очень занятному маршруту: пробиралась на кухню, выходила через чёрный ход и начинала копаться в земле. Фенимор нашёл там небольшую деревянную шкатулку со связкой писем.
Мистер Престон обещал увезти жену в деревню и оградить дочь от общения с матерью. Скучная историйка, но развлечься очень даже помогла. Спать в гостеприимном доме Престонов было особенно некогда, так что и бессонница отступила.

А между тем джентельмены уже приблизились к незнакомцу, который многословно и восторженно описывал леди Элизабет какой-то, видимо, музей древностей, где провёл множество увлекательных часов за изучением прошлого. То есть, артефактиков.
— Наша дружбочка с моим дражайшим лордом Карлейлом так и началась — с беседочек о всяческих необычностейках и страннушечках. Ах, бедный мой дружочек! Потерять сыночка, свою кровиночку... Вы хорошо его знали, bella mia?

Пользуясь своим званием жениха — хотя и не подтверждённым ещё официально, Фенимор позволил себе прервать эту беседу и поцеловал запястье леди Элизабет, оговорившись, что искал её, потому что беспокоился: от подобной обстановки может стать дурно.
— Благодарю вас, сэр, за то, что не оставили даму в одиночестве, — называть имя, и своё, и этой дамы, Фенимор первым не хотел, потому что незнакомец был родом явно со Средиземноморья. А это было подозрительно.

Впрочем, незнакомец сразу же сунул пухлую ладошку в перчатке поочерёдно мистеру Фенимору и мистеру Френсису, назвал своё гордое имя и радостно сообщил, что его тут не любят. Вот только милейшая синьорина согласилась скрасить безразмерное горюшко чужака среди ваших туманчиков и дождичков. Мистера Фенимора Монтанарри посчитал невоспитаннейшим субъектиком и даже грубиянишкой за то, что он перебил старшего, а потому обратился к мистеру Френсису:
— Какая печальнейшая оказийка, а, молодой человечек? К сожалению, я лишь недавно прибыл в этот городок, и ещё никого не знаю, только по рассказикам старого Гульельмуччо, который слишком занят своим горюшком, чтобы поприветствовать старого дружока, переплывшего цельный океанчик, чтобы поддержать его!

Отредактировано M.O. Fenimore (2017-07-26 19:09:37)

А вот Монтанарри нисколечко не стыдился — и даже совсем наоборот: просиял всеми своими морщинками, расплылся в улыбочке на манер Чеширского кота и смотрел на юную сеньорину таким умильным взглядом, словно она сказала что-то очень, очень приятненькое. А когда прелестное созданьице объяснило этим невежливеньким невеждушкам игру слов — о! Выражение хитрющего лица итальянского профессора стало совсем влюблённым, как у благородного рыцаря с героических гобеленов, или же у несчастного Ромео, караулящего под балконом свою Джульетту.
Тома хитренько зыркнул на обоих господинушек и решил, что перебивать его тут больше не будут. А то взяли моду всякие там перебивать профессора Туринского университета, отчаянного участника Рисоджирменто и видного исследователя древних цивилизаций, который терпеть не мог покидать свой удобнейший рабочий кабинет дольше, чем это жизненно необходимо. Вот как Антонио Мальябеки.

— А это зависит от тогошеньки, что именно вы хотите сообщить собраниьцу, прекраснейшая синьорина... могу я называть вас Тинелла, дитятко моё? Ну так вотушки. Если вы пожелаете вежливенько вставить словечко, чтобы ваш собеседушка не чувствовал себя несчастненьким чужачком, как я без вас, principessa, то просто скажите им два словечка: molto inerresante! И будете молодчинушкой. А если вас задело прям за душечку вашу, то говорите так: che emozione. Как видите, это тоже очень похоже! Но есть ещё много-много словечек, которыми вы можете описать интересующий вас предметик, ведь всё зависит от того, как именно он вас заинтересовал! Развлёк? Заставил призадуматься в вашей умненькой головушке? Хотите знать, что внутри, разгадать загадочку? Ах, дитятко моё, да ведь у вас настоящий талантец! И сколько природного интересика к самым обычным вещицам, на которые всякие остолопики не обращают ни малейшего вниманьица. Я очарован, абсолютно очарован, моё сердчеко разбито и трепещет! — Монтанарри ударил ладошкой поверх пальто с левой стороны.
Как у этого пончика хватало дыхания произносить столько фраз без остановки, наука умалчивала, но сеньор мог вещать, и вещать, и вещать. Ничего существенного, впрочем, не рассказывая.
— Ах, дорогая моя Тинелла, вы ведь осчастливите растерянного путничка своими удивительнейшими вопросиками? Ведь я могу рассказать вам о Мальябеки! И о Флоренции. И о его грандиознейшей библиотечечке! А вы знаете, что совсем недавненько в собрании этого загадочнейшего и учёнейшего сеньора одна моя знакомая разыскала занятнейшую книжку, в которой рисовал самый настоящий индеец, которые всё ещё прячутся где-то в лесочках, размалёванные и с пёрышками в... хм... волосёнках? Ведь мы встретимся с вами, встретимся, дайте же мне надеждочку, иначе мне не выжить — ведь Гульельмуччо постигло такое горюшко, а он не даёт мне, стариннейшему дружочку, помочь ему! Страданьице, мученьице, горюшко!

Но в это время чета Карлейлов двинулась к выходу из скорбного места, Монтанарри оглянулся на них, а потом очень ловко и даже для своей комплекции изящно раскланялся, поцеловал прекраснейшей Тинелле ручку и обещал быть у неё на следующий денёчек, как будто его уже пригласили. Удалился он тоже очень споро, не прекращая причитать над несчастненьким Рикордетто. Лорд Карлейл был, вероятно, вне себя от счастья.

А Фенимору казалось, что перед глазами у него танцуют какие-то розовые крапочки, и когда он предложил пройти к его экипажику, чтобы отправиться домоюшки... очень хотелось влепить самому себе пощёчину, как если нужно быстро протрезветь.

[AVA]http://s1.uploads.ru/vD95J.jpg[/AVA]
[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]

Отредактировано M.O. Fenimore (2017-07-26 23:57:17)

Любая тряска была, по мнению Фенимора лучше, чем если тебе кушают мозги серебряной ложкой. Метафорически, разумеется. Следовало придумать какой-то способ вычленять фактуальную информацию из того, что говорил профессор Монтанарри, и следить за ходом его мысли, не поддаваясь на всевозможные уловки и ужимки толстяка. И в этом деле Фенимор куда больше полагался на врождённые таланты леди Элизабет, нежели на собственную дедукцию.
Зато знакомство с итальянцем состоялось без усилий с его стороны — и это могло настораживать. Потому что зачем этому итальянцу отправляться в Англию, если они с лордом Карлейлом вроде как недавно виделись? Закрывая дверцу экипажа, Фенимор вспомнил улыбчивое и воодушевлённое лицо профессора и сказал себе, что он уже неюный параноик.

— Инспектор Бредфорд сообщил, что та троица — иностранцы и едва объясняются по-английски, — заметил Фенимор в ответ на опасения в разоблачении. — Поэтому я сильно сомневаюсь, что они знают, к-кто мы такие. А даже если и опишут? Шляп мы не снимали, отличительных черт вроде деревянной ноги или шрама на пол-лица не имеем, так что опознавать не по чем. Разве что нас не узнали по г-голосу, но тогда убийце придётся опросить служащих музея, а для этого нужно время и полномочия.
Сейчас, в тишине, Фенимор пребывал в крайне благодушном настроении, предвкушая разгадку тайны жезла. Отвлекаться на подозрения, которые, как он был уверен, являлись абсолютно беспочвенными и годились разве что для поддержания тонуса и шутки.
— Вы ведь сами г-говорили, что Ричард К-карлейл был человеком легкомысленным и не принимал особенного участия в отцовских изысканиях. Если К-карлейл старший провёз некую ценную вещицу незаконно, то вряд ли он сообщил об этом младшему сыну. К-к тому же, убийство Ричарда может быть не связано с жезлом никоим образом. Знаете, мистер Френсис, совпадения — это слишком заманчиво, — Фенимор покачал головой и замолчал на несколько минут, отвернувшись к окну.

