Записки на манжетах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Записки на манжетах » Чужие вселенные » Век героев. Гемелион
Античная Эллада, эпоха богов, героев и чудовищ
Мудрый Лай царствует уже в семивратных Фивах, уже совершает свои подвиги Геракл, но не пришло еще время Тесея и Троя еще не зовет к себе гордых ахейцев, когда в локридский порт Навпакт прибывают два очень разных человека, чтобы, встретившись, исполнить волю богов… или пойти против нее.
Колесница Гелиоса миновала уже полдень краткого зимнего дня и уносили его уже к западу резвые кони, когда на каменистой тропе, ведущей в Навпакт из Амфиссы, появился путник, представший сперва дежурившим на городской стене воинам в виде едва различимой точки, которая, однако, увеличивалась так быстро, что воины не успели обменяться и полудюжиной замечаний. Что пришедший не был пастухом, было очевидно с самого начала: стадо скрыло бы и саму дорогу. Почти в то же время ясно стало, что идет он пешком, а не путешествует на колеснице; не отразилось ни разу солнце ни от щита, не от шлема, которых при нем не было; не полыхнули искорки света на бронзовых пластинах панциря, не дал о себе знать меч…
– Торговец, – первым решился одноухий Перифет, которого называли еще Перифет-Старший, чтобы отличить от прожившего в городе полгода Перифета-Младшего из Эпидавроса.
Напарник его, Эвракт, сплюнул, не возражая и не соглашаясь: подбежавшая к путнику собака, которую оба заметили одновременно, указывала именно на это, однако минуту спустя взгляд его сделался задумчивым.
– А принимаю, – отозвался он. – Две кружки.
Перифет вопросительно глянул на приятеля, а затем неохотно кивнул.
– Собака пастушья, – пояснил Эвракт.
Перифет нахмурился, однако тоже не стал ни возражать, ни соглашаться, и оба они оперлись на свои копья, ожидая, пока путник подойдет ближе. Поросший сосенками Эолийский холм, в военное время столь удачно прикрывавший Верхние ворота, ненадолго скрыл его, чтобы тем внезапнее затем вновь явить взгляду – высокого, загорелого почти до кузнечной черноты, с пышной копной черных волос, в которых незаметна была еще седина. Рисунок мышц выдал бы в нем воина и борца, даже если бы не сказали бы об этом рукоять меча, который он носил по-варварски, за спиной, и служившие ему поясом кулачные ремни. Глубокие морщины залегли в уголках его глаз и вокруг рта, но тело его было телом молодого человека, и тяжелая серебряная пряжка, скреплявшая плащ на его правом плече, была по-юношески щегольской.
– Радуйся, воин! – доброжелательно окликнул его Эвракт. – Как зовут тебя, и что привело тебя в Навпакт?
– Доброго дня вам, – голос у воина оказался подстать ему – низкий, хрипловатый и неуловимо властный. Вожди так говорят, а еще – боги. – Я Тиест. Из семивратных Фив. А это Эйренида.
Собака вскинула голову, словно тоже желая дать возможность себя рассмотреть.
Настаивать – забыл ли воин сказать о цели своего путешествия или не пожелал этого сделать – было бы неучтиво, да и ворота не были закрыты, и Эвракт махнул рукой, без слов пропуская его в город. Но насторожился, и сложились сами собой его пальцы в отвращающий беду знак, когда от проходившего пахнуло на него – не одним лишь дорожным потом, но и, едва заметно, грозой.
Отредактировано Тиест (2017-08-07 22:47:39)
У городских ворот было немноголюдно. Выпрашивал милостыню, нанизывая стенания и имена богов в одну занудную, но с надрывом песню, молодой мужчина с уродливо выкрученными в коленях тощими ногами. Высокий старик-раб, кутавшийся в шерстяной плащ, казалось, вовсе не замечал нытья убогого соседа, зато внимательно прислушивался к переговорам стражников и вошедшего в город странника.
Когда же чужеземец поправлялся с ним, старик шагнул вперёд с такой поспешностью, что собака, в мгновение ока оказавшаяся между мужчинами, ощерила зубы в беззвучном предупреждении: не приближайся.
- Радуйся, путник, - невольник вскинул руки, словно хотел показать, что нет у него оружия, которым он мог бы ранить подопечного грозной Эйренида, - прошу, придержи свою собаку и выслушай старого Кинея.
Голос назвавшегося Кинеем был силён, хотя и глуховат.
- До слуха моего донеслось, будто ты сказал, что пришёл из города Фивы, - старик оглядел путника так, словно образ «фиванца» в его голове никак не совпадал с обликом стоявшего перед ним человека, - и если это так, то не откажи мне и хозяину моего логографу Переликту и последуй со мной, чтобы разделить радость отца, выдающего замуж единственную дочь! Ибо было ему знамение от Геры и повеление посадить за стол почетным гостем фиванца, что первым сегодня пройдет через городские ворота.
Закончив объяснения, слог которых вполне был объясним родом занятий того почтенного горожанина, у которого служил Киней, старик замолчал в ожидании ответа и лишь косился на собаку, а молодой калека за его спиной, успел доковылять ближе и надрывно затянул свою жалобу:
- Господин, добрый господин, да будет покровительствовать тебе Афина Келевтия в твоём пути, и Гермес… подай убогому, окажи милость!
Киней замахнулся на нищего, но жест этот снова привлек внимание собаки, и теперь Эйренида выразила своё отношение к происходящему глухим, упреждающим рычанием.
Отредактировано Гелланик (2017-08-08 05:30:01)
Еле слышное «Эй»! – и собака послушно отступила за спину воину, который молча выслушал раба, однако ответил сперва нищему:
– Я ищу не милости богов в моем странствии, но его окончания. Поди прочь! Мне нечего дать тебе. – Воин вновь обернулся к рабу. – А тебе, о сладкоречивый Киней, разве могу я отказать, когда сама Гера явила уже свою волю? Возвращайся же к своему господину и скажи ему, что Тиест из стовратных Фив благодарит его за оказанную ему честь и явится, как только сходит к морю, чтобы смыть дорожную пыль. И скажи мне еще – какой богине посвятит свой пояс его дочь? Самой волоокой Зигии?
Несмотря на прямой взгляд и уверенную речь, Тиест был не вполне откровенен со своим собеседником и, отвечая так, как ответил, преследовал двойную цель. По пути к морю он мог расспросить о логографе – негоже гостю ничего не знать о хозяине, как и недостойно приходить на свадьбу в грязном хитоне. Ну, а если раб предложит ему совершить омовение в доме самого Переликта, то все, что нужно, расскажут рабыни, а ему самому не придется тратиться.
Соображения эти, однако, никак не проявились на смуглом лице фиванца, лишь чуть лукавой сделалась улыбка.
Отредактировано Тиест (2017-08-15 14:16:50)
Нищий плюнул под ноги воину, однако же глянув на фиванца, воздержался от проклятий и пожеланий всяческих невзгод - вполне резонной платы за отказ. Отошёл к стене и завел разговор со стражниками, интересуясь, а не ведомы ли им подробности подслушанной им только что новости о свадьбе. Может туда к дому логографа или счастливого жениха и собралась уличная братия попрошаек, дабы день чужого счастья обратился и для них, сирых, осьмушкой круглого хлеба, а то и из одежды что перепадёт. Счастливые порой бывают очень щедры.
А вот Киней прощаться не спешил, лицо его сделалось задумчиво-серьезным а взгляд пытливо и без особенного почтения, несмотря на разницу в положении скользнул по лицу Тиеста. А лик фиванца отмечен был следами благоволения Аполлона - то есть выдавал способность путника думать о чём-то помимо того, как своим мечом и силой прокормить себя и псину. А от ума до лукавства рукой подать, да мысль мостком перебросить. Да и о Гере подумал не просто же так, а за слова приглашающего зацепился.
- Ей-ей, великой богине, своей покровительнице, - покивал Киней предположению собеседника, и мягко продолжил:
- Господин мой велел мне лично привести гостя, если же дела твои неотложны, дозволь мне сопроводить тебя, и может я даже окажусь тебе полезен, если ждёт тебя корабль в порту и ты желаешь узнать, не отплывет ли он завтра, мы пошлём мальчика разыскать судно и спросить капитана о сроках. А ты сможешь отдохнуть с дороги. И коли расположен к беседам, рассказать хозяину моему Переликту, о себе, да о своём путешествии
Старика, признаться, мало волновало дойдет ли именно этот фиванец до дома логографа, но если и раздумает, вопреки обещанию, то лучше уж узнать об этом сразу и поискать на городских улицах, да в том же порту кого-нибудь из земляков Тиеста.
- Сам ведь знаешь, Тиест-странник, люди, поднявшие кубки незнакомцами к окончанию трапезы могут стать добрыми друзьями, - улыбка Кинея выдала разом всю тайну его суровости, открыв пеньки гнилых передних зубов, а лучики морщин, разбежавшиеся от уголков глаз старика столь же явственно выказали его нрав - не дурак был Киней и пошутить и посмеяться.
