Записки на манжетах |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Записки на манжетах » Чужие вселенные » Век героев. Гемелион
Античная Эллада, эпоха богов, героев и чудовищ
Мудрый Лай царствует уже в семивратных Фивах, уже совершает свои подвиги Геракл, но не пришло еще время Тесея и Троя еще не зовет к себе гордых ахейцев, когда в локридский порт Навпакт прибывают два очень разных человека, чтобы, встретившись, исполнить волю богов… или пойти против нее.
Складывая одолженный из хозяйских богатств гиматион с ловкой аккуратностью человека, привыкшего заботиться о вещах самостоятельно, а не оставлять обыденные действия рабам, Гелланик не сдержал зевка – сказывалась и усталость с дороги и сытость после трапезы на свежем воздухе, а манящее тепло старого одеяла подленько нашептывало, что расспросить Тиеста можно и утром. Да и вообще, с чего это решил торевт песню писать? С того что сложилось в голове несколько строф?
Не всем песням дана жизнь долгая, не все берут слушателя за душу и разучиваются потом другими аэдами, чтобы разлететься по городам Эллады. Другое дело запечатлённая в бронзе история…
Гелланик тут же мысленно представил себе нужные сцены и даже подумал, как расположить их, скажем, на парадном щите и вынужден был согласиться с Тиестом:
- Ты прав, и металл может рассказать многое. Всё может рассказать.
Положив плащ в изголовье, под тощую, комковатую подушку, завтрашний певец разулся и с мыслью о том, что утром непременно надо отправиться прежде всего в термы, да заглянуть к брадобрею, нырнул под одеяло и завозился, кутаясь, чтобы скорее согреться собственным теплом.
На следующий день уже играли свадьбу, начав с дома невесты, которая, конечно же, была прекрасна, и никто не скажет иного, хотя формой носа и ушей пошла Электра в своего отца Переликта. Ну да пока она была совсем юной девушкой, не все задумывались над тем, каким сделает беспощадное время живое и выразительное лицо дочери логографа.
Гелланик, своим умом дошедший до всех преимуществ первого выступления, когда ты не именит, не чванлив и не горишь желанием мозолить всем глаза и тешить уши слишком долго, встречал вместе с домашними, вернувшуюся из храма Афродиты невесту, пел для неё больше, чем для прочих гостей, которых прибавилось против вчерашнего ужина, наверное, втрое.
Голос у обласканного милостями Аполлона фиванца, оказался чистый, хотя и не сильный. И зная это, не стремился он запоминаться слушателям, предпочитая если и петь, то для себя, для друзей, да для богов иногда, когда некому было внимать песням, кроме Зефира и Гелиоса.
А к вечеру ушёл он в дом Леонида, отца жениха Никтея, смотреть, где там расположат музыкантов, когда привезет жених свою нареченную завтра, да спросить о музыкальных вкусах будущего зятя логографа.
И хотя слышал Гелланик, что хвор был Никтей, что всю осень не отпускал его злой кашель, не заметил никаких признаков болезни на челе мужчины, который немногим был его старше. Не заметил и радости, и хоть какого-то интереса в черных глазах жениха, почти не разговаривавшего с друзьями, которые шутили и веселились так, словно бы обязаны были это делать, хотя и сами веселья не ощущают.
Пожеланий никаких Никтей не высказал, лишь внимательным взглядом одарил руки музыканта, будто бы выдавали пальцы фиванца, что струны им доводиться перебирать куда реже, чем намечать стилусом на металле рисунки, да выводить их штихелями, поднимая и выгибая объём, так чтобы заиграли, радуя глаз прихотливые узоры металла, в какую бы практичную форму тот не был превращен человеческим мастерством.
Зато расспросил жених светловолосого аэда, откуда тот пришёл во всех подробностях, и даже, казалось с интересом, а после отослал к симпосиарху, орущему где-то у ограды на рабов, украшавших гирляндами праздничную арку.
После беседы с этим надушенным и завитым, похлеще фиванских модников, человеком, Гелланик был рад возвратиться в дом Переликта и еще больше рад увидеть земляка.
Ему не терпелось поговорить, вернее, поделиться своими впечатлениями, с кем-то, кому точно не придёт в голову обсуждать услышанное с друзьями логографа, а потому, улучив момент, он подошёл к Тиесту, и после приветствий, да обычных славословий в адрес гостеприимного хозяина, сказал:
- Видел я сегодня жениха… даже не знаю, кого жалеть больше. Его, что достанется ему Переликтида, или её, потому что в доме Леонида, друга нашего Переликта, все выглядит так, словно похороны справляют, а не свадьбу. Если он с таким лицом приедет за невестой, с каким сегодня пил с друзьями, то не удивлюсь, если спрыгнет козочка Электра с колесницы.
Отредактировано Гелланик (2017-08-14 21:54:05)
Тиест в день проаулии поднялся до восхода, и, обменявшись несколькими словами с Кинеем, пришел на кухню, где приведенная Геллаником девочка оттирала в уголке закопченный котел. Обнаружив перед собой воина, она в панике огляделась и, не видя, куда бежать, съежилась в дрожащий комочек, который, казалось, не слышал ни слова из того, что говорил ей фиванец. В своем доме тот вызвал бы Эвридамию, чтобы та наворковала девчонке здравого смысла в кудрявую голову, но здесь делать было нечего. И Тиест, нарочито громко объяснив женщине, которую называли Оропой, что он ищет убийцу и хочет его покарать, покинул дом Перилекта до полудня, когда выступила из него свадебная процессия. Невеста, Электра, оказалась, на вкус лохагоса, чересчур худа и бледна, но, преподнося ей подарок по возвращении из храма, он уверил ее, разумеется, в обратном и явственно ощутил дрожь ледяных пальцев, когда она взяла из его ладони вырезанное им из ветки кедра веретено – как любой воин, проводящий в походах дни и ночи, он нашел чем себя занять, и теперь это нехитрое искусство пригодилось ему. Вряд ли в ее приданое не входили прялки и веретена получше, но недостойно явиться на свадьбу без подарка, и Тиест, не умевший, в отличие от своего земляка, ни слагать песни, ни петь чужие, вынужден был положиться на мастерство своих рук. Скрывавшая черты Электры фата не позволяла разглядеть выражение ее лица, но голос ее прозвучал тепло, а нимфетрия, вытянувшая шею, чтобы разглядеть узор, одобрительно кивнула – пусть и удалась ему только тройная волна, в порту это было добрым знаком – единственным, пожалуй, за день.
На улицах, пока ходил он за веткой для своей поделки и обратно, перехватил Тиест несколько внимательных взглядов, и всякий раз замирало у него что-то в груди – потому что любой мог быть оборотнем, и чувствовал он себя нагим в битве, будто в страшном сне, когда нет у тебя в руках ничего кроме рукояти без лезвия, а шаги приближающегося врага раздаются за спиной, но нет никого, когда повернешь голову.
И поэтому тоже раздобыл он через Кинея точильный камень и правил сейчас свой меч, гадая, пристало ли приходить с оружием на торжество.
– А ты бы ее тут же и подхватил? – поддразнил он рассеянно. – Слышал я, будто меньше, чем ждали, расщедрился на приданое логограф – может, оттого и жених невесел?
- Больно надо, - смешливо фыркнул Гелланик, пожалуй, слишком поспешно и слишком серьёзно для шутливой беседы, - не для того покинул я Фивы, чтобы сразу жениться, будь невеста хоть под стать самой Кипреиде.
Девица, которую Мигдон-торевт присмотрел в жены своему побочному сыну была всем хороша, особенно отцом-оружейником, чьё дело некому было наследовать и который без намёков и долгих разговоров заявил Мигдону, что не прочь передать умение своё, да в старости и дом с мастерской зятю, когда у того и наклонности к ремеслу есть и нрав уживчивый, чтобы жену не обижал.