— Давайте сначала выясним, что же такое этот жезл, а после подумаем, для чего он предназначался и к-как с ним связано семейство К-карлейлов, — предложил Фенимор, когда экипаж уже подъезжал к его дому.

Проведя гостя в уже знакомую ему библиотеку, Фенимор вручил тому раскрытую тетрадь с собственными заметками о значении оккультной колоды и коротко пересказал содержание двух посланий, которые продемонстрировал ему лорд Карлейл-старший, но присовокуплять к двум картам третью, с которой был найден покойный, не стал. Хотя и существовал же расклад Таро на три карты.
Тетрадь была раскрыта на странице, посвящённой Папессе: Фенимор хотел подчеркнуть тот факт, что этот Аркан может символизировать египетскую богиню Изиду и одновременно отвлечь внимание приятеля от своего стола, а именно от расположения тайника, из которого он извлёк кожаный футляр.

— Когда я производил замеры, — сказал Фенимор, передавая жезл мистеру Френсису, — то выяснил, что верхняя и нижняя части не монолитны с основой. Рога вращаются по часовой стрелке, а вот изножьем я не занимался.

— Сомневаюсь, что он вообще египетский, — Фенимор перевернул жезл рогами вниз и продемонстрировал то, что он называл изножьем. — Вот такие элементы они бы не стали делать — даже с очень большого перепою.
Полную цитату из Горация и её контекст Фенимор, кстати, нашёл. А вот предположение мистера Френсиса о «масонах и фанатиках» зацепили какую-то мысль, связанную с цитатами и контекстами — правда, что за она, Фенимору понять так и не удалось. Ох уж эти ушедшие в подкорку знания!

— Навершие подвижно, это правда, но ход его чрезывачайно затруднителен: в одиночку мне не удалось его снять, — «покаянно» признался Фенимор, опустив тот факт, что не очень-то и старался. — Предлагаю следующее: беритесь за рога и крутите их по часовой стрелке, а я буду крутить основание против часовой стрелки. Таким образом, мы объединим усилия и успешно справимся с задачей, неподсильной одному человеку!
Потому что ну в самом деле. Вдруг там кислота? Фенимор где-то читал, что ушлые египтяне защищали так гробницы своих царей. Правда, что он станет делать, окажись внутри жезла разъедающая всё и вся жидкость, было неизвестно. А простая мысль о том, что будь внутри кислота, металл бы, скорее всего, повредился, ему и в голову не приходила.
Рога поддались. Сначала неохотно, неторопливо, почти сонно. Но через два проворота дело пошло спорее, и вот, через несколько минут, тайна открылась. Никакой кислоты не брызнуло, змея не вылезла, небо не упало на землю, и Фенимор успокоился. В отличие от своего приятеля, он-то во всякие тайны и загадки не то, чтобы совсем уж верил — пришлось повидать за свою карьеру немало фальсификаций, но уверен был в ином: дыма без огня не бывает. Никогда.

Фенимор оглянулся в поисках посудины, которую можно бы использовать для эксперимента, и решил, что металлическое блюдо, обычно полное воды и используемое для увлажнения воздуха, вполне подойдёт — тем более, что вся жидкость уже испарилась. Держа открытый жезл в левой руке, он водрузил мелкий тазик на письменный стол и аккуратно перевернул жезл над ним. Бэнц, бэнц, бэнц. Четыре небольших предмета, едва превышающие дюйм, вывалились на дно тарелки, а вслед за ними высыпалось нечто невразумительное — в форме сердечек.
Про «изножье» Фенимор и думать забыл, наклонившись над находкой. С сердечками из — на вид — жжёного сахара он решил разобраться позже, потому что это очевидно новое образование. А вот эти четыре штуковины представляли больший интерес.
Штуковины походили то ли на звёзды, то ли на солнца. У каждой было по семь вытянутых лучей, напоминавших лепестки какого-то полевого цветка и сходившихся в округлой сердцевине. И выполнены они были из того же материала, что и жезл. Фенимор нахмурился. Потом вскинул брови, как он это любил делать. И, наконец, от души треснул себя по лбу, обозначая, видимо, собственную недогадливость. Господин частный детектив вспомнил, где он видел почти идентичный символ: да в Британском же музее! Звёзды-солнца, хоть и различались слегка формой лучей и их длиной относительно друг друга, явно повторяли семиконечную звезду с диадемы жреца бога Сераписа, чей портрет — автор неизвестен, но датируется серединой II века н.э. — могли увидеть все желающие в одном из залов экспозиции.
После такого открытия Фенимор успокоился за сохранность своей жизни и поверил, что эти звёзды — не орудия убийства незадачливых охотников за древностями и богатством, а нечто иное. Тем более, если приглядеться, на звёздах-солнцах была видна гравировка в виде букв латинского алфавита. В изрядном волнении Фенимор нашарил на столе луппу и её рукоятью перевернул все звёзды так, чтобы можно было прочесть буквы.

Слова находились на лепестках и читать их предполагалось по часовой стрелке. Надписи были неодинаковой длины: в одной звезде на лепестке-луче размещалось по два слова, но другой — два лепестка не несли никаких знаков. Фраза была явно разбита на фрагменты, потому что начало её было нетрудно отыскать: это было местоимение. А вот дальнейший порядок следования частей длинного предложения оставался загадкой. Итак, на звёздах было следующее:
1. Hoc pacto — Serapidis Oraculum — circa ea — quae — terrae — cultum — concernebant;
2. Hori — circa ea — quae — bona — corporis — et — animae;
3. Isidis — circa ea — quae — aut Nilum — aut foecunditatem — concernebant — consulebatur;
4. Anubidis — circa ea — quae — Scientias.
Фенимор потёр подбородок. Не то, чтобы он хорошо понимал латинский язык, но общий смысл слов был ясен. Помолчав ещё несколько минут и пожевав губами, он наконец озвучил свои мысли:
— Что я могу сказать вам, дружище? Насчёт масонов и фанатиков, боюсь, вы были правы. Взгляните: такие звёзды мне уже, да и вам, полагаю, приходилось видеть в том самом месте, откуда началось наше приключение. Я имею в виду Британский музей, разумеется. Подобные символы носили жрецы бога Сераписа — портрет одного из них выставлен для обозрения. Серапис, насколько мне известно, почитался в Г-греции мужем Изиды вместо Озириса... хотя звания её супруга удостаивался не он один. Что касается надписи... хм... здесь г-говорится о процессе научения человечества и получения божественного знания. Серапис просвещал по поводу сельского хозяйства. Г-гор наставлял в том... что хорошо для души и тела? Изида предвещала разливы Нила. Анубис обучал наукам. А что это такое, понятия не имею, — Фенимор подтолкнул рукоятью луппы одно из сердечек.