Отредактировано Гелланик (2017-08-08 11:39:38)
Ответная улыбка фиванца вышла самому ему на удивление открытой и жизнерадостной – так что впору задуматься было, не посылают ли ему знамение бессмертные боги, не закончится ли в Навпакте его путь. То есть не закончится – Тиест сделал отвращающий беду знак – перед ним и по окончании его поисков будет лежать еще дорога домой, но достигнет успеха. Не зря ведь указала на него Гера неведомой девушке – добрый то был знак, безусловно, добрый.
– Не тревожься, Киней, я не задержусь, – усмехнулся воин, оставляя при себе свой вывод: что зажиточен логограф Периликт, назавтра лишь следует ждать свадебного пира, или сказал бы ему раб, что собрались уже гости. – Дела мои просты, и ни словом я тебе не солгал: омыться в море я хочу, да принести жертву богине, чтобы славно завершилась моя охота.
Привычно Тиест не назвал ее, Трехликую, ни по имени, ни по прозвищам, или вновь пришлось бы объяснять, что Эйренида нужна ему для другого и что не отвратить беду он просил Гекату, и не прикрыть своим ведовством в ночи. А так – охота, значит, Артемида, а даже если увяжется за ним раб, так ведь носит же светлая Селена один из ликов Старшей богини, и также примет каплю крови как жертву. Тиест посвятил бы ей барана, если бы мог, но даже меди осталось у него нынче всего две монеты, мелкие как чешуйки пескаря.
– Но второе могу я отложить, а о первом не должно заботиться гостю достойного логографа – это ты хотел сказать?
Отредактировано Тиест (2017-08-23 10:18:24)
- Я был бы последним человеком в Навпакте, если бы счел себя вправе указывать тебе, что делать, - старик сомкнул губы, отчего улыбка его сделалась совершенно плутовской, - но мне подумалось отчего-то, что ты не бывал прежде в нашем городе, но если желаешь прежде почтить богов, то можешь и сам после отыскать дом моего господина. За агорой, по правой стороне, если выйти на неё через портовые улицы. Отыщешь сперва гимнасий, а после поднимешься мимо фонтана на холм небольшой. Там спросишь дом логографа Переликта, всякий укажет, а если поздно пойдешь, то ищи такой, где одна часть стены до ворот старая, а вторая, по левую руку, недавно выстроена. Она и ладно сложена и цветом светлее – не ошибёшься. Только смотри, мимо гимнасия пойдёшь, не сверни за термами, а то изрядно поплутаешь, а коль какой-нибудь прохвост тебя до логофета Ипполита направит, так и вовсе уйдёшь в другую сторону.
Закончив своё объяснение, Киней, судя по улыбке и выжидающему взгляду, и сам сомневался, что собеседник его всё верно запомнит, да сможет отыскать нужный дом самостоятельно. Однако же не силой тащить ему, рабу, свободного.
- Сказано мне было господином приглашать того, кто скажет, что родом из Фив, как желанного гостя, ну а дальше, славный Тиест-фиванец, твоя воля.
Киней опустил голову, не спеша, однако прощаться и морщинистое его лицо стало печальным, словно опасался старый раб возвращаться в дом логографа один, только с обещаниями на устах.
Тиест сдвинул брови, помедлил, но затем лишь поднял в прощальном приветствии открытую ладонь и поспешил прочь, в сторону порта – что, впрочем, не помешало ему свернуть затем, когда навстречу ему попался гимнасий.
И человек, двумя часами и множеством вопросов позже подошедший к двуцветному дому на холме, выглядел уже намного пристойнее, чем скромный странник, встретившийся Кинею у городских ворот – зеленый хитон, извлеченный из дорожного мешка, был, конечно, не нов, но отличался от старого более насыщенным цветом; сандалии были вычищены; черные волосы были не только вымыты, но и прижаты затейливо сплетенным кожаным ремешком, за который был заткнут цветок цикламена, а бронзовые украшения на ножнах меча поблескивали, словно прощаясь с уносящимся к горизонту Гелиосом. Софронист даже одолжил чужеземцу иглу и нитку, чтобы зашить разошедшийся шов, и, пока Тиест нарочито медленно возился с работой, охотно болтал о готовящейся свадьбе.
Невеста, если верить рассказу, была чудо как хороша, и жених ей подстать, пусть и несколько молод – едва достиг двадцати пяти. Многие считали даже, что высокочтимый Периликт мог выбрать и лучше, и, когда осенью Никтей тяжело заболел и врачи в Асклепионе могли лишь развести руками, склонны были видеть в этом божье знамение. Сама невеста ли, однако, не пожелала отказаться от столь завидного жениха, или логограф, близко дружный с его отцом, не захотел отказаться от обещания – на прошлое полнолуние Никтей ненадолго поднялся с постели, и брак решено было не откладывать, а не далее как вчера молодой человек, снова начавший появляться в гимнасии, вышел на палестру и в очередной раз доказал согражданам, что не зря считается одним из лучших воинов в городе.
Тут шов оказался неровным, Тиест вынужден был распустить последние несколько стежков, и разговор естественно свернул на логографа. Что бы ни хотел услышать фиванец, и об этом своем соотечественнике софронист мог сказать только хорошее – и зажиточен он, и вежлив, и образован, и отличился в последней стычке с наглыми захватчиками из Амфиссы, когда те явились, кичась своей доблестью, и захватили стадо тонкорунных овец, из-за чего пришлось жителям Навпакта ответить тем же, и… Тут колесница речей софрониста намертво завязла в описании воспоследовавшей схватки, а его слушатель, быстро обнаруживший, как мало его собеседник понимает в том, что рассказывает, поспешил вернуть ему иголку, поблагодарить и попрощаться, сославшись на полученное приглашение.
Вооруженный новым знанием и полученными от собеседника подробнейшими указаниями на то, куда ему следует идти, Тиест вновь, однако, сошел с прямого пути и вышел к Асклепиону, где, без труда и никого не расспрашивая, нашел нужный ему небольшой храм. Немолодая жрица, сидевшая на ступенях храма, поглаживая черного ягненка, удивленно подняла седую голову, когда на порог упала его тень.
– Радуйся, воин!
Тиест поднял перед собой раскрытую ладонь – разом в приветствии и в отказе.
– Пусть Трехликая сама выберет себе жертву, – он встряхнул перед жрицей свой опрокинутый кошелек, роняя обе свои медяшки ей в подол, – позволь мне лишь вознести молитву. Сидеть, Эй!
Не дожидаясь ответа, не от женщины, ни от собаки, он перешагнул через порог и подошел к стоявшему в центре святилища изваянию. Три тела Ночной богини были лишь намечены в темном камне, но все три головы – прихотью скульптора детская, женская и старушечья – были вытесаны с необыкновенным тщанием и смотрели, все три, казалось, на вошедшего. Вытащив из-за пояса нож, Тиест подошел к статуе и, полоснув запястье, помеченное уже несколькими следами подобных жертвоприношений, коснулся им поочередно каждого рта, придавая каменным лицам еще большую человечность.
– Владычица перекрестков…
Все остальное, что он хотел ей сказать, он произнес шепотом, почти приникая губами к уху старейшего лика, и был он краток – всего три слова: «Отдай мне его!» Затем повернулся он, и пошел назад и, проходя затем мимо фонтана, о котором упоминал Никей, тщательно вымыл руки, не оставляя на них и следа крови.
И – благословила ли его страшная богиня или даже не услышала – когда Тиест постучался в дом логографа Периликта, царапина на его запястье больше не кровоточила.
Отредактировано Тиест (2017-08-26 23:32:45)
И не то что бы не поверил старый Киней страннику, знания о котором ограничивались для него лишь именем, но помянул недобрым словом няньку Оропу, с её напутственным советом не торчать у ворот поискать фиванца в портовой таверне. Дескать только кликни, что на свадьбу зовешь - разом отзовется пяток "фиванцев". Оропа, вырастившая дочку Переликта Электру, потеряла троих собственных сыновей еще во младенчестве и сколь не молилась богам, сколь не просила их охранить и исцелить каждого из своих детей, малыши слабели и чахли без видимых причин, грудь брали плохо и ни один не прожил дольше полугода. После смерти последнего, она и перестала чтить богов, и неприятно улыбалась, слушая о милостях и покровительстве кого-либо из них к смертным. И за непочтительность такую, ни Гера, ни Афина не покарали Оропу, словно и дела им не было до того, ходит ли какая-то там рабыня к их алтарям или нет. Вот и сон Переликта женщина восприняла лишь как очередную хозяйскую блажь.