Вот только не кариатиду желал бы в супруги молодой торевт, а нимфу хрупкую, такую, чтобы легко на руках носить и устали не знать. Да и не в свои годы, а хотя бы по прошествии еще десятка. Вот и возжелала его душа учения тонкостям мастерства чужеземных чеканщиков.
Не успел торевт вздохнуть, чтобы продолжить живописать, как всё устроено в доме жениха как их с Тиестом окружили другие гости Переликта. И какая-то женщина с округлым лицом и почти сросшимися на переносице бровями, указала на светловолосого фиванца:
- Вот это он, я видела! Браслет на его руке – это браслет мужа моей племянницы, плотника Ипполита из Фермона. Собирался он перебраться с семьей назад, в Навпакт и два месяца назад был здесь, дом присматривал. И девочка с ним, -брызгая слюной, женщина указала трясущимся пальцем на торевта, - говорят, была… Переликт, пусть признается вор, что с девочкой сотворил, пусть приведут её, я ли Гнатена, дочь Полидора не узнаю Меропу.
А Гелланик даже не сразу понял, о чем вопит дурная баба, взглянул светло и открыто на суровое лицо логографа и спросил только:
- Какую Меропу? Лику что ли?
Отредактировано Гелланик (2017-08-15 20:45:13)
Даже если бы не был Гелланик ему земляком, даже если бы не пришелся ему по нраву, Тиест счел бы нужным вмешаться, и сделал это не вставая – даже не прерывая свою работу.
– Не спеши людей оговаривать, женщина. Девчонка, которую аэд привел, на кухне – там ее и ищи. Хорошо, коли твоя родственница, потому что помощь ей, сироте, не помешает, а ты, раз всем сердцем за нее горишь, не откажешь.
– Сироте?! – вскричал пришедший вместе с ней старик – тот самый, что сокрушался о нравах молодого поколения. – А ты откедова знаешь, что сирота она?
– Фиванцы, – пробормотал кто-то сзади, но негромко, так что не разобрать было кто.
– Гелланик сказал, – Тиест взглянул на земляка, но тот отчего-то отмалчивался, и глаза воина сузились. Возможно ли?..
– Погоди, достойный Тиест, – вмешался логограф. – Никто ни на кого напраслину не возводит, только ты сам посуди… Во-первых, Ликой он ее назвал, а всем известно, что оборотень, он не просто так, а в волка перекидывается. Не странно ли? Во-вторых, знаешь ли ты, что бедняжка ни слова произнести не может не потому, что от страха пережитого языка лишилась, а потому что злодей язык ей отрезал? Был бы то разбойник, что ее родителей жизни лишил, разве стал бы он над нею так измываться? И в-третьих… сам скажи, Аристодор!
Старик выпятил впалую грудь, но Тиест сидел совсем рядом и чувствовал исходивший от него кислый запах страха.
– Вместе с нами они ехали, только у нашей повозки ось сломалась, так мы задержались, а они засветло уехали, и трактирщик говорил еще, что юнца с собой взяли подвезти – белобрысого, вот как он! Много ли таких в наших краях?
Для собравшихся на громкие голоса гостей это явно было убедительным доводом, и, услышав хорошо знакомый металлический шелест, извещавший о том, что кто-то достал меч, Тиест не стал вставать. Но точильным камнем орудовать не перестал. Неужели?..
Геката молчала – как та самая немая девчонка.
Всё происходящее казалось Гелланику дурной, непонятной забавой гостей и домочадцев логографа, решивших поглумиться над чужаком, и он не понимал, чего хотят от него все эти люди, особенно сам Переликт, еще с утра бывший если не приветливым, то вполне доброжелательным, и визгливая баба Гнатена.
- Язык отрезали? – поняв только теперь истинную причину немоты Лики, которая по дороге если и привлекала мычанием или возгласами его внимание, то делала это всего пару раз, молодой фиванец похолодел, его невольно передёрнуло, а на лбу выступили капли пота, - но… почему вы думаете, что это я был? Я девочку нашел в роще подле тела растерзанной матери.
- Так если бы не ты, - прозвучал из-за спины логографа голос Кинея, - то почему не сказал об этом страже на воротах, когда в город ходил? Я помню только, как ты себя расхваливал!
- И правда, почему? – подхватила Гнатена, - и браслет Ипполита почему надел, похваляться зверством своим?
Гелланик бледный и ошарашенный обернулся к Тиесту, словно желая увидеть во взгляде земляка поддержку, но увидел лишь насторожённость.
- Ну так, думал продать его, чтобы одежду Лике купить, - подавленно пояснил он, - а потом решил, что ей оставлю, когда..
- Ага, думал он, а сам-то…
- Тиест, скажи им, ты знал в Фивах моего отца Мигдона и брата, - проговорил молодой торевт, - мы честные люди… и я бы… никогда. Я никого не убивал, - голос его задрожал, когда увидел он обнажённый меч, а подняв глаза, встретил хмурый взгляд высокого молодого воина с ломаным носом. Тот, кажется, находился рядом с Переликтом вчера на вечерней трапезе.
Отредактировано Гелланик (2017-08-15 22:24:14)
– Я помню также, что тот, кого я ищу, провел немало времени в Фивах, – сухо возразил Тиест. – И может знать и Мигдона, и Алексия.
Если Ферей… Капет… если оборотень пошел сперва в Фермон… Только собака бежит быстрее оленя, охотник неизбежно отстает. Как отставал сам Тиест – раз за разом, находя лишь почти остывшие следы и снова бросаясь в погоню, нагоняя и отставая снова. В Амфиссе тварь была так близка, он опоздал на каких-то два дня – и потом два месяца выяснял, в каком облике она ушла из города, растерзав в полнолуние жену того, чью внешность и жизнь украла. Если она снова решила пустить корни… если считала теперь, что ее преследователь больше не спешит за ней… Тиест не мог позволить себе надежду, входя в город, как не позволял себе поверить сейчас, что охота подошла к концу.
– Мне рассказывали о тебе, благородный Тиест, – гости раздались, пропуская в первые ряды высокого, почти на голову выше рослого фиванца, смуглого и темноволосого воина – по виду, борца. – Я Тал, полемарх навпактский. От всего сердца и от имени всех нас, живущих здесь, благодарю тебя за своевременное предупреждение. Теперь чудовищу не скрыться.
Говорил Тал гладко, но смотрел при этом испытующе, явно не спеша верить.
– На костер его! – взвизгнул пронзительный женский голос, и несколько голосов подхватили этот призыв.
Но голос Гекаты Тиест по-прежнему не слышал. Подняв глаза к небесам, не увидел ни грача, ни ворона, ни черной тени на солнце. Могла ли богиня подать знак, который он бы пропустил? Отвлечься – не следит же она за ним непрерывно? Забыть – ведь забывают же и бессмертные боги? Или знака не было, потому что не пришел еще час?
За какой-то миг удивление во взгляде молодого фиванца сменилось растерянностью, потом негодованием и возмущением.
- Ты... - открыл он было рот, но только глотнул воздуха и закрыл, повернув голову к заговорившему полемарху.
Последние слова Тала"Чудовищу не скрыться" хоть и произнесены были спокойно, но взгляд его, да визг дуры-бабы Гнатены уязвили Гелланика, подобно стрекалу, ударившему в темя.
И словно на долю мгновение молнией озарило сознание, выхватив из недавних воспоминаний обезображенное тело женщины, бледные руки, словно тянущиеся к почти бесформенному комку волос и месива из костей, мозга и плоти - того что некогда было человеческой головой а теперь лежало в траве, источая дурной, тошнотворный запах. Словно снова увидел он полоску желтых зубов, торчащих из под расклеванной птицами губы мертвой и темные провалы на месте выклеванных глаз.
Но почему-то тогда не это зрелище заставило его замереть в оцепенении, а вид покрытых черными разводами засохшей крови ног покойницы - с раздробленными ступнями и изорванными не то когтями, не то зубами икрами.