Он вышел из-за стола и начал прохаживаться по комнате, оставив мистера Френсиса наедине с загадочными предметами. Фенимор чувствовал раздражение, потому что загадка не разрешилась, а открыла лишь новый слой тайны, но ещё ему не давало покоя нечто, связанное с цитированием и контекстом. И с рукописью лорда Карлейла. Долина Нефилимов. Первое путешествие а Африку. Избежать опыта мадам Блаватской. Ну конечно! Фенимор хлопнул в ладоши и потёр руки. Он очевидно был доволен собой, ведь всё сходится!
— Вы помните, что лорд К-карлейл, к-когда рассказывал мне о своей рукописи, упомянул мадам Блаватскую и её мистический опыт? А ведь знаете, дружище, вы были отменно правы! Мистическим учителем мадам Блаватской и полковника Олкотта был не к-кто иной, как Серапис! И эта фраза... Мадам Блаватская считала... Вслед за к-кем-то... Дайте время — и я обязательно вспомню! Что статуя Сераписа — это те же серафимы или терафимы из храма Соломона! Ба! Да ведь это отец К-кирхер! Ну разумеется, Афанасий К-кирхер! Тот, к-который объяснил миражи! Им весьма увлекался сэр Томас Браун. И именно благодаря его исследованию мсье Шампольон смог расшифровать египетские иероглифы. Насколько я помню, он немец, но жизнь свою к-кончил в Риме. А что же он писал? Много чего писал, но самый значительный его труд — «Oedipus Aegyptiacus»! Звёзды никак не могут быть древними, ведь этот иезуит жил и творил в семнадцатом веке, а мы с вами, похоже, имеем дело с Теософским обществом, — Фенимор перевёл дыхание и, понизив голос, поделился своими подозрениями: — Если хотите знать, я думаю, что мадам Блаватская была тайным агентом. Вот только неясно, на к-кого работала. И вполне возможно, что жезл принадлежит к-кому-то из мистиков английской ложи. А вы сами г-говорили, что лорд К-карлейл увлекается всевозможными оккультными течениями.

Мысль о том, что звёзды могут существовать чуть ли не с того самого второго века нашей эры, а буквы на них — это уже новообразование и вообще шпаргалка какого-то любителя шарад, Фенимору тоже не пришла в голову. Да и не могла прийти, потому что он был до предела горд своими умопостроениями.

Отредактировано M.O. Fenimore (2017-07-28 12:02:53)

Фенимор бы куда охотнее поверил, что эти леденцы приготовлены с добавлением крысиного яда или средства для расстройства пищеварения. Или какого-то хитро замаскированного наркотика: вот попробует некий любопытствующий пять сердечек, а потом обнаружит, что жить без них не может ну никак. А сердечек-то больше нет! Зачем? Для того, чтобы некоторым находчивым господам, которые находят то, что кто-то старательно прятал, жизнь малиной не казалось. Ну, и в стратегических целях отвлечь, разумеется. А вот насколько фатально — вопрос открытый.

Фенимор привык думать, что личность «кому выгодно» объясняет всё в преступлении: мотивы, выгоды, способы. То есть, зачем, как и почему. Связать жезл и лорда Карлейла с последователями мадам Елены Блаватской казалось ему очень удачной идеей, но... ответы почему-то не приложились. Неудобно.
Зато мистер Френсис рассуждал о более «земных» и практических вещах. Несомненно, это были дедукции дилетанта, решил Фенимор, но новичкам всегда везёт: сам он не обратил никакого внимания на повторяющийся фрагмент в надписи, приняв его за грамматическую конструкцию и часть синтаксического параллелизма, который отец Кирхер использовал для украшения своего текста — и всего-то. Досадно!
— К-какое интересное замечание, — пробормотал Фенимор, наблюдая за процессом окончательного раскошмаривания жезла. И что вся эта история связана с расчленением целого на фрагменты? Сначала чучело, теперь этот скипетр. Тенденция портить произведения искусства, пусть и сомнительные произведения, совсем не вдохновляла. Потому что возникал вопрос: а дальше что придётся сделать? Снять минутную стрелку с часовой башни Вестминистерского аббатства?
— Надеюсь, что этот секрет представляет ценность не только для его владельца, — хмыкнул господин детектив, присматриваясь к новым деталям головоломки. — Обидно будет преодолеть столько затруднений, включая нам ещё не известные, и обнаружить в тайнике мумифицированную к-кошку.
Фенимор где-то читал, что египтяне хоронили своих мурлыкающих питомцев чуть ли не так же пышно, как людей.

Фенимор переводил взгляд с отверстий в звёздочках на непонятную штуку, которую мистер Френсис вытащил из жезла. Дверная ручка? Пресс для чего-то? Самый странный из существующих пестиков? А ступка для него спрятана в следующем месте? Взрывное устройство?
А вот по внутренней стороне кольца была выгравирована надпись с помощью непонятных букв — на деле же, греческих. Греческого, ни древнего, ни современного, Фенимор не понимал, а потому надпись для него не имела смысла. И это раздражало господина детектива ещё больше, но показывать раздражение он не хотел.

А написано было следующее: «И несказанные беды падут на злосчастный Египет». Строка из греческого гекзаметра, цитата из полумифических книг Сивиллы — из той, где пророчится судьба Чёрной Земли и говорится о страданиях богини Исиды и бога Сераписа. Богов, которые уходят в забвение.
Тот, кто решил, что в набор должна войти и эта строчка, руководствовался, во-первых, местонахождением таинственного оракула: подземелья Капитолия, то есть, подземелье храма. Во-вторых, любил рассказывать один исторический анекдот. Мол, когда власть царя Птолемея пошатнулась в Египте — и пошатнулась настолько, что он слетел с трона, то царь Птолемей обратился за помощью к Риму. Благородные римские мужи обратились за советом к собранию сивиллиной мудрости и вычитали там, что войско посылать в Египет не следует, но объявили своё решение чуть ли не государственной тайной, что не помешало одному из трибунов его обнародовать.
Тогда царь Птолемей обратился к сирийскому проконсулу — и тому показалось интереснее взять взятку, чем слушать предсказания, да ещё анонимные, да ещё истолкованные кем-то. Царя Птолемея посадили на его трон, но через три года началось сильнейшее наводнение. И за это римляне додумались судить трибуна, который выдал тайну: мол, кара небес.

— Значит, — Фенимор решил взять реванш и тоже сказать что-нибудь умное, — у нас есть четыре бога, фрагмент, к-который объединяет четыре элемента и вот это. Интересно, зачем тот, к-кто собрал эту г-головоломку оставил подсказки? Хм. Если же они указывают на тайник, то г-где он может быть расположен? Непонятно. Правда, из своего «африканского» путешествия лорд К-карлейл привёз не только нашего болезного знакомого с к-крыльями, но и к-картину итальянского мастера. Вы думаете, речь идёт о неком месте в Италии, связанном с египетскими богами и латынью? Или латынь — это всего лишь инструмент, более понятный нашему таинственному любителю шарад? Хотя и по-г-гречески он тоже понимает. Но это не сужает к-круг подозреваемых. И ещё одно. Чем бы мог являться вот этот предмет?
Фенимор кивнул на около-сферическое нечто. Яблоко Гесперид и источник вечной молодости?

Отредактировано M.O. Fenimore (2017-07-30 12:39:41)

На самом деле Фенимор тоже знал не особенно много о тайных обществах: примерно раз в семнадцать меньше, чем ему хотелось. И не состоял ни в одном из них. Неудовлетворённое любопытство вкупе с уязвлённым тщеславием — ведь хочется щёлкать загадки, как орешки, а они, канальи, упорствуют в таинственности! — вызывало раздражение. Опять!
Будь «господин заумник» человеком чуть более ироничным и чуть менее самовлюблённым, посмеялся бы над собственным индюшатничеством и перестал бы раздувать хвост на манер павлина. Сам ведь любил говорить: сколько бы перьев ни было повтыкано в заднюю точку, курица — и есть курица, хоть с хохолком, хоть без него. Но смеяться над другими несложно, а смеяться над собой — искусство.
Куда проще недовольствовать, хоть и мысленно, по поводу своего чересчур практичного визави. Который, надо признать, вёл себя на редкость порядочно. И терпеливо.