"Беду отвратит гость из Фив семивратных"- как же... здоровее станет болезный от того, что выпьет у него на свадьбе какой-то чужак, которому и дела-то нет ни до Переликта, ни до Никтея с Электрой. Набьёт брюхо, напьется, да забудет на следующий день как звали то жениха с невестой".
Как-то некстати вспомнились эти слова, когда проводил Киней взглядом удалившегося по улице Тиеста, постоял и решил подождать еще. С мыслью, что коли и третий прошедший после Тиеста через ворота не назовётся фиванцем, то сам он отправится домой, уповая, что не обманет воин с собакой и придёт- таки в дом логографа, Киней вернулся на прежнее место.
Покинули Навпакт трое торговцев с пятью гружеными ослами и несколькими рабами, прошёл через ворота пастух со своими сырами, одаривший головкой сыра попрошайку и заговорившего с увечным, как с давним знакомцем, а после в город вошли сразу двое, выглядевшие, на первый взгляде лучше этого нищего.
Ладно сложенный светловолосый юнец, одетый слишком легко для зимы и с ним ребенок, кутавшийся в шерстяной гиматий, перетянутый под мышками и на поясе простой веревкой. Только заметив, что обут ребенок в явно взрослые сапоги-эндромиды, набитые, чтобы не спадали с тонких детских ног каким-то тряпьем, Киней обратил взор на ступни молодого мужчины и усмехнулся, заметив, что на том лишь какое-то подобие сандалий, явно сделанных наспех из кожаной сумы или чего-то подобного.
Дорожная шляпа, тоже одна на двоих, так же была нахлобучена на детскую голову.
Стражников подозрительная парочка занимала довольно долго, и Киней, услышав, что и этот молодой прохвост прибыл из Фив, подобрался поближе.
Мужчина назвался Геллаником, охотно рассказал, что является сыном фиванского ювелира-торевта Мигдона и что путь держит в Афины, горя желанием поучиться у тамошних мастеров. А в Навпакте намерен пробыть пару дней, одежду девчонке нищей купить, да может пристроить её в служанки к людям сердобольным и готовым дать кров и пищу немой сиротке.
Эвракт осведомился, к каким именно сердобольным людям собирается наведаться Гелланик из Фив, и тот легкомысленно ответил, что добрые люди везде есть, и в Навпакте найдутся. Только поискать надобного.
- А искать-то как будешь, по домам ходить? - хохотнул Эвракт
- Зачем- же. На агоре поспрашиваю, у торговцев, в тавернах пригляжусь к хозяйкам. Лика и в подавальщицы годится.
- Это девчонку так зовут? - нахмурился стражник.
- Ну немая она, - с едва заметной заминкой пояснил молодой торевт, - я называю её Ликой. Может угадаю потом имя, а может она не захотела отозваться на то, которое дала ей мать.
- А лира тебе на что? - разглядел инструмент за спиной у путника одноухий Перифет, - коли ты ювелир-то.
- Ну так и на лире учен, - легко, даже смешливо сообщил Гелланик, - и спеть могу и сказаний знаю - слушать устанешь.
- Ученый какой, - фыркнул Перифет, хотя, похоже, ответы светловолосого Гелланика его изрядно развеселили, - по мне так мечом владеть лучше, чем струны кифары дергать, - или и этому учен?
- Ну... - путник замялся, хотя нимало не расстроился, - я по панцирям больше, да по щитам, коли надобно украсить их достойно ратной славы владельца.
- Хайре, путник, - остановил Киней Гелланика, когда внимание стражников привлек подоспевший всадник, - а ответь и мне, хорошо ли ты играешь и знаешь ли свадебные гимны?
- И ты радуйся, почтенный, - юнец явно продрог, стоя у ворот, и ему не терпелось пойти дальше, хотя бы затем, чтобы согреться в движении, - Всё что умею делать, делаю хорошо, что не умею - как получится, - он смешно пошевелил пальцами ног и Кинею подумалось, что успел Гелланик заметить, как он пялился на него и девочку, - гимны знаю, но если у вас поют те, что мне неизвестны, напой мелодию, да дай мне час-другой - и выучу.
Вот и привел старик Киней Гелланика из Фив в дом логографа, довольный собой и тем, как предусмотрительно он не стал повторять этому второму фиванцу то, что говорил первому. Тиест произвёл на него куда более приятное впечатление. Звать же гостем болтливого не в меру и столь же жизнерадостного ювелира, которому чего-то дома не сиделось - Кинею не хотелось. Не придёт Тиест - что ж, тогда, конечно, пригласят его к столу свадебному, а придёт - так получит белокурый плату за работу, коли действительно хорош окажется.
Тиесту же открыла пухлая женщина лет сорока в простой одежде, совершенно недвусмысленно показывающей её положение в доме. Выглядела она изрядно утомленной, но пришедший недавно Киней предупредил дворовых, что придет-де Тиест-фиванец, и надобно его встретить, а потому услышав нужное имя, Оропа изобразила на лице вполне убедительное радушие и проводила гостя в дом.
Гостей, прибывших , чтобы разделить радость Переликта собралось немало. Уж точно не меньше, чем было приглашено родными жениха, и комнатку для фиванца смогли выделить небольшую.
- Не обессудь, славный Тиест, - Киней самолично проводил гостя в комнату, чтобы показать тому, где тот может оставить свои вещи, - родни у господина моего столько, что не только единокровным братьям приходится делить кров, надеюсь, ты не будешь против соседства со своим земляком?
"Земляк" как раз помогал рабам ставить в комнате второе ложе с усердием приносящим больше вреда, чем пользы.
Крепкие эндромиды красовались уже на его ногах, а гиматион из некрашеной шерсти был одолжен у кого-то из домочадцев гостеприимного хозяина, пока рабыни не приведут плащ самого Гелланика в порядок. Оставив гиматий заботам женщин вместе с девочкой, которая была в него завернута, торевт заявил, что ему неважно, вычистят ли они их вместе или по отдельности, но одарил наиболее симпатичную из рабынь белым камушком размером с перепелиное яйцо, оплетенным тонкими кожаными ремешками, стянутыми в затейливый узел, от которого кожаные полоски расходились, сплетенные шнуровой косичкой так, чтобы цацку можно было надеть на шею.
После положенного "Хайре", Гелланик обогнул невольника, чтобы приблизиться к появившимся в дверях небольшой комнатки Кинею и его спутнику, о соседстве с которым, как и о "землячестве" уже был осведомлён.
- Голоден ли ты, друг мой? - спросил он сразу, но вовсе не для того, чтобы услышать ответ, а чтобы обрадовать соседа известием, - я попросил принести сюда хлеба и сыра, потому что, боюсь, не доживу до ужина и девчонка обещала посмотреть, что здесь осталось с обеда, сказав, что трапезничает наш хозяин знатно и изобильно и можно рассчитывать на кусок гусятины.
К концу фразы ему пришлось потесниться, чтобы пропустить слуг, закончивших уже своё дело и отправившихся за матрасами и подушками для гостей.
Тиест, ограничивавшийся в разговоре с Кинеем и рабыней словами, состоящими из одного слога, бросил на своего соседа по комнате откровенно любопытствующий взгляд, но молчал, пока последний раб не опустил за собой дверную занавесь. И тогда уронил свой походный мешок на ближайшее к нему ложе и расстегнул перевязь с мечом. Собака, беззвучной тенью проскользнувшая за ним внутрь, улеглась на земляной пол и положила голову на лапы.
- Земляк, стало быть, - задумчиво проговорил Тиест, разглядывая молодого человека с откровенной иронией, - фиванец. Я Тиест. Это Эйренида. А ты кем будешь?
Не таким большим городом были Фивы, чтобы в них, как в Афинах, не знали друг друга свободные граждане. А Тиеста-лохагоса знал каждый. Другой предположил бы, возможно, что его сосед по комнате и вовсе не был фиванцем. Лишь назвался таковым, зная про знамение Геры. Но Тиест допускал также, что нынешний его собеседник был беглым рабом. И лира, которую тот прислонил к стене, этого предположения не опровергала.
Отредактировано Тиест (2017-08-26 23:36:17)
Светловолосый улыбнулся легко и нахально - такие улыбки освещают мальчишеские лица постоянных победителей тренировочных состязаниях в палестре. Улыбки любимых чад, улыбки людей, привыкших нравится другим просто потому что боги наградили приятным обликом и ладным телосложением.
- Гелланик я, - даже имя у него было мягкое, певучее, женщиной данное не для того, чтобы воспевалось это имя в сказаниях о боевых подвигах, - сын Мигдона, торевта.
Может и не все в Фивах знали по имени мастера Мигдона, чьи чаши, кубки и кратеры вот уже третий десяток лет украшали пиршественные столы богатых фиванцев, а так же продавались в пять цен выше первой по всей Элладе, но вот работы его сыновей, видел всякий.
Двое младших предпочитали украшать батальными сценами щиты и панцири воинов, а старшего осаждали дамы, желавшие перещеголять друг дружку ожерельями, браслетами и гребнями.