Чудовище, которое убило плотника Ипполита и его жену вдоволь потешилось в дубовой роще за святилищем Артемиды и не только тем, что убило двух взрослых.
И теперь все эти люди считают, что это он, Гелланик, сотворил всё это... Что он - чудовище.
Новый вопль "На костер оборотня" и хватка чьих то пальцев на плече вырвали фиванца из секундного оцепенения.
Он бросил отчаянный взгляд вперед, на перекошенные ненавистью и страхом лица и глянул в сторону, к стене, подле которой пустовала сейчас черная от времени скамья, да высилась башня из пустых корзин, сложенных одна в другую. Путь к центру двора был отрезан полемархом и толпой, но вот в угол.. Только земляк сидел у стены сарая с обнажённым мечом и точильным камнем в руке, но пока он встанет...
Гелланик сорвался с места бросился к стене, подхваченный двумя мыслями - увильнуть в сторону от Тиеста, если тот вскочит, и после бежать что есть мочи до храма Геры-Зигии, чтобы там, у алтаря, пользуясь правом убежища, говорить о своей невиновности с полемархом и теми, кто придёт с ним.
Потом...
Отредактировано Гелланик (2017-08-16 13:21:09)
При всей своей массивности Тал двигался быстрее гадюки, рысью обрушиваясь на плечи фиванца. Тиест едва успел вскочить, отбрасывая точильный камень, а двое мужчин уже покатились по поросшему чахлой травой двору. И мгновением позже на них навалились визжащие от ужаса и ярости женщины. Мужья их, отцы и братья рванулись следом, и застыли, когда рев Тиеста – тот громовой рык, который единственный может повернуть исход битвы, остановить бегущих или отправить в преследование победителей – прогремел над свалкой.
– Назад! Все назад! – Не давая мужчинам опомниться, он шагнул в свалку, вышвыривая из нее какую-то толстую бабу – в чьи-то объятия. – Мужи вы или стадо баранов?
Сухопарая женщина с лицом кобылы и следами крови на скрюченных пальцах отправилась за своей товаркой. За ней последовала вцепившаяся в хитон Тала молодуха, и уже сам полемарх отбросил назад вопящую что-то невнятное Гнатену.
– Убийца! – бровастый юнец метнулся к освобожденному телу, и Тиест не долго думая врезал ему рукоятью меча по вихрастому затылку – лишь в последний миг сдержав силу удара.
– Назад! – рявкнул он снова, и солнечный зайчик, отпрыгнув с лезвия, остановил следующего храбреца. – Вставай… земляк!
Боги, в конце концов, почти всегда молчат. И куда категоричнее, чем онемевшая Меропа.
– Девчонка, – сказал Тиест. Обращаясь как будто только к Талу, но не понижая голоса, чтобы слышали все. – Немая-то она немая, но голова же у нее не отвалилась. Кивнуть сможет, если правильно спросить. Этот убивал или не этот.
Женщины поднимались с земли, глядели исподлобья. С ненавистью и страхом – как если бы чудовищем вдруг стал он сам.
– Знамения просить надо, – нерешительно предложил кто-то.
Не добежал.
Рухнул под тяжестью рванувшегося вслед полемарха, который и выше был, и весил в половину больше фиванского торевта, а потому и подмял под себя Гелланика и головой приложил оземь так, что в глазах у того потемнело. А когда навалились остальные желающие схватить оборотня досталось бедолаге изрядно. Кто-то вцепился в волосы, кто-то двинул ногой под ребра, и покалечили бы вершители справедливости незадачливого беглеца, если бы гвалт и визги не перекрыл мощный голос Тиеста.
Мужи, даром что не бараны, отпрянули от поверженного фиванца, да женщин отогнали-оттащили, хотя те не перестали требовать возмездия и возмущаться, но уже не заходились криками, когда Гелланик поднялся и встал, пошатываясь, широко расставив ноги и мутным взглядом глядя на двоящуюся фигуру земляка. Тряхнул головой и, чувствуя во рту солоноватый привкус крови, отер губы тыльной стороной ладони, на которой остался красновато-коричневый след.
Во взгляде полемарха, брошенном на «оборотня» читалось нескрываемое презрение, смешанное с подозрением. Однако словам лохагоса Тал внял. Кивнул и бросил женщинам, не разбираясь, кто из них кто: «найдите девчонку».
Гнатена первая бросилась к дому, причитая о несчастной доле осиротевшей дитятки, кровинушки родной и любимой больше собственных детей. За ней поспешили еще две, да старый Киней, решивший, что оборотня полемарх не упустит, а вот бабы, растрепанные и возбужденные, девчонку и без того дичившуюся людей, напугают своим видом и воплями.
- За земляка, значит, вступаешься, - произнёс Тал, исподлобья, но не зло, а с интересом глядя на лохагоса из Фив, - а если окажется, по твоему рассказу, что земляк-то и есть оборотень-убийца, что делать будешь? Тоже знамения, - с неровной усмешкой на губах отыскал полемарх взглядом насупившегося Аристарха и глаза его сощурились, как у кошки, заприметившей птаху на краю крыши, - просить?
Отредактировано Гелланик (2017-08-16 17:07:57)
– Убью, – ответил Тиест со спокойствием, которого отнюдь не ощущал. – Если успею первым.
Полемарх хмыкнул, скорее одобрительно, но и не без сомнения. Возраст наложил отпечаток на его лицо, обветренное как у моряка и прорезанное глубокими морщинами, но в поединке он был еще, несомненно, грозным противником, и тем опаснее было недооценивать остроту его ума – которую он тотчас подтвердил вопросом:
– Эта тварь, – он покосился на Гелланика с откровенной иронией, – ты говорил, мне передали, что она может принимать разные облики. Как быстро она их меняет? И всегда ли на тех, кого убила?
– Я не слышал, чтобы это было иначе, – после краткой заминки отозвался Тиест. – Она убивает кого-то и принимает его облик – забывая прошлые свои обличья и не возвращаясь к ним боле. Я думаю… я почти уверен, что она на это не способна.
Только после вопроса полемарха он осознал, что могло бы быть иначе, и тогда как бы он знал, кого искать всякий раз? И осознание этого, понимание, что он пропустил что-то, что сразу же увидел Тал, укололо его как стрекалом, заставив продолжить:
– Ей нужно убивать, чтобы сменить облик, но убивает она не поэтому. Мой сын пошел в храм Гекаты в полнолуние, и в полнолуние были найдены в Фивах убитые рабыни.
Продолжать не было нужды – в Навпакте блюли те же обычаи, что и везде в Аттике, назначая свадьбы во вторую половину месяца, и луна, шедшая ныне на убыль, сияла в полную силу три дня назад.
И это «убью» прозвучало так, что у Гелланика холодок пробежал вдоль хребта.
- Зевса вседержителя призываю в свидетели, - дрожащим голосом проговорил он, - ты… ошибаешься.
Однако не решился больше прерывать полемарха, косясь на воинов, что стояли подле Тала держа мечи обнажёнными, как и Тиест. И не сводили глаз с помятого и побитого торевта. Испытывать судьбу второй раз фиванец не решился, пытаясь припомнить все возможные обычаи, на которые мог надеяться обвиняемый в преступлении, чтобы сохранить жизнь, или получить возможность отсрочки приговора. Даже идея просить у богов знамения уже не казалась ему совсем безнадёжной.
- А сколько же было ненайденных, - протянул Тал, хмурясь, словно припоминал что-то, - убить человека, занять его место – и не хватится никто. Что же это за чудовище и за что всемогущие боги карают нашу землю, послав его нам?
Меропу отыскали быстро. И хотя шла девочка рядом с Гнатеной, не заметно было, что она обрадовалась встрече – держалась немая ближе к рабыне, которая пришла с ней и, судя по интересу во взгляде, уже узнала, что случилось во дворе и зачем потребовалось привести Лику, оказавшуюся вовсе не Ликой.