Рассказ о вояже лорда Карлейла был очень кстати, потому что давал ответ на вопрос, что общего у ворона и письменного стола (кроме того, что они оба есть в творчестве Эдгара По) — то есть, каким образом связаны призрак Римской империи и божества долины Нила, те ещё бесплотные тени уже во времена владычества легионов, трибунов и латыни.
И тут бы господину заумнику выразить хотя бы одобрение обширными знакомствами и сведениями своего приятеля, но привычки — такое дело, на раз-два-три не переделаешь. Поэтому Фенимор вышел из-за стола, куда едва не уселся, но вспомнил о приличиях — и потому устроился в одном из кресел у разожжённого камина.
— Во всех старых и больших г-городах есть подземные этажи, — сказал он уже куда более благодушно, но всё ещё не избавившись от переливчатого хохолка. Метафорически, разумеется. — К-к тому же, с течением времени появляются к-культурные слои почвы: старые постройки к-как бы уходят под землю. В любом случае, к-как мне к-кажется, фундамент должен остаться. И подземелья.

Фенимор замолчал на несколько минут, следя за тем, как танцуют за каминной решёткой языки огня, и лицо его постепенно утратило неприятное выражение. Рабочая версия оформилась, ход дальнейшего поиска ответов был ясен. Жизнь, в общем-то, налаживалась.
— Сомневаюсь, что лорд К-карлейл изменит своим привычкам. Итак, он отправляется в Африку, но проводит к-куда больше времени в Риме, откуда привозит фривольную живопись и вот эту г-головоломку. Помещает жезл в чрево чучела обезьяны. Трое иностранцев пытаются выкрасть образину из музея, но им не удаётся. План нарушается. На следующий день лорд К-карлейл получает предостережение и требование вернуть или передать жезл к-к определённой дате, то есть, ему дают два дня. На второй день обнаруживается ещё одно послание. Надо заметить, что вся эта история почему-то слишком веселила старика, к-как будто он был доволен собой, к-как игрок, к-который удачно припрятал к-козырь в рукаве. В указанную дату ничего не происходит, но через два дня младшего сына лорда находят убитым при загадочных обстоятельствах. Знаете, дружище, по-моему, не стоит задаваться вопросом, что же произошло на самом деле, а лучше проследить судьбу храма Сераписа в Риме и разгадать г-головоломку самостоятельно, раз уж вокруг неё столько шума, — заключил Фенимор.
Про себя он уже решил, что старик Карлейл — член Теософского общества, а значит, иностранный шпион. Жезл ему передали римские собратья-оккультисты для транспортировки в Англию и, возможно, с целью укрыть его на время. Нет ведь способа спрятать вещь лучше, чем оставить её на виду! А у римских теософов или есть конкуренты на стороне, или внутри их общества, которые решили заполучить жезл в свои руки и использовать для собственных целей. Возможно, потому лорд Карлейл и был так доволен: ведь «конкуренты» остались с носом! Возможно, он решил, что краже помешали его сторонники. «Долина Нефилимов», за которую он так опасался вначале, могла представлять собой открытую шифровку...
Если только мистер Сидни Френсис не являлся чертовски хорошим агентом и не устроил всю эту авантюру, сговорившись с лордом Карлейлом. Ведь знаком с почтенным семейством он был достаточно, по мнению Фенимора, подробно.
Оставался ещё один вариант, который тоже нельзя было сбрасывать со счетов: господин заумник от своего заумства повредился рассудком, пребывал в изменённом состоянии сознания или ещё нечто в таком роде.

В общем и целом, версия была. И это было хорошо. И что делать дальше, вполне понятно.
— Видимо, нам предстоит оправдать членство в нашем клубе и отправиться в самостоятельное путешествие. К-которое должно быть устроено в высшей степени... хм... к-конфиденциально. Но для реализации подобной затеи нам потребуется помощь леди Элизабет и, собственно, «леди Элизабет», вы не находите? — после Фенимор предложил придать жезлу первоначальную форму, но пустоты заполнить менее экстравагантным способом.
Кроме того, джентльменам предстояло ещё договориться, что именно рассказать своей общей знакомой. Да и умственные труды, которым предшествовала скорбная церемония, Фенимора весьма утомили, а потому он предложил снова откупорить французский коньяк и помянуть-таки усопшего, раз в Карлейл-холл они так и не явились.

А вышеупомянутый мистер Монтанарри блаженствовал.

Он потрудился разработать коварный планчик по очарованию «малышки Тинеллы» и заработал в её хорошеньких глазках репутацию честненького человечка, который никогда, вот прямо никогдушеньки, не жульничал. В картишки. Да и кормила миссис Мюррей своих гостей очень даже неплохо: лелеемое пузико туринского профессора осталось довольно.
Кульминацией этого планчика стало комфортное и весёленькое пушетествийце домоюшки, в Италию. Монтанарри терпеть не мог всякие там вояжики и переездушки именно потому, что они отнимали его драгоценнейшее времечко. А тут очень здорово получилось совместить приятное с полезным.
Но перед тем, как позволить непоседливому толстяку продолжить осуществлять свои планы — теперь уже секретную их часть, необходимо понять, кто же такой синьор Томассо Монтанарри.

Итак, синьор Томассо Монтанарри родился 22 июля 1833 года в Турине, в городе с золотым быком на гербе, в столице сначала могущественного Савойского дома. Турин называли колыбелью свободы Италии, средиземноморским Парижем и городом магов. Для Тома он всегда был и остался городом, в котором открыли первый Египетский музей. Но это потом. 
Семейство Монтанарри было... обширным. И таким осталось. Отец Томассо, синьор Арриго, был шеф-поваром в одном из фешенебельных рестораций, где любила обедать обеспеченная публика. Мать, синьора Кьяра, вышивала золотом. Пятеро братьев и три сестры кто страдал, кто предавался гедонизму — то есть, одни учились, вторые слоны слоняли.
История — официальная — у Томассо Монтанарри прозрачна донельзя. Поступил в Туринский университет, увлёкся литературой и языком Римской империи. Чтобы понять гордых легионеров, вчитался в их учителей и просветителей — эллинов. А там и до Египта рукой подать. В общем, занимался древностью письменной — и всем тем, где эта древность упоминалась.
Работал на благо науки. Стал профессором не только своего университета, но и во Флоренции, Болонье и Павии. Немало сделал для уже упомянутого Египетского музея. Состоял в переписке со многими значительными людьми своего времени — например, с Кардуччи. И очень охотно читал лекции везде, куда его приглашали, хотя и не любил выезжать за пределы своего города. Но во благо науки — чего ни сделаешь во благо науки!
Ещё синьор Монтанарри любил рассказывать о своём пламенном участии в Рисоджирменто. Участие это состояло в проповедовании концепции этинкархии и... гуманитарной поддержке. Побывал в Александрии всего раз, не распространялся об этом путешествии. Женился на очень примечательной даме по имени Роксана.

А вот неофициальная историйка, то, что Тома никомушеньки не рассказывал в своей балаболистой манере, — это любопытненько. Во-первых, знакомство с синьором Дроветти, а это был увлечённый авантюристишка, снабжавший чёрненький рыночек Европушки всякими занимательнейшими штуковинками. Во-вторых, Тома изрядно насобачился торговаться: это становилось объективненьким фактиком, как только он собирался сделать самую малюсенькую покупочку. И ещё он очень точно умел оценить возраст и ценность вещички. И степень её драгоценности.
И в-третьих, в личном домике Тома содержалась занимательная коллекция бюстов и изображений Александра Македонского. В разных видах, позах и качествах. А его моднейший автомобильчик звался гордо: Буцефал.