- Но зван на свадьбу логофетовой дочки песни петь, - ни малейшего почтения к возвышенному искусству в голосе будущего певца не прозвучало, словно пение он почитал чем-то столь же простым, как еду или питьё, - а ты Переликту поди родич какой? Тут в каждой комнате по родичу, как я понял.
Прикрывавшая вход занавесь распахнулась, пропуская в комнату юную рабыню, согнувшуюся пополам под весом двух тюфяков и почти невидимую под плотными шерстяными одеялами. И Тиест, шагнув в сторону, неуловимо-быстрым движением облегчил ее ношу, сняв оба тюфяка с ее плеч. Другой воспользовался бы той же возможностью, чтобы ущипнуть девушку за круглый зад, но по глазам воина очевидно было, что он едва заметил ее.
– Ты аэд? – И в голосе Тиеста, и на его лице отражалась одна и та же странная смесь чувств – восхищение было в ней, и уважение, и почти неуловимая подозрительность, и необъяснимая неловкость. – Я слыхал про Мигдона, твоего отца. И знаю торевта Алексия – твоего младшего брата, верно? Что же ты делаешь здесь, так далеко от дома?
Тиест мог бы и сам ответить на такой же вопрос, пусть и задан он был иначе, но не спешил, не зная толком, верить ли услышанному. Гелланик говорил на фиванский манер и нравился ему – был из тех, кто нравится с первого взгляда – но Тиест научился уже с сомнением относиться к своим чувствам и обязан был подозревать каждого встречного, не мог ошибиться, если хотел когда-нибудь вернуться в родной город.
Отредактировано Тиест (2017-08-10 20:10:03)
Лицо светловолосого сделалось не то растерянным, не то задумчивым, а темные брови приподнялись забавно и совсем несимметрично.
- Аэд, - повторил он, словно пробуя слово на вкус, и отрицательно мотнул головой, - аэды уж больно превозносят своё искусство, и всё делают, чтобы просили их спеть, а коли и не просишь, так сами предлагают. Да потом обиды высказывают, когда оказывается, что беседы людям куда важнее песен. Ходил к нам учитель, и учил нас всех на кифаре играть, а отец своему ремеслу учил, так что торевт я, как он и как Агенор с Алексием, младшим, ты верно сказал. Но в пути, да когда люди просят, отчего бы и не спеть?
На своих братьев, смуглых и темноволосых, равно как и на отца, Гелланик не походил ничуть – и черты и лица и глаза, и даже форму ушей – всё взял от матери-невольницы, лакедомонянки по крови, которую Мигдон купил, очарованный красотой совсем тогда юной девушки и многажды потом повторен был её профиль на подносах и кубках, в ликах богинь и муз. Наложницей же Гелиею он сделал когда беременная во второй раз жена с раздувшимся уже животом перестала вдруг вызывать у него желание. Жена родила дочку. Но та не дожила и до пяти лет, умерев от лихорадки, которую в один год подхватили все дети торевта. Гелланик, которому было тогда четыре с половиной, болел дольше всех, высох весь, ослабел и долго после этого казался младше своих сверстников почти на год – тощий, бледный, маленький, словно даже в росте остановился. Тогда, наверное и стал отец невольно выделять его. Жалел и баловал и Гелиее позволял, дескать, пусть порадуется дитя, которому верно недолго осталось.
Дитя окрепло, а баловать его не перестали. И ласковый паскудник рос, и болтливый – уж до чего жена торевта не любила соперницу-наложницу, а мальчишку не обижала, даже кривила губы презрительно, ища взглядом Гелиею, когда Гелланик не матери, а ей бежал показывать первые свои чеканные медальоны, и браслет свой первый ей подарил.
Мудра была Гелиея, очень мудра, наблюдательна и сыну желала счастья в родном доме, пусть даже доставались ей не первые, где-то корявые или торопливо сработанные безделицы, а такие, когда рука ученика уже обретает уверенность.
По матери Гелланик особенно скучал в своём странствии.
- Здесь… я почти случайно, - признался он, - отцу сказал, что в Афины хочу – в ученики к одному из тамошних мастеров пойти, но… по пути подумал, а ведь путь в Афины может оказаться долог, через землю египетскую, например, или через остров Крит. Мастера по золоту там хороши, а коли не сыщу учителя, в любом монетном дворе чеканщик нужен.
Он уже хотел расспросить Тиеста о том, куда тот путь держит, да что в Навпакте делает, но тут полог сдвинулся
и рабыня, уже нацепившая на шею дарёный камешек, задержавшись на входе, сказала, что привела девочку.
Лику отмыли-отскребли и приодели – скромно и просто, но, учитывая, что гиматий Гелланика Лика носила и вовсе на голое тело, жаловаться не приходилось.
- И куда я её здесь положу? Пусть с вами ночь спит.
Девочка же замычала протестующе и вошла в комнату. Увидела Тиеста и испуганно метнулась было к Гелланику, но едва глянула на него и мышкой шмыгнула обратно за спину рабыни. Оставаться в комнате с мужчинами она явно не желала. Более того – боялась.
- Ступай, - велел мужчина невольнице, позаботься о ней и я не останусь в долгу, когда твой хозяин расплатится со мной.
Словно спохватившись, что забыл о принесенных уже матрасах и одеялах, фиванец взялся обустраивать своё ложе.
- Как думаешь, - обратился он к Тиесту, - мне с нашего гостеприимного хозяина сразу плату запросить, или же надеяться на его щедрость и щедрость жениха во время пира?
Отредактировано Гелланик (2017-08-11 05:15:19)
На рабыню, появившуюся вместе с девочкой, Тиест посмотрел уже с явным интересом, но та и держалась наособицу, и то и дело теребила висевшее у нее на шее простенькое украшение, из чего нетрудно было заключить, что вернее всего она ходит ныне в хозяйских любимицах. И воин перенес свое внимание на немую, делая свои выводы – Гелланик не походил на сурового хозяина, да и не его она так очевидно испугалась. Припомнив стычку, о которой рассказывал софронист, Тиест мысленно кивнул самому себе, оценив смекалку торевта и еще мимоходом посочувствовав тому: не будь она немой, девчонка, стройная и глазастая как дикий козленок, была бы почти миленькой, а так… много не принесет.
– Лучше требуй вперед, – насмешливо посоветовал он. – Кому понравится, добавит, кому не понравится, не отберет.
Желание молодого мастера найти себе лучших учителей он, дошедший в свои пятнадцать до самой Спарты, понимал и одобрял, и поэтому не стал ехидничать, спрашивая Гелланика, как это его угораздило сбиться с самой проторенной дороги во всей Аттике – и без того понятно было, достаточно было его послушать, что увлекло его к Локриде какой-то случайностью.
В этот момент густой бронзовый звон заполнил дом от земляного пола до свежепобеленного потолка, оповещая домочадцев и гостей логографа о подоспевшем ужине. И Тиест, поспешно расправив многажды штопанное шерстяное одеяло на потрепанном тюфяке, первым пошел к выходу на двор, где подмигивали уже огни факелов и масляных ламп: подготовка к празднику, заставившая хозяев отложить отдых до темноты, продолжалась и во время трапезы.
Эйренида, приподнявшаяся было следом за воином, вновь улеглась после негромкого «Эй!» – по пути в комнату лохагос заметил лощеного хозяйского пса и не стал искушать судьбу.
Отредактировано Тиест (2017-08-11 02:35:41)
Над советом Тиеста молодой торевт, порицающий аэдов, но, тем не менее, сам намеревавшийся уже завтра петь и сыграть для публики, раздумывал недолго.
- И то верно, - воскликнул он, - сегодня же переговорю с Переликтом о цене.
При этом глаза у Гелланика азартно заблестели, выдавая в нём того еще любителя «поговорить о цене». Как сказал этот молодой мужчина привратникам Навпакта, всё что умел делать, делал он хорошо. И работу свою знал и цену за неё заламывал одинаково хорошо.
Трапезничали домашние и гости логографа Переликта во дворе – тесно и душно было бы всем в трапезной, а еще засиделись бы там долго гости-родичи, вспоминая былые встречи, да свадьбы друг друга, и добрым словом поминая тех, кто погиб в сражениях и не без почтения тех – кто умер от старости. А на свежем воздухе прохладным вечером особенно не разговоришься. Завтра вот пусть и веселятся, когда молодой муж унесет супругу свою в дом под непристойные шуточки и пожелания друзей.
Киней расстаравшийся вдвое больше требуемого держался наготове и развел обоих фиванцев по разным местам. А Тиеста, вызывавшего у него уважение мужеством и статью и обладавшего всеми признаками божественной благосклонности (теми же мужественностью и статью, да придачу правильностью черт лица), представил хозяину словами:
- Вот, господин мой, Тиест, что прибыл сегодня из Фив семивратных, как и было тебе открыто во сне Герой-защитницей.