- Не бойся, - рабыня погладила девочку по голове, - подойди к господину, он хочет взглянуть на тебя.
При этих словах Меропа вцепилась в руку молодой женщины, словно ища поддержки и снизу вверх глянула на неё, и только потом – на полемарха и двух фиванцев. И только когда рабыня шагнула вперед, увлекая девочку за собой, та сделала несколько шагов.
- Ты велел привести девочку, господин, - невольница склонилась перед Талом, - вот она. Её привел в дом тот из фиванцев, что моложе, и оставил на попечение нам совсем нагую, покрытую только мужским гиматием. И со вчерашнего дня не спрашивал о ней.
Как встретил Тиест одним лишь кивком заверения Гелланика, так и сейчас он только покачал головой в ответ на сетования Тала: не ведома воля богов иногда и им самим, и тот из них, кто вчера глядел на тебя с одобрением, назавтра мог поразить тебя безудержным гневом. И если подумывал порой фиванец, что трехликая богиня, удостоившая его своим покровительством, могла в прошлом снисходить оборотню, то никогда он эту мысль вслух не произносил.
– Она умеет прятать трупы, эта тварь, – сказал он вместо того, и тут же понял, как. Понял и до скрежета стиснул зубы, борясь с подступившей дурнотой. Если она и вправду обращалась в волка и если был этот волк таким же чудовищем… Если кровавые пятна на полу святилища и впрямь были всем, что осталось от Ферея…
У Тала лицо сделалось – как уксуса напился. И отвели друг от друга глаза мужчины, не сказав ни слова до появления Меропы. И на дворе Перилектова дома, где сбились в кучу свадебные гости и случайные прохожие, мужчины и женщины, рабы и свободные, тихо сделалось, как в святилище в Дельфах, когда встает со своего треножника пифия.
Тал дернул уголком рта, кивнул Тиесту.
– Меропа, – фиванец опустился на корточки перед девочкой, так, чтобы лица их оказались на одном уровне, и увидел, как дрогнуло что-то в глубине ее глаз – имя было верным. – Скажи… вернее, кивни. Ты видела человека, который убил твоих родителей? Узнаешь ли?
Девочка, дернувшаяся к стоявшей подле нее рабыне, когда он оказался рядом, теперь крепче вцепилась в ее руку. И кивнула. А потом кивнула еще раз.
– Видишь ли ты его здесь?
Небо, с утра зимородково-голубое, к полудню начало сереть, и в чуть слышном рокоте грозы не было оттого ничего неожиданного. Но по собравшейся толпе пробежал трепет, прижались друг к другу женщины, и Тиест сам почувствовал, как пересохло у него во рту.
Худенькая и большеглазая Меропа после того как её отмыли и причесали могла бы показаться даже хорошенькой, но затравленный взгляд и выражение лица сводили всё природное очарование девочки на нет.
Её пугал мужчина, присевший на корточки так, что она вынуждена была смотреть прямо на него - глаза в глаза, и страх этот был безотчётным, хотя и понимала Меропа, что ни он, ни другие в этом доме не желают ей зла. Да что там - до этого момента и не замечали её.
Тревожно облизнув губы, девочка посмотрела на стоящего чуть в стороне светловолосого путника, что привёл её в Навпакт, на полемарха и воинов подле него, бросила мимолётный взгляд на старого Кинея и на угрюмого Аристарха, а потом, выдохнула беззвучно и прежде чем покачала отрицательно головой, можно было угадать простое "нет" по движению губ.
И вдруг разрыдалась, словно только теперь осознала, что на самом деле в безопасности, что нет среди окружающих того, кто растерзал её отца, поглумился вдоволь над матерью, искалечив и убив не сразу, а лишь после того, как потешился и с ней и с самой Меропой, начав с того, что вырезал ей язык - уж больно злили его мольбы девчонки.
И верно счёл, что она умерла так же, когда чёрное забытье милостиво окутало её сознание. Бросил. А в себя Меропа пришла через несколько часов, а может только на следующий сутки, ощутив, как скачет по ней птица и услышав гортанный призывный крик вороны над самым ухом.
Не было его ни среди домочадцев и рабов Переликта, ни среди его гостей.
Рабыня, присев так же на корточки, материнским жестом обняла рыдающую девочку, а та, уткнувшись лицом ей в шею завыла уже не в силах сдерживаться.
Гелланик выдохнул, борясь с желанием подойти и обнять Лику - уж больно хорошо помнил, как та сжималась и дрожала от прикосновений, когда он просто обвязывал веревкой свой плащ, чтобы девочка могла идти, не удерживая ткань руками.
- А т-теперь что? - спросил он тихо, словно не верил в своё оправдание.
Отредактировано Гелланик (2017-08-17 11:15:21)
Тиест обвел тяжелым взглядом собравшуюся толпу, пока не убедился, что ответ поняли все, и лишь тогда перебросил меч в левую руку, шагнул в сторону и подобрал точильный камень из-под ног шарахнувшегося прочь Аристодора.
– Прощения просить, – ответил он и повернулся к хозяину дома, к которому прильнула теперь побледневшая дочка. – Прости великодушно, достойный Периликт, и ты, прекрасная Электра. Меня, за то, что омрачил столь радостный для вас день, и земляка моего, за то, что сделался невольно причиной такой суматохи. Воистину вредна чрезмерная скромность. Восславим же теперь же добросердечие Гнатены и мужа ее, что станут об осиротевшей внучке заботиться!
– Да, чтоб не решили, что за великодушие такая награда полагается, – засмеялся Тал.
Полемарх фиванский Кианей пожертвовал бы драхму на приданое девчонке, не упустив шанс и свое благородство выказать, и других на то же сподвигнуть. Но Тал этого не сделал. Может, был небогат, может, не считал, что девчонка когда-нибудь выйдет замуж, а может, и не верил, что сохранят Аристодор и Гнатена собранные деньги до срока.
Кивнул полемарх навпактский словам Тиеста, земляк-фиванец едва не задохнулся от возмущения, услышав лишь «прощенья просить» - губу закусил, словно затем, чтобы рвущиеся наружу слова сдержать. Смолчал. А вот хозяин дома, даром что сам слыл искусным оратором, оценил каждое слово лохагоса.
Хитро, понимающе блеснули карие глаза Переликта, когда кивнул он мягко, принимая извинения гостя. И то ли логограф незаметно подтолкнул свою дочь, то ли Электра сама пожелала высказаться, но шагнула она вперед и кротко, ласково посмотрела на гостя, снизу вверх, а потом ободряюще улыбнулась растерянному аэду.
- Верю я, благородный Тиест, что желал ты, прежде всего, справедливости и не позволил жажде мщения затмить разум и позволить осудить невиновного. А потому вижу и в том, что выяснили мы невиновность твоего земляка и в том, что нашла маленькая Меропа родных здесь, прямо в нашем доме – доброе предзнаменование. Так что, прошу, доблестные мужи, уберите мечи свои и пусть всякий займется своим делом.
Домашние логографа и рабы, только-только подтянувшиеся к месту свары, первыми стали расходиться. Полемарх кивком головы отослал своих спутников и обратился к чужеземцам, ставшим причиной беспокойств:
- Теперь, когда всё разрешилось, желаю я узнать от каждого из вас, фиванцы, что именно вы знаете об этом убийце. Что видел ты, - имени светловолосого Тал то ли не знал, то ли забыл, и что, преследуя оборотня от самых Фив до Навпакта, узнал о нём ты, Тиест. А потому пройдемте в дом. Добрый хозяин Переликт не откажет гостям ни в месте у очага ни в чаше вина. Верно, почтенный Переликт?
Логограф, пряча улыбку в усы, только кивнул.
Долготерпением Тал не отличался, и едва вошли они с Теистом в зал, где возились у очага рабыни, а две других накрывали небольшой столик вокруг которого стояли три ложа, спросил фиванца:
- Ты мне главное скажи, Тиест, как узнать можно оборотня, по каким приметам и повадкам отличить его от человека? Не хочу я вернувшись домой в сыновьях своих видеть врагов, а в каждом знакомом – подлеца под личиной друга или соседа.