Но вернёмся на палубу «леди Элизабет», к крошке Тинелле. Которая так очаровательно интересовалась нравишками, царящими в её плавучем палаццо. Тома как раз находился рядышком с хозяюшкой и увлечённо разглядывал её гордый профиль.
— Что вы, моя драгоценнейшая дорогуша! — всплеснул он пухлыми ладошками. — Любой вояжик должен сопровождаться развлеченьицами! А картишки хорошо сближают почтенную публику, вы же сами наблюдаете, милочка. У ваших гостеек всегда есть темочка для разговорика и общее дельце, вам не нужно каждый час морочить вашу светлую головушку мыслишечками о том, чем же занять пассажириков. К тому же, наш гордейший кораблик ведёт себя очень, очень пристойно! Мы не устраиваем на верхней палубке громких праздничков, да мы ведь не взяли с собой оркестрик! Мы не бросаем за бортик бутылочки и — ха-ха! — надоевших человечков. А потому не печальтесь, дружочек мой! И думать забудьте про глупейших служащих, они просто недостойны говорить с вами напрямую, лишены редкостнейшего удовольствийка.
Тома с наслаждением потянулся, подняв ручонки вверх. Довольно крякнул и подумал, что через часок уже неплохо будет перекусить. Пообильнее так перекусить, а то ведь режимчик питаньица нарушать — ни-ни!
— И послушайте, дружочек мой Тинелла. Если вы хотите всё же осчастливить бедолажечек и поговорить с ними разговорчики лично, то ведь вы обратились ровно по адресочку! Да я ведь проффесор! Знаете, сколько неучей я уже обучил? Нерадивых студентиков? Если вы захотите уметь объясниться, я с радостью научу вас парфе нужнейших фразочек и любопытнейших словечек. Только прошу вас, не грустите, душа моя! Иначе моё сердечко остановится, ведь когда вы невеселы, и я печалькаюсь!

[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]
[AVA]http://s6.uploads.ru/wemn4.jpg[/AVA]

Монтанарри тактичненько промолчал, что господам аристикам, как правило, приходится уметь и кое-что ещё, кроме дудения в дудочку или пиликания на скрипочке, потому что искусствейко — это лотереюшка.
А мы всё-таки живём не в золотые времена расцвета полисов и эллинов, у которых поэт-больше-чем-поэт.

Бесхитростное согласие синьоринушки порядком повеселило Тома. Была бы корменька пониже — вывалился бы в водичку и пускал бы там пузырьки, аки дракончик Пыхалка. O sancta simplicitas! Да ежели бы все, кто хочет выучить какой-нибудь язычишку, полагались на учебнички и грамматикушки, то что же бы стало с нашей бедненькой планетушкой? Нет, нет и нет. Не-ту-шки. Если кто-то хочет научиться понимать фразочки и словечки, ничегошеньки его не остановит.
Даже перспектива индивидуального обучения у Томассо Монтанарри, м-да. Впрочем, юная барышня отличалась чрезвычайной устойчивостью речевых привычек: Тома не заметил в словах «малышки Тинеллы» ни одной уменьшительности. И это только подогревало его интерес! Потому что дама была ой непростая. Это раз.
А два было таково: на поминках по «бедненькому Рикардуччо» Тома задал миллион и один вопрос своему «дражайшему дружочку Гульельмуччо». Историйка с кражей чучелка из Британского музея привела итальянского профессора в восторженное настроеньице, которое было не вполне уместно посреди траурных лент и прикрытого чёрным тюлем портрета покойного. Хотя происшествие было весьма забавным. Сферически.
Если бы гостей попросили припомнить, то кто-нибудь бы точно рассказал, что Монтанарри позволил длать дражайшему дружочку крохотнюленькую советишку: не стоило ему торопыжиться. И являть свою феноменальную находочку на всеобщее обозреньице. Мало ли, кого жаба придушила. То есть, зависть толкнула на грешок.

— Помилуйте, душенька! — Монтанарри заулыбался всеми морщинками, поворачиваясь к хозяюшке пузиком. — Да зачем нам это занудство? В этих учебничках столько скучищи, что можно захворатушки! И за вашими хорошенькими ушками может начнут расти со скучищи этой кустистые мхи. Представляете, какой конфузик образуется? Учиться нужно не по этим умопостроеньицем кабинетненьких мыслителешек, а по памятничкам настоящей, живой, бурлящей речи!
Было очевидненько, что мистера Монтанарри, настоящего учёного, крайне задевали жалкие попытушки всяких там нести светлое-доброе-вечное, не спросясь у него. И не согласуясь с его гениальнейшей методкой. А именно, учить не грамматическим премудростям путём зубрёжечки, а в процессе общеньица. Правда, он ещё не додумался, как назвать своё гениальнейшее изобретеньице.
— А ваши музыкальнейшие ушки нужны нам для других занятиюшек! Поверьте мне, дорогуша, вы легчайше справитесь с новыми звучаньицами, а всё остальное поймёте по ходу занятиюшек. К тому же! Итальянский язык — это внучок бабушки латыньки. А ведь вы хорошенько знаете своей умнейшей головушкой, что римские военчики долгошенько ошивались на вашем дивном островке и порядком наследили своими словечками. И не спорьте, не спорьте, милочка! Вы скажете мне, что потом нагрянули французики. Так ведь французики говорят тоже на внучечке латыньки. Только на двоюродной. А для наших с вами плодотворнейших и интереснейших занятиек я возьму свою настольную книжку! И всё будет прекрасненько. Но скажите мне, синьоринушка, какое времечко будет для вас удобнее? Ведь у хозяюшки столько дел, столько заботушек!
[AVA]http://s1.uploads.ru/vs9br.jpg[/AVA]
[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]

Со скуки ли синьор Монтанарри превращал свою речь в орудие пытки? Да вот как сказать. И да, и нет. С одной стороны, ему, конечно, нравилось играть во всякие игрульки — упражняться в словотворчестве на ино-странненьких язычках, например. А с другой стороны — была и другая сторона. Сторонушечка!
Синьору Монтанарри очень нравилось, как у слушающих его речушки начинают глазёнки к переносёнке съезжаться. И ведь ничего такого не делает! И говорит вежливо, и на вопросики отвечает охотно — очень охотно! Упрекнуть не в чем. Формально. А к неформальной сторонушечке общения Монтанарри ни с кем не переходил, вот уж нетушки. Не пил на брудершафтик и не собирался.

— Огогошеньки! — профессор чуть не подпрыгнул на месте и прищёлкнул языком. — Да вы ответственно подходите к дельцу, милочка! Вижу, вижу ваш искреннейший интересик. И меня это радует, счастливит и восторжествует! Конечно, мне удобненько. Если удобненько вам. Ведь я ваш гость, ваше желаньице — это закончик!
Изрядненько погостив в доме своего дружочка Гульельмуччо, Тома выяснил, что этот самый дружочек очень любит наведаться к малышке Тинелле. Какого рода отношения связывают эту парочку, было ему неясно. Сначала он было подумал, что... а потом раздумал. Как только познакомился с Тинеллой поближе.
Дамочка, которую Тома сейчас изучал снизу вверх, щуря свои темнющие глазёнки то ли от солнышка, то ли от смешинок, ему нравилась. Это было честненько. Вот только не в том смысле. Малютка Тинелла была идеальным способом развлечься, потому что могла осознанно и долго поддерживать беседушку. И в перерывах между фразочками перекидываться ходочками на шахматной дощечке, не упуская нити разговорушки. Это было приятненько. А ещё давало место для манёвра.