Человек, к которому обращался Киней был коренаст, невысок и совершенно не производил впечатления учёного мужа. Со лба его на затылок заходили две длинные залысины, волосы, обильно прошитые сединой были коротко стрижены, но даже при том с первого взгляда понятно было, что некогда почтенный логограф навпактский обладал густыми кудрями, мелкими, словно у молодого барашка. Сейчас же, то, что осталось от былой роскоши всячески топорщилось, хоть и блестело от масла.
Борода, густая и курчавая скрывала шею Переликта, и вполне могла бы придать уважаемому гражданину Навпакта вид почтенный, если бы не торчащие уши, да крупный нос с мясистым кончиком и горбинкой. Близко и глубоко посаженные глаза Переликта смотрели внимательно, и, казалось, подозрительно.
- Радуйся, - поприветствовал он гостя, и шикнул на рабыню, что стояла наготове с кувшином вина, - наполни еще чашу, - о встрече нашей возвестила мне прекрасная Гера лилейнорукая, и знал я в сердце своём, что, увидев тебя, пожелаю назвать другом, - тут он ловко подхватил поданную рабыней чашу и плавным жестом подал её воину, - и вот, когда передо мной стоишь ты, Тиест из Фив пришедший на свадьбу моей дочери, смотрю на тебя я и понимаю, что верно подсказало сердце моё. Так что будь гостем в моём доме столько, сколько пробудешь в Навпакте.
Зная, чем занимаются логографы, оставалось только признать, что Переликт был сегодня краток в своём приветствии.
- Выпей со мной, Тиест и поведай, что привело тебя в наш город? - плеснув на землю из своей чаши, Переликт опустился на своё место во главе стола, жестом указав гостю на свободное, для него оставленное место.
И усадил логограф фиванца почти рядом с собой – между братом своим и одним из старших племянников.
Гелланик же, устроившийся почти в самом конце стола, устал внимать речи щедрого, судя по угощению для гостей, хозяина и нацелился уже на тарелку с жареной рыбой, раздумывая, сколько рыбин взять – четыре или три и кусок баранины, уже с остывшим жирком, или же угоститься крупными маслинами из глиняной чаши, расписанной по бортику черным меандром. Светловолосый болтун, слишком голодный, чтобы сейчас искать свободные уши, весьма надеялся, что маслины не слишком солоны, или хотя бы вымочены полдня, перед тем как попасть на стол.
Тиест ответил на приветствие, принял вино со словами благодарности и также отплеснул на землю, чуть слышно предназначив жертву Зигии. Затем он подхватил со стола расписанный танцующими наядами гидриск – одной рукой, словно не заметив его тяжести – и долил чашу водой, прежде чем занять своё место.
- Благодарю тебя, Переликт, - серьёзно сказал он, - но я этого приглашения не слышал, и не приму к сердцу, если ты не пожелаешь повторить его позже. Ты спросил, зачем я в Навпакте, и я отвечу. Но цель, которая мной движет, может прийтись тебе не по вкусу.
Осознавал он или нет, что выбранная им тактика привлечёт к нему всеобщее внимание – сказать было трудно. Но паузу, не спеша перейти к рассказу, он выдержал, что позволяло заподозрить, что прибегал он к подобным уловкам не в первый раз.
Сосед Гелланика, худой, прыщавый юнец с бровями до того густыми, что их, казалось можно было заплетать в косички, нетерпеливо толкнул того под бок:
- Он же твой земляк, а? – прошептал он. - Небось, драка будет?
Судя по его озабоченному виду, подобная перспектива не приводила его в восторг. И софронист, с которым Тиест беседовал ранее, при всей его привычке обо всех говорить хорошее, признал бы, сокрушенно покачивая головой, что молодой Аристарх в любом бою будет скорее помехой, и для самого себя больше, чем для своих.
Отредактировано Тиест (2017-08-23 10:21:42)
Пожалуй, если бы не вопрос, прозвучавший над самым ухом, Гелланик, как раз тянувшийся за чашей с маслинами, и не обратил внимания на то, что даже за этой частью стола стихли говорки и гости логографа обратили свои взоры к главе дома и его собеседнику.
- Драка.., - задумчиво протянул молодой фиванец и взглянул на Тиеста.
Со своего места он заметил высвеченный алым полумесяцем край чаши в руке земляка и хотя не видел выражения лица воина, отрицательно качнул головой. Не будет устраивать свару в доме тот, кто уже принял от хозяина угощение. Разве что совсем конченный человек, позабывший о совести, чести и законах гостеприимства. Но фиванцы, они не такие.
На чужбине землячество ощущалось как-то особенно сильно, и легко забылось, что всюду живут люди как хорошие, так и дурные, и Фивы не являлись в этом смысле примером какой-то особенной чести и, тем более, честности. Но вдалеке от родного дома мнилось, что фиванцы всё же лучше прочих. И доброе имя своё позорить прилюдно, не станут.
- Давай-ка послушаем, что он расскажет, - ответил Гелланик соседу, передвинув чашу поближе к себе, - Может статься, что была красавица Электра обещана была Тиесту чуть ли не в младенчестве, да запамятовал её отец об этом. А ну как земляк мой сейчас напомнит?
Истории, подобные этой, сын торевта Мигдона складывал легко, без раздумий, и нимало не задумывался, что некоторые байки, слетевшие с его языка после слов «может быть» превращались потом в весьма затейливые сплетни.
А сам Переликт, разумеется, не знавший за собой, никакого проступка перед предназначенным мудрой Герой-хранительницей гостем, ответил Тиесту с неподдельным интересом:
- Разными дорогами ведут нас бессмертные боги, Тиест-фиванец, что благо одному, может стать горем другому, но мудрые понимают, что всему своё время, а ныне – время радости в моём доме. И не знаю я за собой обиды, кому-либо причинённой, чтобы боятся твоих слов. Поведай же теперь свою историю, поскольку пробудил ты во мне и в родичах моих любопытство.
Тиест наклонил голову и отставил чашу – с неожиданной для него неловкостью, так что алая жидкость, плеснув ему на пальцы, оросила землю несколькими тяжелыми каплями, и только тот, кто наловчился читать по губам, понял бы, что за имя он выдохнул вместе с возлиянием.
– У меня был сын, благородный Переликт, которому исполнилось бы сейчас восемнадцать, – начал фиванец и остановил на миг взгляд на юноше, заговорившем с Геллаником – тот если и был старше, то ненамного. Сказитель ударился бы сейчас в описание достоинств этого сына, но Тиест – то ли не желая испытывать терпение гостей, то ли не находя причин славословить сына рабыни – только скривил на миг рот. – Осенним вечером он пошел из дома в гимнасий и не вернулся. Друзья его рассказали мне позже, что он отправился к святилищу Гекаты, что за городской стеной – поспорил с другими такими же мальчишками, что останется до рассвета под сенью храма. Мы все спорили так.
Несколько голов склонилось в согласии, а какой-то седовласый старец, прислушивавшийся к звучному голосу фиванца, приставив к уху сложенную раковиной руку, хохотнул чуть громче, чем допускала вежливость.
– Наутро он не вернулся, храм был пуст, а плиты его пола были забрызганы кровью. И однако, – лишь сжавшаяся в кулак рука указывала, что рассказ этот нелегко дается воину, – на алтаре поклялась жрица Трехликой, что не она принесла жертву и не владычице перекрестков была она принесена. Два дня спустя мой сын нашелся.
Тиест взял чашу и поднес к губам. Но, даже если лучшее вино Навпакта наливали этой ночью в доме логографа, подай хозяин этому гостю ключевую воду, тот бы не заметил.
Даже рабы, обходившие стол с кувшинами воды и вина, чтобы гости не испытывали жажды, остановились, внимая истории чужестранца, который не жаловался на разбойников и не сетовал на какого-нибудь прохиндея, обманувшего его в торге и после скрывшегося. Лица некоторых, еще при словах «был сын» помрачнели.
«Был» ведь означает, что нет больше человека средь живых, что бродит его беспамятная душа по полям асфоделей. Те, кто не понял этого сразу, посерьезнели лишь услышав про кровь на каменных плитах храма Гекаты.
Гелланик вздохнул и вздоху его вторил шумный выдох бровастого Аристарха.
- Живой? – прозвучал с другой стороны стола молодой голос.
Надежда на лучший исход всегда живет в человеческом сердце.
- И как же отыскали его, - Переликт не произнёс слово «тело», явно щадя рассказчика, - и где он был?
– Живой… наверно.
Кто резко выдохнул – не то испуганно, не то восторженно. Тяжелый взгляд фиванца вернулся к хозяину дома.