Тиест ответил не сразу. Обиду земляка он отметил, но тут же забыл – не до того было, чтобы объяснять мальчишке, что лучше лишний раз извиниться, чем оставить в сердцах обидевших зло на тех, к кому они были несправедливы. Или, тем паче, напоминать, что превыше чужой и своей гордости нужна ему добрая воля полемарха. Тал не выглядел задетым вмешательством чужестранца, но слишком часто говорил Тиест с Кианеем, чтобы не знать, как мало значит то, что бросается в глаза. Не лучший боец становится полемархом, а тот, кто лучше других умеет и своей воле подчинить, и не задеть при этом.
– Если бы я знал, – вздохнул он, не спеша садиться. – Нет никакого внешнего признака, что не тот он, за кого себя выдает. Только то, как он себя ведет – за этим следи. Незнакомый человек в знакомом теле. Не радуется друзьям, не любит любимых, не узнает знакомых. Улыбается он иначе, иначе плачет. Понимает что не должен, а что должен – не понимает. Ничего не роняет, чтобы тут же не подхватить. Бережет себя, как если бы чувствовал близящуюся старость…
Голос фиванца становился все глуше, и на последних словах он отвернулся, занимая время и руки тем, что протирал меч краем гиматиона. И если вставали перед ним сцены прошлого, то говорить об этом он не собирался.
– Но одно я знаю, Тал, – продолжал он, не глядя ни на навпактца, ни на Гелланика, – как только узнает он, что я здесь, он пытается сбежать. И только в твоих силах его остановить.
Обиду Гелланик хранил недолго – аккурат до порога. Дольше будет разбитая губа саднить, да синяки, полученные в короткой потасовке, сходить. Вспомнив вчерашнюю историю Тиеста, и даже своё намерение песню по ней сложить, молодой фиванец держался тихо, в разговор не лез, пока что пока нечего ему было сказать.
- Ну, если ты хочешь, чтобы он узнал – узнает, - понимающе кивнул Тал. Дольше, чем на три дня ворота я не закрою, - но как ловить того, кто может быть кем угодно? Не водить же немую Меропу по домам, чтобы она указала на убийцу своих родителей.
Тал тяжело опустился на ложе подле столика, а вот расписанный скачущими оленями кратер с разбавленным вином подхватил легко, опередив служанку, которая подоспела, чтобы наполнить для гостей чашы.
- Пошли все отсюда, - не повысил голоса Тал, однако слова прозвучали так, что замерла женщина и после отступила, а другие поспешили оставить комнату.
Гелланик рассудив, что младшему годами и низшему по положению незазорна роль виночерпия, ловко пододвинул кубок с высокими тонкими ручками и невольно улыбнулся грубой солдатской манере полемарха Тала вино разливать без черпака. И ведь плеснул Тал ловко - на палец выше половины кубка и мимо не пролил.
Когда последняя из невольниц вышла и поправила полог, Гелланик позволил себе заметить, не без легкого ехидства в голосе:
- А если Тиест и не хочет, так всё равно весь город завтра знать будет. Гости и рабы Переликта историю разнесут, - он аккуратно наполнил чашу для земляка и протянул тому, а не оставил на столе.
Тиест принял чашу, отплеснул привычно Гекате, мысленно вновь пообещав себе принести ей богатые жертвы – когда прервет она молчание, и прилег напротив полемарха.
– Если бы я не хотел, Гелланик, – в тон ответил он, – я бы не стал рассказывать об этом перед всеми. Потому что нет у меня другого средства вспугнуть его, тут ты прав, мудрый Тал.
Скептическая усмешка тронула губы воина.
– Мудрый? – переспросил он. – Когда обещание дал, да что-то при этом забыл?
Тиест вынужден был задуматься.
– Порт, – сказал он наконец. – Но разве порт – не ворота Навпакта?
– И такие, которые закрыть посложнее будет, – глаза под набрякшими веками не отрывались от фиванца. – Пусть галера моего тестя нынче у берега, не могу я приказать каждому рыбаку на три дня оставить промысел, а если оборотень и сам принял личину рыбака…
– Не принял, – уверенно отозвался Тиест. – Не рыбака, не скульптора, не гончара – никого, чья жизнь требует мастерства. Или он выдал бы себя в первые же дни.
Он не думал об этом раньше, но теперь поражался, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову. Неоткуда выучиться оборотню никакому искусству – если жил он, меняя личины, то сейчас он мог быть только юнцом, стариком либо воином. А значит, и одним из тех, кому Тал привык доверять.
Себе фиванский торевт налил в последнюю очередь и, слушая воинов, рассуждавших о невозможности закрыть порт, едва сдерживал улыбку. Не выдержал.
- А если пустить слух, что чума пошла по портовым борделям. Корабли отойдут в море – ждать положенный срок, не проявит ли себя эта напасть, а все улицы, ведущие к порту, можно и перекрыть под этим предлогом.
Паника поднимется, конечно, страшная, но так то паника, а не настоящая чума. Если не считаться с людьми вовсе – то рыбацкие лодки можно пожечь, или стрелять огненными стрелами по тем, что будут отходить от берега.
Про огненные стрелы торевт благоразумно промолчал. Лучники о таком и сами додумаются, если предложение придётся по душе полемарху
.
- А ещё, - добавил Гелланик, - объявить, что пойман убийца, чтобы настоящий поостерёгся убивать, и тем самым вызывать подозрения, да дать повод усомниться в виновности «пойманного».
Деля с богами свой напиток, шепнул он имена Зевса, Геры и Аполлона, благодаря шепотом за то, что избежал несправедливой расправы.
Отредактировано Гелланик (2017-08-17 22:12:49)
Вряд ли что-то могло больше расположить полемарха к чужестранцу, принесшему подобные вести и подобные тревоги в его город, чем рассуждения Гелланика, и красноречивый взгляд, которым обменялись воины при первом его предложении, сделал их почти друзьями. Молод был Гелланик, а потому вряд ли мог сообразить то, что сразу осознали оба воина: не простят полемарху граждане Навпакта подобной лжи, и громче всех будут требовать его изгнания те, кто, по их словам, ходят разве что к гетерам.
– А расскажи мне лучше, Гелланик-аэд, – повернулся к нему Тал, – где ты нашел тела убитых? Было ли там тело Ипполита-плотника, или в его облике явился к нам оборотень?
– Ничего не выйдет, – начал в то же время фиванец, и осекся, ошеломленный. А ведь верно, и назваться тот мог Ипполитом…
Ну вот... за такую замечательную идею - и ни похвалы, ни благодарности! Гелланик только вздохнул и, чтобы не озвучить новую чудесную мысль - пробить днища у всех рыбацких лодок, находящихся в порту, сделал глоток вина.
- За перекрестком на дороге со стороны Фермонта, - припомнил он, - есть святилище Артемиды, заброшенное будто бы. А на холме недалеко роща. Просто так с дороги туда повозку не завёрнёшь, сначала приходится в низину спуститься, а там видимо сильными дождями размыло землю, да после всё травой заросло. Пеший-то проберется, а вот колесница застрянет сразу. Вот в роще я и нашёл этого... Ипполита. Ну, - фиванец отпил еще из своей чаши, дабы смыть разбавленным вином железистый вкус во рту - то ли почудившийся, то ли настоящий, если разбитая губа снова закровила, - то что там было телом уже не назовёшь. Как будто мясник безумный его... Хотя нет, мясник или мечник только резали бы, а там... и отсеченные руки и голова отдельно, но горло вот... словно зверь его рвал когтями или зубами. Женщина была тоже изувечена. Ноги разбиты, раны на груди и животе... грудь отрезана. Левая.