Монтанарри присматривался ко всем гостям этой дамочки весьма и весьма внимательно, а особенно его интересовали два джентльмена, явно приходившиеся этой самой дамочке даже и дружочками. Джентльмены, с которыми он познакомился на похоронах Ричарда Карлейла. Интересовался, разумеется, потому, что они оба входили в ближний круг — самый ближний круг — хозяюшки. А она была дамочкой... необычной.
За игорным столом туринскому профессору сопутствовал успех почти всегда: проигрывал он только хозяюшке, если та соглашалась сыграть партийку.
— О! Вам обязательно понравится, милочка, — Монтанарри вернулся в исходное положение, отвернув пузико к корме. Вот так, в пол-оборота, смотреть на синьорину было интереснее. — Называется «История моей жизни». Банальненькое названьице, правда? Это всё чистоплюишки придумали. На самом деле там не жизни историйка, а побега из тюрьмишки. Зато чего стоит автор! Человечек такой разносторонненький! Умнейший! Писатель — и стишки писал, и в строчечку, и пьески. Переводил всякое. Что-то химичил, что-то алхимичил, вроде как знал секретики философского камушка. Знал закончики и умел обращаться с денежками, любил помнить всякое о прошлом. И пиликать на чём-то тоже умел. Но лучше всего он умел обращаться с прекрасными дамочками! Играл в картишки, дрался на дуэльках, вроде как даже подвизался в орденчик этих розенкрейцеров. Вы ведь уже догадались, о ком я, душа моя? О какой книжке? Ну, так я вам подскажу! Это мемуары Казановы. Джакомо Джироламо Казановы. Сегодня до обедика уже поздно приступать, а вот после обедика жду вас у себя, душа моя! Пойду готовиться!

Профессор отвесил какой-то чересчур кучерявый поклончик, явно копируя своего соотечественника. И укатился. Инструктировать личного слугу по имени Селевк, расставлять книжечки и раскладывать всякие бумажки.
А книжек у Тома было не просто много, а неприлично много. Самые отчаянные модницы на свои модненькие курортишки берут меньше платьицев, чем таскал за собой книжечек профессор Томассо Монтанарри. Постель была завалена книжками, бюро было завалено книжками, дорожные сундуки были тоже завалены книжками! Вряд ли ему стоило опасаться за конфиденциальность этих ценнейших знаний, потому что там не было ни одной книжки на английском, но Тома бдел. И считал, что лучше перебдеть.
[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]
[AVA]http://sd.uploads.ru/tqkeB.jpg[/AVA]

Монтанарри поджидал свою гостейку, расположившись в удобнейшем креслице, которое таскал с собой всюду, куда бы ни ездил. Креслице, которое стояло около торца письменного стола и возвышалось над всей обстановкой каюты на добрый локоть, было выполнено из какой-то редкой породы дерево и украшено на подлокотниках и ножках резными мордами львов. А то ж ведь после сытного обеда да по закону Архимеда...

Причин, по которым Тома предложил «малышке Тинелле» уроки итальяно-веро, было две. Во-первых, установления контакта ради. И это было почти очевидненько. А вот во второй он бы и не подумал кому-то признаться просто потому, что есть такие вещи, которые вербализировать незачем. Да и рассказывать долго... но мы никуда не торопимся. Так вот.
Томассо Монтанарри относился к легенде о Вавилонской башне и просхождении разных наречий со смесью такого иронического скепсиса и благоговения. Первое — потому что с точки зрения концепции эволюции, которая туринскому профессору импонировала, предположение о единовременном, необратимом и стремительном разъединении выглядело полным абсурдом. А второе — потому что Тома очаровывали все истории о башнях. И не только собственно-башнях. В понимании Тома башнями были и зиккураты, и пирамиды, и менгиры, и даже католические соборы. Одним словом, всё, что стремилось ввысь — величественно или тяжеловесно.
Но песня не о том. А об особенном отношении итальянца к языкам. И в особенности к моменту, когда незнакомые раньше слова обретают смысл — когда за бессмысленным набором звуков проступает значение, когда мозг становится способен вычленять из мелодического потока речи хотя бы радиксы. Тот самый момент, когда иноземный язык оживает для неофита, Тома считал почти божественным.
Как башни — или Башня. Скрещение.

В Александре III, прозванном Великим или Македонским, Тома привлекала мечта древнего полководца. Не военные заслуги — весьма неоднозначные, если встать на позицию гуманизма или той же гомонойи, а мечта — достигнуть края мира, заглянуть в сады небожителей и, возможно, с ними тем самым сравняться. Монтанарри не знал, как это объяснить, потому что не знал хорошенько, что такое Башня, но был уверен, что Александр искал именно её.
Возможно, Монтанарри хотел того же — ведь если начал свой путь к Башне, остановиться уже невозможно. Впрочем, в этом Тома тоже не собирался никому и никогда признаваться. А то ведь художника обидеть может всякий!

А читать по-итальянски можно научить за полчаса, особенно если учить такую серьёзную и ответственную синьорину. Монтанарри налил чайку, поставил перед юной леди блюдечко с пирожными и строго наказал кушать, потому что работа мыслишек в умненькой головушке поглощает много силушки. Не может же он заморить свою хозяюшку!
После, когда «малышка Тинелла» освоилась с правилами произношения и ударения, Тома предложил отвлечься от Казановы и развлечь своё вниманьице и памятушечку итальянскими забавами — пословичками и поговорушками. Разумеется, но уверил свою ученицу, что понимать и говорить она сможет — вот только не уточнил, в какой степени. Мелочишка же!
После того, как хозяюшка смогла бойко произнести «E' meglio morire sazio che digiuno», «Tutte le strade portano a Roma» и «Lasciate ogne speranza, voi ch'intrate», Тома выбрал несколько предложений из первой главы и на их примере стал объяснять значение определённого и неопределённого артикля, а также спряжения и употребления вспомогательных глаголов essere и avere. И посоветовал полюбопытствовать у мистера Фенимора, какая разница между испанскими ser и estar. После того, как были названы по-итальянски все предметы обстановки каюты, Тома объявил «малышку Тинеллу» редкостнейшей молодчинушкой, а занятие — оконченным.

Вот правда что в конце занятия ушлый итальянец потребовал плату. Партию в картишки на четверых. А то где это пропадают те два синьора, которые так заботились о милой Тинелле на кладбище?
Монтанарри решил, что присмотрелся к публике он уже более, чем достаточно, и пора приступать к более решительным действиям.

[AVA]http://sg.uploads.ru/tEFTI.jpg[/AVA]
[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]

И профессор бы сильно — очень сильно, да просто смертельно! — обиделся бы, узнай, что про его благороднейшую и милейшую особу думают такие гадкие гадости! Ядик. Фи! Ядиков Монтанарри не терпел и терпеть не мог, потому что считал трусишками поганенькими тех, кто вообще может подумать о таком гнуснейшем дельце. И ещё это некрасиво.

В последнем с ним был бы согласен мистер Фенимор, который предложение поиграть в карты принял куда как более спокойно — и уничтожать туринского профессора не собирался. Более того! Он даже был ему отчасти благодарен, поскольку любил играть в карты с Элизабет, а ведь чтобы она согласилась тратить время на такие легкомысленные занятия, нужно предоставить объективно вескую причину. И всякие заговаривания зубов не сработают!
Поэтому Фенимор отказался даже от своей любимой трубки и развлекал Элизабет беседой о причудах испанского языка, узнав, что та решила брать уроки итальянского, покуда мистер Френсис и синьор Монтанарри утоляли свою потребность в свежем воздухе и свежем никотине.

Монтанарри же о мыслишках своего визави не знал, а потому настроеньице у него было превосходнейшее. Сигара раскурилась охотно и не доставила неприятностей, что сделало пирожочек ещё слаще! Поэтому Тома решил отвечать на реплики своего визави последовательно — пусть и не все его фразочки были вопросиками. Тем более, что Италию Тома искренне любил.
— Не беспокойтесь, дружочек, — туринский профессор проигнорировал намёк на свою недостаточную эрудированность с удивительной стойкостью, которой был бы доволен самый стойкий стоик (например, Сенека). И не надо вот тут хиханек и хаханек, философам с их венценосненькими ученичками вообще редко везло, это тяжкая доля учительства! И без намёков на малышку Тинеллу, что вы. Тома весело усмехнулся своим мыслишкам.
— В ноябре в Италии тёпленько, но только не в ночку, так что, если будете бегать под балкончики к прекрасным синьоринушкам, запаситесь шарфиком и шерстяными носочками. А днями солнышко у нас ласковенькое, вполне можно гулять в одном сюртучке и чувствовать себя пре-вос-ход-но!