– На Северной дороге, в полудне пути от Фив, – продолжил он, – на перекрестке, что зовется Двуречьем, потому что сливаются рядом два ручья, стоит таверна, и в ней горшечник, везший товар в Левктру, нашел моего сына – живого и невредимого, только называл он себя Капетом из Эвбеи. Пытался он убедить сперва горшечника, что тот обознался, но был Ассей давним и добрым мне другом и сразу указал на шрам на предплечье юноши. «Разве не знаю я Ферея? – спросил он. – Разве не видел несмышленым младенцем? Вот шрам, который ты получил, упав с барана – а за левым ухом есть у тебя другой, с того дня, когда поднял ты руку на Эвсебию». Тогда заплакал юноша и признался, что не помнит он ни детства своего, ни юности, ни имени своего, ни отца, потому что в ту ночь забрала Геката у него память, а взамен вложила ложные воспоминания, без конца и начала, без смысла и логики, так что не знал он более, ни кто он такой, ни чем прогневал бессмертных богов, а потому выбрал он себе имя и стал жить новой жизнью.
Пламя светильников качнулось, темным дымом пахнуло в ночном воздухе, и словно этой же тенью заволокло на миг лицо Тиеста.
– Ассей, как я сказал уже, был мне добрым другом. Был и есть. И не поленился он, развернул свою повозку на юг, посадил на нее потерявшего память юношу и привез к отцовскому дому. И возблагодарил я всех богов, кроме Гекаты, ибо вернулся ко мне сын, которого я оплакивал уже как мертвого, а воспоминания его, надеялся я, вымолю я у бессмертных олимпийцев – а что не вымолю, расскажу ему сам. Но вышло иначе.
Фиванец отпил из чаши.
Упомянутого земляком Ассея знал и Гелланик. Но вот историю про потерявшего память юношу не припоминал. А история-то была хороша. Если тому, кто больше привык говорить, нежели слушать хочется внимать дальше довольно скупому на подробности и красивые описания рассказу – значит, сами события находят отклик в душе и сердце.
Однако от внимания молодого торевта не ускользнул один момент, которому пока не было объяснения и он, увлеченный и повествованием и мыслью, что из истории о потерявшем память юноше можно сложить славную песню, и хорошо, если в конце будет рассказано, за какие такие проступки отняла трехликая богиня память у Ферея.
- И что же случилось с твоим сыном? – услышал Гелланик голос Переликта, а следом с губ его слетел вопрос, громкий, чтобы Тиест точно расслышал, несмотря на разделявшее их расстояние за длинным столом:
- Но ты сказал, Тиест, что видел кровь у алтаря богини, - поминать покровительницу перекрестков по имени, Гелланик не решился, - если вернулся твой сын цел и невредим, только без памяти, то чья же кровь была в храме?
Воображение Гелланика, обычно дорисовывающее чужие истории вымышленными подробностями, сейчас не предлагало ни вариантов, ни объяснений, как же всё могло случиться, и он, как и другие гости, желал теперь узнать, как всё закончилось.
Понимал умом, что рассказывает Тиест о трагедии, о горе своём, помнил, что это связано как-то с его приходом в Навпакт, но пока не мог предугадать финала.
А маслины и впрямь оказались очень солоны. Но если заесть их свежим козьим сыром и хлебом – самое то.
Взгляд, брошенный Тиестом на соотечественника, был кратким, но в нем явственно читалось одобрение. Сам он не подумал тогда об этом – никто из них не задумался, ни встревоженный Ассей, ни умница Полигнот, отец Эвсебии, ни верный побратим Кианей, полемарх фиванский, ни мудрец Эйлисс. Даже жрица Гекаты – но кто мог заглянуть в ее помыслы? Даже если она и задалась тем же вопросом, не пошла бы она узнавать у лохагоса, как объяснит кровь на полу ее храма потерявший память юноша.
– Я отвечу тебе чуть позже, Гелланик, – пообещал Тиест. – Тогда же я принес богатые жертвы, и вновь зазвучал под моей крышей юношеский смех – пусть даже натужный, словно не сумел позабыть, сам того не зная, Ферей, что с ним случилось в ту ночь. Или словно было ему не до смеха. Ответьте мне, мудрые мужи, те из вас, кому посчастливилось взрастить сына или дочь: разве не знает отец своего ребенка? Знает лучше, чем тот сам знает себя – так, что, когда тот спотыкается, рука отца протягивается порой еще до того, как он начинает падать?
На сей раз фиванец не стал ждать знаков согласия.
– Я больше не знал своего сына. Тих он сделался, и, пусть даже он и раньше немного говорил – другой была эта тишина. Не в чем было его винить – юнца, всей душой желавшего сделаться вновь тем, кем он был, и слушавшего оттого каждое слово о себе, затая дыхание – и вместе с тем… Это не был более мой сын, так что казалось мне порой, будто я ввел в свой дом врага – и врага мудрого, опасного, знающего все мои слабости. Не мальчика я в нем видел теперь, но старца, и сам корил себя за недобрые мысли. Наконец, не выдержав, я отправился в Дельфы, чтобы услышать волю богов. Гелланик, – взгляд Тиеста вновь обратился на белокурого юношу, – вспомнишь ли ты, быть может, два года назад, зимой?.. Рабыню, убитую у стен акрополя? И затем другую – в храме Артемиды?
Особый надежды на кивок у него не было: кого беспокоят мертвые рабыни, кроме их хозяев? Но он видел их истерзанные тела, держал в руках оторванную кисть с дешевеньким кожаным колечком, и не мог забыть.
На какой-то момент взгляды мужчин, волею судеб, или прихотью богов, встретившихся в доме навпактского логографа, скрестились, словно мечи поединщиков, первый раз пробующие друг друга на остроту и прочность.
Гелланик кивнул, но кто-то за столом, со стороны хозяина, подал голос:
- Я был в ту пору в Фивах, и видел, как выносили тело из храма Артемиды-охотницы, видел кровь на его ступенях и сердце моё содрогнулось, когда поведали мне, что убийца сотворил с девушкой и каким святотатством осквернил храм целомудренной Селасфоры, - судя по манере речи, говоривший не был местным, но кого это удивит на свадьбе, куда приглашают родичей и друзей, таких даже, с которыми сдружил один случай или какое-то давнее, благополучно разрешившееся, дело.
Не выдержала душа словоохотливого фиванца, тоже помнившего то убийство, и повернувшись к юному соседу, Гелланик зашептал, подогревая интерес того к повествованию Тиеста:
- Ты и помыслить не можешь, что там свершилось. Все призывали богов охранить их от чудовища, и те, незримые, слетевшиеся в Фивы, содрогались, видя тело несчастной рабыни.
Откуда взялась убеждённость молодого торевта, что Олимпийцы отвлеклись тогда от своих дел, осталось за пределами краткого дополнения к рассказу Тиеста, но так фиванцам же лучше знать, грозила ли нечестивцу карой сама Артемида, или же убийства эти и стали карой для искупления чьих-то тёмных дел.
- Есть у нас в Фивах прорицатель Тиресий… - начал было Гелланик, видя заинтересованность обладателя годных для внимания историям ушей, но тут ему стало интересно, а вообще обращались ли люди к Тиресию, когда погибли невольницы, или же рабыни, не дочери свободных граждан, ради них не стоит беспокоить знаменитого слепца.
И тот же глухой голос свидетеля последствий чудовищной расправы над ни в чем не повинной девушкой, спросил рассказчика:
- Так открыл ли Оракул тебе, причину перемены в сыне? И расскажи, прошу, что случилось после. Я не задержался в Фивах дольше, чем требовали мои торговые дела и не знаю, отыскали ли убийцу.
Отредактировано Гелланик (2017-08-13 14:29:08)
– Убийцу не отыскали, – кратко отозвался Тиест и снова замолчал, не зная, говорить ли о том, что две эти жертвы были, возможно, не единственными. Что он знал? Люди уходят из городов по тысяче разных причин. Дети тонут в горных ручьях, разбойники подстерегают в лесу свою добычу, человек может сорваться с горной кручи и остаться лежать под грудой осыпавшейся земли… Даже о том, что рабыня Лидия дарила Ферея своим вниманием, он узнал случайно, а в том, что то же было верно и в отношении соседской Герионы, отнюдь не был уверен. Но его слушали, и, если он хотел заручиться помощью всех этих людей, если хотел вновь найти след, который почти потерял, он должен был рассказать не только о том, во что верил, но и о том, в чем сомневался… или нет? Ложь неугодна бессмертным…
– Не знаю, какое божество помутило мой разум, – продолжал Тиест, отставляя пустую чашу, – но я сделался слеп и глух. Мне следовало проследить тогда за Фереем, но я не верил тогда уже не только ему, но и себе. После смерти на акрополе прошло три месяца, люди перестали уже о ней судачить, когда в темном месяце простатерии, в полнолуние, был осквернен храм Артемиды. И тогда я пошел в Дельфы, потому что не знал более, что живет в моем доме и не сделался ли я сам безумцем, сам того не заметив. И на полпути встретился мне Тиресий.