Гелланику у не хотелось рассказывать дальше о том, как вывернуло его сразу же, как хотел он бежать, но вспомнил мать, всегда говорившую о том, что скверну в своих местах боги не любят, и тем человек от зверя и отличается, что чтит богов и живёт в мире с ними. И подумалось ему, что прознавший о святотатстве и не убравший скверну и сам может быть приравнен к осквернителю, не людьми, так суровой и справедливой богиней-девственницей. Посему собрался он с силами и решил, что хоть и не может похоронить убитых достойно, но хотя бы в их же плащи тела завернуть, да из рощи оттащить в сторону, а там хоть неглубокую могилу вырыть, пользуясь ножом, да котелком дорожным и схоронить.
- Мне страшно сделалось, - признался он, - сначала подумал я, что вдруг разбойники еще там, а после рассудил, что были б рядом люди, воронье так не разгулялось бы. А когда рощу обошёл, отыскал Лику. То есть заприметил сначала. Но она с криком бросилась прочь.
О том, кто из них при первой встрече в зарослях можжевельника орал громче, фиванец рассуждать не стал. Не делает страх чести мужчине, так и нечего о нём говорить.
- Потом уже вышла, когда я...
Делать грязную работу, бездумно повинуясь чувству высшего долга и моля богов о защите и силе духа было куда проще, чем рассказывать об этом. А вспоминать, что держал оторванную по локоть руку Ипполита, и рассматривал сведенные смертной судорогой пальцы уже без отвращения даже, а с интересом художника, запоминая как торчат костяшки пальцев, под каким углом застыл скрученный мизинец тогда как сжаты три другие пальца - вот придётся когда-нибудь изобразить рыдающую над павшим воином мать - пусть вспомнится увиденное.
- .. отца её к могиле отнёс. Если надо, я могу показать, где...
Он вдруг предельно ясно осознал, что одной чашей вина сегодня не ограничится.
- Ты, Тиест, говорил, что пропал твой сын в святилище Гекаты, и те рабыни тоже найдены были в святилище, - вспомнил торевт, - и роща... Может ли это быть случайностью?
Отредактировано Гелланик (2017-08-18 09:32:46)
Не сразу ответили ему воины, одинаково мрачными сделались их лица, и только черты Тиеста заострились, да глубже пролегли морщины на лбу, так что разница в их летах, не стеревшись целиком, стала все же почти незаметной.
– Да, – проронил он, и не нашел сил объяснять, что не на неожиданно проницательный вопрос Гелланика отвечает. Затем поднялся он со своего ложа, отставил не глядя опустевшую чашу и подошел к узкому оконцу, пробитому в противоположной от двери стене. Холодом тянуло из него, и темнотой сгущающейся зимней ночи. – Бессмертные боги, ах бессмертные боги.
Подле священных рощ и в храмах убивает он, и не поражает его ни молния Зевса, ни золотая стрела Аполлона, не натягивает лук девственная Артемида, и не потрясает землю Посейдон, скорый на гнев. Или не видят они то, что видел он сейчас перед собой – жухлые травинки в остановившихся женских глазах?
– Нельзя объявлять, что пойман убийца, – сказал Тал. – Люди потребуют его смерти, и что мы им дадим? Тебя, фиванец?
Мысли возвращались толчками, как кровь, текущая из становой жилы.
– Нельзя, – согласился Тиест. – Если он заляжет на дно, мы не найдем его.
Если и вошел оборотень в Навпакт в облике Ипполита, то не нуждался он для этого в телесной его оболочке. Да и не стал бы он выдавать себя за плотника. Мог ли он стать ребенком? Тиест думал, что нет: ему нужна была свобода и силы, которые не давало детское тело.
Подаст ли знак Геката? Или это был только сон?
– Согласится ли царь, – спросил он, не поворачиваясь, – созвать на собрание народ Навпакта, на агору?
Тал наклонился вперед с внезапно обострившимся интересом. А потом начал рассказывать – с откровенностью, неожиданной для того, кто отметил уже его осторожность. О бездарности и трусости басилевса, о жадности торговцев, каждый грош жалеющих для защиты города, о том, что из трех его лохагосов положиться он мог только на одного… Объясняя – но не говоря того словами, что больше трех дней он фиванцам дать не может, и хорошо, если сможет дать им два. Что ворота будут закрыты, и будет дежурить галера у выхода из порта, но это уже все у богов на коленях, слишком темны зимой пасмурные ночи. И все, что было сказано вслед за тем, сводилось к тому же, пока не выгорело масло в лампадах, и не погасли угли в очаге, и не кончилось разбавленное вино в кратере, и ни один из них уже не смог бы добавить что-либо разумное.
Отредактировано Тиест (2017-08-18 10:59:10)
День третий
Одеяла обоих гостей логографа Переликта лежали брошенными в изножьях точно так, как Эолика оставила их, когда они с подругой выскользнули на рассвете из этой комнаты, хихикая и перешёптываясь о минувшем. Предполагая, в каком расположении духа могут оказаться фиванцы наутро после беседы с полемархом Талом, молодая женщина предоставила их пробуждение утренней свежести и сквозняку, рассчитывая, что когда она возвратится, мужчины уже в достаточной мере осознают все тяготы бытия, чтобы обрадоваться и её солнечной улыбке, и содержимому бронзового кувшинчика.
Но нет… один только ноги подтянул и сжался, занимая теперь едва ли половину ложа, а второй спал, как ни в чём не бывало, раскинувшись на ложе, словно и не чувствовал холода.
- Господин, - тихонько позвала критянка Эолика и стукнула донышком кружки, одной из двух, которые держала левой рукой, по выпуклому боку кувшина. Звук получился довольно глухой, и женщина повторила, - просыпайся, благородный Тиест, скоро выходить нам невесту из родного дома провожать.
Заглянувшая в дверь подруга критянки – светловолосая с молочно-белой кожей пышногрудая Тиона захихикала, глядя на обнажённых мужчин – шутка ли до первых петухов наслаждаться дарами Афродиты после расставания с полемархом, когда того увели друзья и слуги.
- Вставай же, - она присела на край ложа Тиеста и погладила того по груди так, словно будила затем лишь, чтобы минутой позже устроиться на его бедрах, как делала это ночью, - а то я скажу Эолике, чтоб унесла вино!
- И молока кислого поставим для них, да уйдём, - хихикнула кареглазая Эолика, - то-то обрадуются, - и снова, но уже громче прежнего постучала кружкой по кувшину.
В ответ на шаловливое прикосновение Тиест приоткрыл один глаз, тут же вновь зажмурился и простонал что-то невнятное, но определенно непристойное. Стыда Тиона – с третьего раза он запомнил ее имя – очевидно не знала, как не знала и удержу. Это можно было даже уважать, и ведь добилась же своего нахалка, притом не раз, но сейчас фиванец хотел только темноты и покоя. И воды, побольше воды, ледяной, так, чтобы сводило скулы – рот был словно набит песком, а голова трещала как сухое дерево.
Потом чья-то сердобольная рука вложила ему в руку холодную кружку. Ткнулся в голую ногу влажный нос Эйрениды. И Тиест, кривясь, заставил себя сесть. Разлепить слипающиеся веки. И перетерпеть молча, как мужчина и воин, и раскалывающийся изнутри череп, и острую резь в глазах.
– Сердце мое, – страдальчески морщась, попросил он критянку, – принеси еще воды. И чем умыться.
Два часа спустя оба фиванца, протрезвевшие, вымытые и переодетые в нарядные хитоны из запасов гостеприимного хозяина, стояли уже в толпе гостей, нетерпеливо ожидавших жениха. Тиест, чья головная боль все еще возвращалась в самые неподходящие моменты, еле терпел, героически подавляя желание придушить то соседку слева, то и дело норовившую прильнуть к нему тощим боком, то невыносимо громкого и провонявшего конским потом соседа справа, восторженно описывавшего Гелланику новую колесницу Никтея – от постромок до чеканки на бортах. Впрочем, как раз чеканка того должна была занимать.