А вот насчёт Рима у Монтанарри был заготовлен сюрпризушка! Потому что по «Вечному городу» своих английских дружочков он собирался водить самоличненько. Во-первых, потому что ему было интересно, чего это господа британчики изволили явиться смотреть Рим и что им нужно так далеко от своих домиков. А во-вторых...

Ритуалы жертвоприношения старым богам хотя и изжили свою языческую торжественность, но остались так близко, что почти не осознаются. Вот те же фонтаны. Золотые рыбки принесённых в жертву монет сбиваются в стайки на дне мраморных чаш и ждут. Ждут, когда сачки приходящих с темнотой жрецов из храма возвратного оборота водворят их в надёжную темноту переносного сейфа.
Купол оцерковленного Пантеона показывает белоснежно-игольчатые острия, на свет которых должны бы слетаться дромедары, но пляшут только пылинки. Камни потемневшего Колизея молчат, потому что самое главное уже было сказано задолго до нашей эры. Но если долго сидеть на мостовой, повернувшись спиной к уставшему Палпатину, то город, чей гениус локи — это неспешная вечность, привыкает к гостю, подходит на подушечках мягких лап, присаживается рядом, подныривает под руку и оборачивается пушистым хвостом.

— И не извольте волноваться, мой юный дружочек, ведь это вредненько и от этого можно скорее подхватить вашу лихорадочку, чем от ветерка! Я сам покажу вам «Вечный город», проведу по прекраснейшим местечкам, античным колоннадкам и амфитеатрикам, по католическим соборушкам, мы проникнем в Ватикан и будем бродить по улочкам, ведь кто ещё вам откроет самые лучшие ресторации и таверенки? Я не раз бывал в Риме со своими британскими дружочками и хорошо знаю, что имперцы любят имперские городки, — Тома опять усмехнулся лукаво и понимающе. Что он там понимал, оставалось загадкой. — Но скажите мне, почему целью своей прекрасной поездочки вы выбрали именно Рим? Не Венецию, не Флоренцию, не греческие города, а Рим? Мне нужно знать, чтобы придумать маршрутики лучшим образом и порадовать моих дружочков! Что именно вы ищете в столице стареньких легионерчиков и цезаришечек, а Цезаре я не говорю! Древности или колокольцы на соборах? Или, может быть, красавиц?

[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]
[AVA]http://s7.uploads.ru/z1v06.jpg[/AVA]

Кто, когда и при каких обстоятельствах назвал Томассо Монтанарри «il Gatto grande» — вопрос открытый, но именно сейчас, при упоминания Марсова поля (а это почти 250 гектаров пространства, включающие несколько площадей и вилл, с десяток дворцов, в полтора раза больше улиц и множество храмов) Тома сощурился именно так, как делают это усатые обитатели Торре-Арджентина. Примечательно, что именно на этой площади, с западной её стороны, располагался портик Помпея, где заседал Сенат в последние годы Римской республики. И именно здесь был убит не кто иной, а сам Цезарь — в год до того несчастливый, что его бы стоило вымарать из хроник, как древние египтяне сбивали со стен картуши фараонов, когда менялась династия. Недаром в далёких восточных странах так развита тетрафобия, ведь «четыре» и «смерть/умирать» в них — омофоны.
Наверное, именно из-за этих исторических анекдотов, которые всплыли на поверхность памяти Монтанарри, зацепленные, как крючком, репликами его британского собеседника, у итальянца появилось дурное предчувствие.

— Тогда у меня есть для вас любопытненькое предложеньице: давайте осматривать Рим по историйке. Именно так, как он строился, ладушки? Правда, начнём мы не с храма богинюшки Весты на Форуме — не с заброшенного очажка исчезнувшего государствийка, а со скульптурушки Капитолийской волчицы. Да! Да, я знаю, вы мне возразите, ведь статуя не римская, а, кажется, этрусская. И что всё это преданьица — так сказать, мифы. Но не волнуйтесь, дружочек, я не заставлю вас потратить целый денёк на осмотр Капитолийских музеев, хотя они и стоят того. Думаю, нашу малышку Тинеллу заинтересует фасадик Палаццо деи Консерватори, а как полагаете вы? Вот Гульельмуччо проторчал на площади добрых три часика, разглядывая гигансткий ордер, и так махал своими ручонками, что я уже испужался, что он взлетит в высокие небеси.
Монтанарри хихикнул. Вся эта пространнейшая речь нужна была ему для того, чтобы запомнить себе хорошенечко: британчиков интересуют старые храмы, куда за здорово живёшь не пустят. Это раз. Британчики дружат с Гульельмуччо. Это два. Интересненько, только эта святая троица — или все гостейки тоже? Тома знал, что его дружочек имеет весьма обширненький круг знакомств, но разобраться, насколько близких, было не так-то просто в чужом городке и в чужой стране.

— Что касается развалинушек старинных храмиков, то ваш интересик похвален в высшей степени, милый мой дружочек. Значит, Марсово полюшко? От святилища богини войны осталось только пара булыжничков, над которыми вы можете вдоволь повздыхать и представить себе колонну войны. Могу даже достать для вас копейко, чтобы вы доставили себе удовольствийко швырнуть его туда, куда вам заблагорассудится. Зато храм Геркулеса сохранился, а ещё можете сунуть ладошку в Уста Истины. Хотите? Что же ещё есть там любопытненького... Храм Адриана — это часть новой биржейки, про Пантеончик знаю все, театр Марцелла ещё неплохо сохранился. Алтарь Мира сейчас как раз ещё раскапывают археоложики, в мавзолей Августа нас не пустят, но там и делать нечего, да и колоннушка, о которой вы говорили там недалеко. А что же до Изиды...
Тома хитро зыркнул на британчика своими чёрными глазёнками и выпустил кружок дыма. А потом ещё кружок, и ещё.
— Вы же знаете эту легендушку, связанную с Сераписом? Сумма всего и всех, великий божок, гибридец Зевса и Озириса? Его главный храмик был в Александриюшке, которую так любит наш общий дружок Гульельмуччо. Ну так вот, когда Феодосий I своим эдиктиком запретил языческие культишки, то за Серапеум была настоящая бойня. Тогда верили, что ежели падёт Серапеум, падёт Вселенная! Но Серапеум разрушен, а Вселенная не пала. Если вы хотите поглядеть в глазки этому вруншике-божку, то вынужден вас разочаровать: статуйку его давно уже спёрли. Знаете, так печальненько, что большинство великолепных построек не раскопано, не явлено глазу, а покоится в темноте. Но всюду можно пробраться, если очень захотеть. Вы же знаете, мой дружочек, что люди ленивы: они строили новое на фундаментиках старого, пользовали строительный матерьяльчик, так сказать. У меня много дружочков в «Вечном городе» и, если вы и наша прекрасная синьоринушка захочет, думаю, я смогу организовать вам экскурсийку в катакомбушки. В благодареньице за приятное путешествийко! Но, вы же понимаете, мой дружочек, со всеми дружочками нужно договориться заранее, чтобы и им, и нам не настучали по мокотырушке.

На Марсово поле они собрались, ишь ты! Искать, значит, старые храмики. Тома плохо себе представлял, как нормальный человечек, если ему не платят за это хорошие денежки, согласиться полезть в пыльную развалину, где ещё может обитать всякое. Жуки, там. Или мумии. Ну, мало ли, божков притащили из Египта, так почему бы в комплекте не прихватить их жрецов и какого-нибудь там Имхотепа?