Лицо прорицателя было изборождено морщинами, слепые глаза полны сострадания. И Тиест, узнавший его с первого взгляда, поклонился бы и прошел мимо, если бы тот сам не остановил его. Но об этом рассказывать свадебным гостям он не собирался.
– «Твой сын умер, лохагос Тиест, – сказал он мне. – Тебе нет нужды спрашивать богов, чтобы услышать то, что ты уже знаешь».
«А тот, Капет из Эвбеи, – спросил я. – Кто он?»
«Ты узнаешь это, когда расспросишь его сам, – ответил мне Тиресий. – Если к этому времени у тебя останется еще желание задавать вопросы».
Когда я вернулся в Фивы, того, кто назвался Капетом из Эвбеи, в городе уже не было. Как не было больше моего друга Полигнота, отца моей жены – он был зарублен топором в своем же доме, и ни одна живая душа не видела убийцу. Мы совершили все погребальные обряды, и я готов был уже отправиться на поиски Капета из Эвбеи, когда рассказали пришедшие в город пастухи, что встретили Полигнота на пути в Херонею.
Подошедшая темноволосая рабыня вновь наполнила его чашу и почтительно протянула ему, и фиванец принял ее с благодарным кивком.
Когда рассказчик умолк, прошла, наверное, минута, или даже больше, прежде чем хозяин дома тяжело вздохнул и, с трудом подбирая слова, заговорил:
- Горька твоя история, Тиест, и вижу по лицу твоему, говоришь ты искренне, но если погребенного по всем правилам видят вдруг на дороге, значит это может только одно – не человеком был тот Полигнот, что покинул Фивы. Да и назвавшийся Капетом из Эвбеи, когда твой сын уже пребывал в царстве Аида, не говорил, что он твой сын, ты сам его признал таковым. Но неужели ищешь ты его, как бы он ни звался, теперь в Навпакте?
Красноречие и самообладание изменили логографу и он сам, заметив, что вопросы его не текут гладко, как густой мёд через край чаши, а сыплются рублеными фразами, предпочёл замолчать, собираясь с мыслями.
А сосед Гелланика, густобровый Аристарх, развернулся к сидевшему слева от него отцу, судя по сходству черт и затененности глаз еще более широкими и густыми бровями, и что-то зашептал тому на ухо, сбивчиво и быстро.
Что именно говорил юноша, Гелланик расслышать не мог, но догадывался, что мужчины обсуждают историю Тиеста.
А в мыслях его, где слагались строфы песни, не Тиест-фиванец сделался вдруг главным героем, как было в начале, а Капет из Эвбеи… Про него плелась затейливая легенда и грезился светловолосому любимцу Феба-Аполлона перебор струн лиры, таинственный и тихий, и жалел он, что не может ухватить рыбину, да кувшин вина и броситься к себе, чтобы повторить, наиграть на лире пришедшую на ум мелодию, и напеть негромко:
«И лик новый надел Фесторей и под пологом ночи,
Он бежал из Фив семивратных старцем почтенным.
И кто знал Полигнота, сына Кирея, говорил с ним открыто,
Не в силах сыскать каких-то различий. Только дети убитого
В горе взывали к богам всемогущим, об отмщеньи
Просили…»
Прежде чем решить, кому из олимпийцев отдать почётную роль в песне, следовало хорошенько подумать. Как и над именем злобного оборотня, прикидывающегося другими людьми. Но Капетом называть его точно не стоило бы. Правда правдой, а в песне важно благозвучие!
Чувствуя, как снизошло на него вдохновение, думал теперь Гелланик о том, чтобы отыскать в своих вещах церу и стилос, да успеть до сна записать всё пришедшее на ум. А может еще и Тиеста расспросить подробнее. Как именно переменился его сын после возвращения? Может, любил раньше баранину жареную, да яйца запеченные, а после стал предпочитать чечевичную похлёбку под медовые соты.
Про медовые соты хорошо бы легла строфа… и про пряное вино.
Увлеченный своими мыслями и тем, чтобы не забыть всё придуманное, Гелланик и не ведал, что лицо его, обращенное, как лица прочих слушателей в сторону рассказчика, совершенно лишено не то что сочувственного выражения, но даже подобия вежливого участия – губы тронуты легкой улыбкой, а глаза блестят живо и вдохновенно. Так вот аэду бы на свадьбе сиять радостью, прославляя невесту.
Отредактировано Гелланик (2017-08-13 18:04:21)
– Дурные времена настали! – рявкнул внезапно рядом с Геллаником не старый еще мужчина с перебитым носом. – Не знают юноши почтения к старшим, не внимают назиданию!..
– Отец! – умоляюще пробормотал сидевший рядом с ним молодой человек. – Отец, мы гости в этом доме…
– А гости должны выказывать уважение! А не хихикать глупо, ворон считая! – он притих затем, возмущенно сверкая глазами, пока его сын, поглаживая его руку, настойчиво шептал ему что-то на ухо.
Тиест, не глядевший на своего соотечественника, слушал эту тираду, мрачно прищурив глаза, но, почти сразу убедившись, что к нему она не имеет никакого отношения, вновь вернул свое внимание хозяину дома.
– Я не знаю, – просто сказал он. – Я сразу отправился в Херонею, но лишь спустя месяц узнал, что человека, похожего на Полигнота, видели с другим человеком, кожевенником, который на следующее же утро оставил город. Я поспешил по его следам, добрался до Киноса, и там… Я столкнулся с ним самим у городских ворот, сам того не зная, он был там пентеконтером. Едва я отошел от ворот, за мной побежали и обвинили в убийстве – по его слову. Он покинул Кинос в тот же вечер, меня отпустили только на третий день. Я мог бы уйти до рассвета, потому что засов на двери моей темницы был отперт, и та, кто отперла мне его, явилась ко мне во сне. Я здесь по ее велению, Переликт; след, по которому я иду, ведет сюда.
Тиест не назвал имя, но в том не было нужды – лишь одну богиню именовали Хранительницей ключей.
Резкие слова соседа возымели на Гелланика то же действие, что и окрики отца, которого немало раздражало, когда сыновья, работая, отвлекались на собственные мысли или разговоры. Лицо его вмиг сделалось скучным и серьёзным, а взгляд скользнул вдоль стола. И проснулось, едва притуплённое парой маслин и сыром, чувство голода.
- Ты честен в словах и поступках, друг мой, - Переликт даже поднялся со своего места, и подал рабыне, чтобы наполнила, опустевшую за время рассказа фиванца, чашу, - но знай, и пусть сердце твоё будет спокойно, - как твои стопы направила в Навпакт одна богиня, так другая, светлоокая и милосердная Гера повелела мне встретить тебя, указав, что должно быть пришельцу, что родом из славного города Фивы, гостем сегодня в моём доме и завтра на свадебном пиру моей дочери. Так же как и тебе, явилась ко мне великая Зигия в час предрассветный и принял я волю её, прими и ты, ешь, пей сегодня в волю, и знай, если надобна будет тебе помощь, чтобы остановить этого мерзкого нечестивца, то и сам я и каждый из мужей, что сегодня внимали тебе, без раздумий поднимет свой меч, коль укажешь ты на этого… оборотня.
Слово тут же эхом разлетелось над столом. И чудовище, доселе не нареченное никак самим рассказчиком получило название, отвечающее его премерзкой сути.
Логограф, человек мирного дела, быть может, и был смешон в своём благородном порыве, однако среди гостей за этим столом собралось немало мужчин и юнцов, способных достойно выступить в сражении – будь то на песке палестры, или на поле боя.
Второй из фиванцев, достаточно слышавший, чтобы смекнуть, почему и зачем, лукавый раб Киней пригласил и его, смолчал, но не сдержал улыбки. Себя Гелланик полагал, разумеется, куда лучшим украшением чужой свадьбы, недели сурового Тиеста, гонимого горем и жаждой отмщения из родной Беотии. Но не мог похвастаться ни видениями знамений, ни снами, в которых боги или богини указывали бы ему, что делать. Однако из всего услышанного молодой торевт извлёк и свой урок и решил, что коли через год, или десять, когда вернется домой, спросит отец его, как же это случилось, что он не дошел до Афин, скажет Гелланик, не моргнув глазом, что де… повелел так сребролукий Аполлон.
Ну а самому кифареду, чтобы не серчал за такой сговор и сейчас пожертвует глоток вина и после принесёт достойные жертвы.
Не сразу гости логографа смогли увлечься беседами на иные темы. То один, то другой, вспоминали всякое – убийства, пропажи скота, байки о том, что-де в соседней Амфиссе кто-то пропал, да потом через три дня нашёлся живой и невредимый, только умом тронулся. Но постепенно разговоры перешли на более приятные темы. Гелланик же, подождав, когда хозяин встал из-за стола и поблагодарил пришедших, что разделили с ним трапезу, скользнул за ним следом, приметив и Кинея, который, как чуткий пёс, следил, чтобы всё шло, как должно.