– Едут, едут! – взвизгнул чей-то голос, и в висок Тиеста словно вонзилось очередное шило. В волглом воздухе звонко разнесся стук копыт, и мгновение спустя в распахнутые ворота лихо влетела колесница, на которой кое-как, хохоча и обхватив друг друга за плечи, удерживались человек шесть богато разряженных молодых людей, попрыгавших на землю еще до того, как колесница остановилась. Тиест сощурился, пытаясь угадать среди них жениха, как вдруг, без предупреждения, его как накрыло облаком непроглядной тьмы.
– Он здесь, Исменид, – в самое ухо сказал женский голос.
Толпа обступила приехавших, и фиванец, не веря своим глазам, обнаружил, что за один этот краткий миг во тьме наедине с богиней во дворе появились еще две колесницы и множество новых гостей.
Отредактировано Тиест (2017-08-19 01:17:00)
Жениха, сошедшего с повозки, узнать было нетрудно по белому хитону и пышному венку на золотисто-рыжеватых, цвета первого летнего мёда кудрях. Он последним сошёл с повозки, окинув сначала толпу гостей внимательным взглядом. Нет, не толпу – по лицам собравшихся скользил взор темно-карих глаз – так смотрят ораторы на слушателей, чтобы каждому в толпе казалось, что взор обращен именно к нему, что его одобрение или узнавание что-то значат для человека напротив. И в ответ на улыбку, тронувшую узкие губы Никтея, заулыбались многие, знавшие его с детских лет.
Среди друзей своих Никтей выделялся худобой и жилистостью, плечи имел покатые, отчего казался слабосильным рядом с мускулистыми атлетами, а его узкое лицо со впалыми щеками и крупным орлиным носом никогда не вдохновил бы ни одного скульптора или художника к тому, чтобы наделить подобными чертами бога или титана.
Однако в глазах его светились ум и спокойствие, а двигался и держался он с такой уверенностью, каковая подошла бы больше грузному полемарху Талу.
На какое-то мгновение задержался взгляд жениха на лице темноволосого фиванца и тронул он за локоть одного из своих спутников, чтобы что-то спросить. О нём ли, незнакомце среди гостей, или вовсе о чём-то другом – кто знает?
Гелланика и впрямь занимала чеканка, украшавшая колесницу, но лишь до тех пор, пока не раздались приветственные крики гостей и требования друзей жениха привести невесту.
Выступила вперед нимфетрия, напомнила жениху о подарках, каковые, разумеется, были вручены и родителям невесты и самой Электре, державшейся тихо и скромно, и, кажется, даже не поднявшей головы, чтобы сквозь покрывало взглянуть на будущего мужа.
А на лице Никтея от вчерашнего равнодушия к празднику, так запомнившегося Гелланику, не осталось и следа.
Но не радовался он, а скорее забавлялся, видя веселье других, и, в свой черед произнося должные слова, и когда отвечал логографу, и когда стояли они с Электрой у домашнего алтаря.
Всё делал к месту, всё ровно и правильно.
- Слышал я, Тиест, от слуг логографа - когда стихла первая волна громких чествований и пожеланий молодожёнам, а пирующие воздавали должное мастерству поваров и хозяйки дома, Гелланик подобрался к земляку, - что Переликт предпочел бы в зятья иноземца этому Никтею. Сам орал об этом, когда Леонид впервые разговор завел, что, мол, поженить бы детей. Но жена Переликта приходится Леониду родственницей, год, почитай, уговаривала мужа, расписывала, какой он распрекрасный, да других женихов отваживала, даром, что сама Электра и думать ни о ком другом не хочет. Смешно, право, как узнаешь, что на самом деле стоит за такой радостью. А Эолика, ну та, черноокая, так спрашивала меня, а не подговорил ли тебя Переликт, как посланца Геры, зазванного на свадьбу, сказать чего против…
Отредактировано Гелланик (2017-08-19 21:23:17)
Тиест земляка едва слушал. Едва тьма схлынула, он бросился на поиски Тала, проталкиваясь сквозь толпу на самой грани приличия – и лишь добравшись до полемарха, понял, что спешил зря. «Я знаю, что он здесь?» К знакам свыше Тал относился с глубоким недоверием, это было ясно, еще когда подозрение пало на Гелланика, и стало яснее вчерашним вечером.
– Тал. – Он не мог поступить иначе. – Оборотень – кто-то из прибывших с женихом.
В серых глазах полемарха вспыхнула жадная искра.
– Кто? Почему ты так решил?
– Знамение. И среди них был кто-то светловолосый, – уже сказав это, он заметил белокурую голову в нескольких шагах от себя и напрягся всем телом.
Сомнение полемарха было столь очевидно, что ощущалось холодком по коже. Но и помедлив, он все же обернулся к алтарю.
– Рядом с Никтеем это Менеарх, – начал перечислять он, – торговец благовониями, дядей ему приходится, хоть и молод. Чуть поодаль – Нестор, двоюродный брат, а Менеарху племянник. В этой семье половина – светлые. Нестор поет и на лире играет, чуть позже посмотрим, станет ли отказываться. Прямо перед нами – Нереон, брат. Сам Леонид тоже русый. И… да, Портей – за жертвенником, видишь? Точно не он, если ты прав и умения эта тварь воровать не умеет: Портей – капитан, я с утра у него на корабле был и с ним все в порядке. Не спеши поднимать шум, фиванец, эта семья тебе ошибку не простит.
– Понял, – пробормотал Тиест, разом уязвленный советом полемарха и благодарный за него: верил Тал или не верил, он вел себя как друг. – Присматривайся и ты.
На том и разошлись, но присматриваться не получалось. Нет, Тал времени не терял и теперь оживленно разговаривал с Менеархом, а самому Тиесту удалось, неуклюже толкнув Нереона плечом, обменяться с ним парой слов, но что мог он, чужак, понять из той беседы? Что юнец был ершист и задирист, полагаясь, как видно на то, что его защитят законы гостеприимства? И что с того?
Не стал Тиест его удерживать, а за праздничным столом смог устроиться рядом с Леонидом, но как завязать разговор никак не мог сообразить: нехорошо мрачен был Леонид, словно не радовала его нисколько удачная свадьба старшего сына, и пил, почти не закусывая – так, что мог и не разобрать ни слова из рассказа Гелланика.
– Подговорил, – зашептал в ответ Тиест, и сам расслышавший лишь последнюю часть, – тебе сказать, чтоб язык за зубами держал. Здесь он, земляк. Не дергайся.
Хоть и ведают всемогущие боги о делах земных, хоть и слышат смертных, стоит произнести их имена, и радуются не только богатым жертвам на своих алтарях, но и винным брызгам во славу свою, но вот не спешат почему-то ни советом, ни с помощью.
Но важнее не это. Не помогая олимпийцы и козни-то не особенно стремятся строить, хотя, если верить сказаниям аэдов и сказкам нянек – некоторые к подобным развлечениям весьма склонны. К своим двадцати пяти годам Гелланик, хоть и не носивший бороды, но и волосы отрастивший длиннее, чем дозволено юношам-эфебам, несущим свою положенную службу, понял две вещи. Точнее одну, но самой жизнью склепанную так, что светлая и читая часть её плавно переходила в мрачную и печальную: всё невероятно хорошее, (а к счастью, и всё ужасающе плохое) всегда происходит с другими. И другие эти всегда живут так далеко, что лишь сказания о деяниях и трагедиях их жизни и становятся ведомы простым людям.
Поэтому к заявлению Тиеста, светловолосый, как добрая часть родни Леонида, фиванец отнесся с недоверием человека, полагающего наилучшим развитием событий вариант «само пройдёт, а после и не вспомнится» и убеждённого, что оборотень-убийца, вероятнее всего, давно уже не в Навпакте. А очень даже может быть на корабле в далеком море… и да покарают его бги, разбив злосчастное судно о рифы. Или покарают им чужеземцев за иные, более весомые злодеяния.