[AVA]http://sh.uploads.ru/WRAP7.jpg[/AVA]
[NIC]Tomasso Montanarri[/NIC]

Монтанарри хотел было напомнить своему невнимательненькому дружочку, что повести их в Серапеум он никак не сможет, потому что Серапеум (то есть, его бренные развалинки) находится, пардонушки, на противоположном бережку Средиземного морюшка, но потом решил, что ай. Лениво. Какая разница, Серапиум Римский или Серапиум Александрийский? Эти дилетантики не отличат Исиду от Хатор, так что с них тут спрашивать?

Туринскому профессору приходилось проявлять чудесатушки снисходительности, когда он говорил с дилетантиками. И в такие минутки он особенно тосковал по своей дражайшей супруге, синьоре Монтанарри-первой. Или старшей. Была ещё и синьора Монтанарри-вторая, но такая нумерация супружниц Тома вызывала некоторые затруднения, потому что у профессора была ещё незамужняя сестра, которую вполне можно было называть синьорой Монатанарри-старшей, и дочь, по праву носившая имя синьоры Монтанарри-младшей. Назвать синьориной эту представительную и царственную даму не отважился бы и сам Казанова, сочинение которого было так дорого Тома.
Имя Роксаны носила вторая супруга Томассо — и о ней особенно нечего рассказать, потому что эту юную деву профессор почти что купил. У её отца, разумеется, ведь невольничьи рынки ушли в далёкое прошлое (к негласному сожалению профессора: чернокожие «слуги» итальянца нисколько не прельщали, а американскую Конституцию 65-го года он принял с явным сожалением). Для такой покупки Томассо пришлось совершить несколько махинаций, ведь родители девушки происходили из Персии и верили не в Иисуса, но в Аллаха. А это значило, что для заключения брака невеста должна была принять новое крещение и новое имя, и вот как раз этот факт доставлял Монтанарри больше всего удовольствия, ведь имя для второй жены было уже придумано. Имя, так удачно дополнявшее картину, которую Томассо старательно и вдумчиво создавал вокруг себя.
Характер предпринятых им действий мог бы быть назван авантюрным и даже романтическим, если назывателю будет угодно потешить самолюбие туринского профессора. Нет ничего удобнее сначала подтолкнуть человека в собственноручно устроенную ловушку, а после его оттуда вызволить! Умолчав о первой части, разумеется. Поэтому почтенный сайед был вынужден принять калым от недостойного кафира. Чтобы не обанкротиться и не пустить по миру своих трёх жён, а три жены — это очень серьёзный капитал. И ни почтенный сайед, ни недостойный кафир никогда не упоминали о том, что в качестве калыма было предложено состояние почтенного сайеда, проигранное недостойному кафиру. Ведь и играть-то в азартные правоверному мусульманину запрещено!
Синьора Роксана Монтанарри была младше своего супруга на добрых сорок лет и выполняла роль, сходную с амплуа красивого светильника или занятного предмета обстановки. Профессор охотно знакомил супругу со своими друзьями и всегда восхищался её умением украшать жизнь — вот уже пару лет. Излюбленным его развлечением стало наблюдать за тем, как некоторые — да что там некоторые, многие! — его приятели принимались ухаживать за молодой женщиной, которой Тома самолично давал указания и советы, как ловчее обдурить воздыхателя и добиться от того существенных знаков внимания, которые можно будет перевести в денежный эквивалент.

А первая супруга профессора, в девичестве мадемуазель Бенедикта де Латур, охотно дала развод и вдоволь посмеялась над затеей, оставшись добрым другом Тома — правда, в доброте этой дружбы можно было бы легко усомниться, послушав хоть один диалог этих двоих. Вернув себе девичью фамилию, эта семидесятилетняя матрона , всё ещё окружённая поклонниками, с комфортом и удовольствием обосновалась в Риме, посвятив досуг прогулкам и чтению. Синьора Бенедикта писала остроумные и язвительные статьи, характеризуя изыскания своего бывшего мужа и его друзей, не пропускала ни одной премьеры и любезно посылала Тома уже прочитанные ей самой книги, не забыв отчеркнуть карандашом интересные абзацы и выразить на полях надежду, что-де её дорогой друг способен воздать должное глубине мысли автора.
Синьора Бенедикта вела род от какого-то русского офицера, побывавшего во Франции во время войны с Наполеоном, воспитывалась в монастыре, потому что её маман решила избавиться от балласта и преграды к последующему замужеству. Ещё синьора Бенедикта бойко цитировала любую из частей Библии, превосходно декламировала Аристотеля и строила гипотезы о конструкции пирамид на плато Гизы.
Синьора Бенедикта и синьор Томассо познакомились в Александрии, и это знакомство началось с яростного спора, в ходе которого летали не только словесные остроты, но и чернильницы, и даже женские туфли. Так что ловкостью своей профессор был обязан именно своей дорогой супруге, имевшей дурную привычку подтверждать свою правоту очень весомыми аргументами. Предметом спора оказалось правомерность раздела империи Александра Третьего.

Помянув обеих своих супружниц добрыми словечками, Томассо поспешил за своим юненьким дружочком — и покачал головушкой, когда услышал о несчастненьком случайке. Какая поразительная неблагодарность, умереть в гостях и доставить хозяюшке столько неудобств! Мало того, что трупик придётся захоронить в морюшке, так ведь и доискиваться причинушки гибели этого господинчика!
Ответный взглядец, посланный хозяюшке, был полон искреннего сочувствийка. Теперь не удастся сыграть ещё партийку, и это так неприятненько!

А вот Фенимор был даже доволен: он предвкушал увлекательную головоломку, ведь все подозреваемые находились в ограниченном пространстве корабля, а значит, расследование не могло быть долгим и обещало быть успешным.
— Мёртвое тело. В бильярдной. Не успело ещё закоченеть, — подтвердил Фенимор, а после оглянулся на Элизабет и обратился ко всем присутствующим: — С позволения нашей дорогой леди Элизабет, попрошу всех пройти в свои к-каюты и оставаться там до выяснения обстоятельств смерти мистера Г-гордона.
Предлагать подобное самой Элизабет показалось ему недопустимым, тем более излишней впечатлительностью эта дама явно не страдала и, глядя на пресловутое мёртвое тело не падала в обморок, но, могла заметить, что лежит оно под интересным углом, головой на истинный север.
Фенимор внимательно наблюдал за тем, как пассажиры расходились: ему хотелось уловить какие-либо признаки нервозности или нетерпения в ком-то из них. Нетипичное поведение могло указать на убийцу, который желал скрыть свою причастность к содеянному. В стечение обстоятельств или самоубийство Фенимор не верил сразу же, потому что оба варианта представлялись ему скучными.
Итальянский профессор испросил разрешеньица у милой хозяюшки остаться при ней, потому что в каютушке ему будет страшно одиноко и не по себе, а так он в окруженьице дружочков и, возможно, будет полезен.

В бильярдной, куда прошли все четверо в сопровождении мистера Фергюссона, над телом уже склонился доктор, производя осмотр, а через пару минут явился и капитан, которого известили о случившемся. Капитан, впрочем, тут же и удалился, потому что мало мог быть чем полезен, но собирался объявить полный сбор экипажа и выяснить, причастен ли кто из них к трагедии — или, возможно, найти свидетелей.
Мистер Фергюссон рассказал, что мистер Гордон, покойный, находился в бильярдной совершенно один, когда он вошёл. Если можно так выразиться в отношении мёртвого человека, конечно. Врач добавил, что смерть произошла, как ему кажется, вследствие удушья, потому что покойный мистер Гордон царапал себе шею, на которой не нашлось следов от верёвки или рук убийцы. Для более детального осмотра медик попросил у миссис Мюррей разрешения необходимо перенести тело в каюту и снять с него одежду: его интересовали повреждения кожи и, возможно, следы от инъекции или любого другого способа введения ядовитого вещества. Второе озвучено не было, но подразумевалось. Впрочем, от любых предварительных выводов следовало поостеречься, ведь ничто не бывает столь губительным для установления истины, чем скоропостижные обвинения или отпущения грехов.