О цене сговорились легко – благо «аэд» был не слишком опытен и не знал, сколько берут певцы, чья слава разнеслась по всей Элладе. Завтра ему предстояло познакомиться уже в доме жениха и с другими музыкантами, из местных, и, в свой черёд, когда гости будут вручать Электре свадебные подарки, исполнить, как подношение, песню, гимн, благословляющий брак и воспевающий красоту и добродетели новобрачной. А что песня будет фиванской – так еще лучше. Пусть все знают, что со всех городов собрались гости на свадьбу единственной дочери уважаемого логографа Переликта.
Когда Гелланик отодвинул полог и вошел в отведённую им с земляком комнатку, показавшуюся маленькой и низкой после широкого двора, там еще горела лампада, а сосед не спал. Может, и сам пришёл недавно.
- Мы ведь шли, верно, разными дорогами, Тиест, - Гелланик скинул гиматион и расстегивая пояс, отвернулся лицом от соседа, - если ты возвращался из Дельф, как говорил, и не слышал, что творилось на дороге от Фермона. Хотя, - он не сдержал фыркающего смешка, похоже на то, что никто ничего не слышал. А кто жив остался – всё равно ничего не расскажет.
Разумеется, он не забыл своего намерения узнать у Тиеста некоторые подробности, но ведь не попросишь же соседа вот так сразу: расскажи, дескать, час за часом, как всё было, как переменился твой сын, и почему в твоё сердце закралось подозрение, что враг он тебе и что стар душой?
Чтобы выпытать нужное – полагал Гелланик, - правильно будет и взамен рассказать что-нибудь и лучше, если собеседник будет полагать, что рассказанное ему полезно – словоохотливее станет.
Отредактировано Гелланик (2017-08-14 00:20:09)
– На фермонской дороге? – эхом повторил Тиест, рассеянно поглаживая Эйрениду. Рабы дали ему миску с костями, благо от праздничной трапезы их осталось достаточно, и собака лежала теперь у кровати – столь сытая, что даже не подняла голову при появлении Гелланика. – А что, певец, произошло там?
Мыслями он уносился уже в завтрашний день. Не яви свою волю Гера, от ворот отправился бы он искать полемарха, надеясь, что тот выслушает путника, а выслушав, не откажет в помощи – и сомнений на этот счет у лохагоса фиванского было предостаточно, в лучшем случае он мог расчитывать на то, что полемарх пообещает посоветоваться. Но теперь – благословенна будь, Волоокая! – Переликт, которому он обратился с осторожным вопросом, заверил его, что Тал, как близкий друг его будущего свата, непременно будет завтра на свадьбе и, уж конечно, не откажется помочь. В последнем Тиест откровенно сомневался, хотя ничем этого не выразил: чтобы по слову чужака закрылись городские ворота? Немыслимо! Но как иначе поймать того, кто способен надеть любую личину, фиванец не знал – только спугнуть его своим появлением и ждать, пока он бросится наутек, в нынешнем своем облике или в новом.
Трехликая обещала дать ему знак, когда они снова столкнутся лицом к лицу…
Иногда он начинал сомневаться в своем видении: не герой он и не полубог, чтобы являлась к нему Владычица перекрестков, пусть и уверяла когда-то мать, что не Антилай был его отцом, а сам Исмен, явившийся к смертной женщине, когда отдыхала та в жаркий полдень на берегу потока. До восьми лет верил Тиест, едва ли не видя сам перед собой, как плеснула на излуке волна, как обратилась в прекрасного юношу и как онемела от изумления Алкиника, узрев, что волшебный сон сковал ее рабынь. А потом подслушал он разговор няньки своей, Эвридамии, с одним из воинов, из которого узнал, что не лгут люди, говоря, что похож он как одна ладонь на другую на своего отца, у которого ни до того, ни после других детей не было – но и ничуть не меньше похож он на его брата, Иодама, которого Антилай заставил покинуть Фивы вскоре после рождения сына. Эвридамия посмеивалась, и стискивал уже кулаки Тиест, но тут ударил ее воин в лицо что было силы и приказал никогда больше не порочить доброе имя хозяина, и тогда на него уже бросился мальчик, сам не зная, кого защищает от кого.
«Тиест Исменид, – сказала во сне Геката, и были три ее лика исщербленным ликом Луны. – Ты ступил на мой путь, ты стоишь ныне на моем перекрестке. Пойдешь ли ты дальше, за тем, кто убил твоего сына, или вернешься и все забудешь?»
Отредактировано Тиест (2017-08-23 10:25:48)
Никому до этого момента Гелланик не говорил об увиденном по дороге, менее, чем в дне пути до города, даже стражам на воротах Навпакта. Сказал бы, спроси те, отчего так странно одета его спутница, но больше разговоров занимала его в тот момент нужда отыскать пристанище для себя и Лики, вернуть свой плащ, согреться и поесть. Да еще Киней, столь удачно встретившийся сразу за воротами - в общем, не до рассказов было и точно не до того, чтобы тащиться к военачальнику города, дожидаться, пока тот примет, да рассказывать ему об увиденном...
Хотя, может, Тиест и посоветует сделать так. Ну да всё уже завтра.
- Меньше, чем в дне пути до сюда, за святилищем на перекрёстке, отыскал я рощу, - стал рассказывать Гелланик - думал колодец там есть, или родник какой, вот и пошёл до неё. Но нашел только два тела, растерзанных волками. То есть я сначала подумал было, что волками... и девочку, уцелевшую каким-то чудом.
От мужчины мало что осталось, - бронзовый браслет, который как раз красовался на запястье Гелланика, - а женщина... была убита и выпотрошена. Не знаю, сколько времени прошло, но вороны уже расклевали её лицо. Нельзя было и дальше оставлять тела там, в роще, которая, возможно посвящена была Артемиде, или другой богине, вот я и ... схоронил их в стороне.
О том, как выла девочка, стоя на коленях на земляном холмике и как раскачивалась из стороны в сторону, обхватив ладонями свои плечи, фиванец упоминать не стал. И как долго говорил с истерзанной девочкой, сидя рядом, уговаривал пойти с ним, но не уговорил и плюнул, бросил и зашагал к дороге один. И только там, остановившись и обернувшись, обнаружил, что голая девчонка бредёт следом. Она же и съела все его нехитрые припасы час спустя, у колодца. где кое-как смыла с себя грязь и кровь, да позволила Гелланику закрепить на своём теле намотанный кое-как гиматий.
Тащить с собой девчонку дальше Навпакта, молодой торевт не собирался. Что делать с ней - не представлял и решил, что сыщет для неё пристанище, как для служанки, или рабыни, да отдаст отцовский браслет, прежде чем расстаться. Может по браслету потом опознает кто Лику. Но это уже будет без него. И в тайне радовался молодой странник тому, что нечаянная его попутчица никак не выказывала ни приязни, ни благодарности - и так приходилось ему ожесточать своё сердце и гнать мысли о возможности увести её с собой дальше - мол привыкнет, научится готовить и хоть в чем-то будет помогать.
- Ты видел её, - напомнил он Тиесту, - немая. А после твоего рассказа, я всё думаю, а вдруг не волки это были? Не видел я следов волчьих на земле... Но ведь и разбойники могли напасть. Жаль убогая только мычать, да кричать может - не расскажет ничего.
Тиест слушал своего соседа с неотрывным вниманием, помрачнев с первых же его слов, но не прерывая, и лишь когда тот замолк, снова позволил себе вздохнуть – глубоко, как если бы до этого не дышал вовсе.
– Рассказать все могут, – твердо сказал он, наклоняясь почти к самому лицу Гелланика. – Не только немые, но и бессловесные. Даже собаки рассказывают порой, даже камни. А на нас, – ошибкой было бы считать, что он не заметил, как «я» превратилось в «мы», – благословение богов. Даже если они не вернут речь немой…
Он примолк, нахмурившись. Могущественны бессмертные боги, но всемогущи ли? Отчего не поразила своей стрелой девственная Афродита мерзкую тварь, осквернившую ее храм? И в самом ли деле сама Геката отомкнула дверь его темницы, или же проделала это рука кого-то из охранявших ее воинов? Отчего бы нет – если не из сочувствия, то желая проверить, захочет ли убежать чужестранец, обретя такую возможность?
Собака, словно почувствовав его сомнения, негромко заворчала и ткнулась кудлатой головой в его лодыжку. Жрица в Гераклее спросила его, посвящена ли Эйренида Гекате, и он ответил отрицательно, но с тех пор не раз задавал самому себе этот вопрос – задал и сейчас, начиная разматывать ремешки сандалии.
Отредактировано Тиест (2017-08-23 10:26:58)
Вы здесь » Записки на манжетах » Чужие вселенные » Век героев. Гемелион