От выпитого Гелланик пребывал как раз в том блудомысленном состоянии, которое делает людей прекрасными собеседниками друг для друга. Но видимо Тиест, памятую вчерашнее предпочёл ныне себя ограничивать.
- Молчу-молчу, - улыбнулся Гелланик и потянулся за финиками и уже пробованными сдобными лепёшками на меду, в которых изюма было столько, что они сами разламывались под пальцами, но не удержался и спросил, шепотом, - а который?
И хотя столы заставлены были самой различной снедью, а повара в доме Переликта трудились вчера до глубокой ночи, а сегодня с раннего утра, находились среди приглашенных такие, как и отец жениха, которые сидели или на ложах возлежали с таким видом, словно тухлятину им подали или куфету из навоза в меду.
- Во'он тот, - по движению головы торевта, не то взглядом, не то направлением подбородка пытавшегося указать собеседнику на кого-то из пирующих за столом напротив, сложно было определить, кого именно из гостей Гелланик имеет в виду, - сидит, словно ему уксуса в ритон налили. А молодой и вовсе нос воротит, да людей не узнаёт. Сам слышал, как окликал его кто-то на воротах. Нероном что ли, а он нос задрал, хламиду поправил и мимо…
– Нереон, – тихо поправил Тиест и опустил взгляд, метнувшийся уже к светловолосому юнцу, обратно к своему кубку, и показалось ему внезапно, что наполнен тот был не разбавленным вином, а кровью. – Молчи, земляк. Второй ошибки не будет.
И мысли его в этот миг устремились, неведомо для него, по тому же пути, что и у Гелланика. Почему так неохотно помогаете вы, о бессмертные боги? Почему, даже обещав свою помощь, столь туманно подаете вы свои знамения? Почему столь запутаны речи пифии, и почему так скупо роняет слова прорицатель Тиресий? Отчего не возжелала Трехликая, шепнувшая в его ухо жалких три слова, заменить их на два? На одно даже, на имя: «Такой-то»? Или не знала она, как зовут смертного, не произнесшего ее грозного имени?
Поднялся меж тем с ритоном в руке Переликт, и притихли гости, внимая хозяину дома. А тот, велеречивый искусством своим, говорил и говорил, то и дело сплескивая из кубка, только не слышал Тиест ни слова, глядя исподтишка на Нереона – как двигается тот, как улыбается, как смотрит, возвращается ли взгляд его к фиванцу, которого он должен был помнить.
– …посланца Зигии…
Ощутив на себе множество глаз, Тиест качнул кубок, принося привычную жертву – и чувствуя внезапно, всем существом своим: не Гера привела его сюда, а Геката, и не стоит ждать добра этому дому от его прихода.
Едва договорил логограф, как уже поднялись ответить ему старшие мужчины из рода жениха, и, пользуясь этим, спешно сменили места вокруг стола некоторые гости – кто желая обсудить под шумок красоту его речи, кто подсаживаясь ближе к яствам, до которых до этого не могли дотянуться.
Вот и прозвучали слова Переликта о том, что отдаёт он дочь в жёны Никтею, слетелись на пир смертных помянутые логографом боги и богини, чьего покровительства просил он для молодых, и всякий, кто смотрел на жениха и невесту, мог заметить, что Никтей нет-нет да говорил что-то суженой своей. А когда отвлекался от тихой беседы с девушкой, то от друзей отшучивался, да словом добрым на прославления и пожелания отвечал.
И говорил, как и раньше, легко и ладно, уступая тестю разве что в велеречивости.
А когда заупрямился Нереон и вспылил в ответ на предложение сесть рядом с Антипатром и рассказать какую-то давнюю историю, известную хоть и многим, но не всем, урезонил его Никтей и потребовал примирения давно рассорившихся друзей, напомнив каждому, что дружбу, сложившуюся с тех времен, когда оба еще не доросли даже до деревянных мечей и сражались палками, негоже ломать из-за недоразумения, вызванного лишь тем, что продал Антипатр кому-то два шлема трофейных и другу прежде сделанного о намерении не сказал. Хотя знал, что Нереон еще год назад, при дележе добычи желал один из шлемов себе, да жребий судил иначе.
Нехотя набычившийся Нереон произносил клятву, что не таит больше обиды на друга, но не прошло и часа, как вместе с Антипатром кричали они пожелания молодым нарожать дюжину крепких сыновей, да столько же дочерей-красавиц, и, пьяные, говорили громче, чем следовало бы, отвлекаясь на своё, скопившееся за месяцы, пока белобрысый Нереон пестовал свою глупую обиду.
А когда с моря подул ветер, сначала легкий, но быстро набирающий силу, стали гости поглядывать на небо, да поговаривать, что пора бы уже невесту в новый дом везти.
Самые нетерпеливые, во главе с Нереоном, выскочили за ворота еще до того, как молодые встали из-за стола и под музыку и новую волну радостных пожеланий пошли по коридору меж столпившихся гостей к повозке, ждущей за воротами.
И если жениху доставало терпения не заглядывать под покрывало невесты, то ветер-Эвр, непрошенным гостем явившийся на свадьбу, норовил сорвать белое покрывало, да прежде жениха расцеловать темнооокую Электру в уста и щеки. Ветру и не такие вольности позволены.
Подал Никтей руку девушке, помогая взойти в колесницу, но едва та ступила в неё, как повозка накренилась, и Электра вскрикнула, падая, и тут же оказалась на руках у мужа, который, несмотря на свою худобу, удержал её, маленькую и тонкую, безо всякого труда.
И лишь потом посмотрел на покосившуюся колесницу, край которой удерживал один из гостей, пока двое других, поймавших соскочившее колесо, гадали вслух, почему оно соскочило с оси. Другие гости хватали цветы и ленты, пока те не слетели с колесницы.
- По силам ли тебе, то, что схватил, фиванец? - обронил Никтей, встретившись взглядом с гостем, волею Геры-Зигии оказавшимся на торжестве, и не сразу фразу закончил, а через выдох, - вдруг не удержишь один-то?
В возникшую паузу затрещала ось, грозя переломиться. Поднял на жениха потемневший взор удержавший край повозки фиванец. Вздулись бугры мышц на его руках, и переменил он хват. И снова выпрямилась повозка.
– Удержу.
Сдавленно это прозвучало. И в ушах самого Тиеста – неподобающе. Не пристало бы мужчине, больше тридцати зим уже разменявшему, будто юнцу зеленому своей силой похваляться. Да и медленнее ныне заживало испытавшее и боль, и раны тело, не так гибки были уже суставы, не так крепки кости как в двадцать…
Но в словах, а пуще того, в голосе Никтея он услышал вызов – и вызов недобрый, как если бы не просто позавидовал ему молодой муж, но и готов был из зависти своей и якобы невзначай толкнуть, и на ногу наступить. Из тех был Никтей, похоже, кто только рад напасть со спины.
В другой день или вечер Тиест ответил бы иначе – ради логографа, предложившего ему свой кров, ради радости его дочери попросил бы кого-нибудь поддержать. Но лишь минуту назад столкнулся он с неменьшей неприязнью, с такой же насмешкой в черных глазах. Насмешкой, едва прикрывавшей страх.
– Что, жрец Гекаты, – сказал женский голос ему в плечо, – не поймал еще за кем охотился? А ну как не тот след ты взял?
Она стояла, вскинув красиво посаженную голову – маленькая, большеглазая и темноволосая. Исидора, назвалась она потом, когда он ответил шуткой, как мог, но не смягчив ее неприязни. Гетера Исидора, пояснили ему потом. Любимица Афродиты, у которой грозная богиня могла вызывать один лишь темный ужас.
И теперь она стояла совсем рядом и смотрела – наконец – иначе.
А Никтей – сам виноват.
Но, потому что был он воином и лохагосом, следил сейчас Тиест не только за ехидничающим Никтеем, но и за всеми его друзьями, и в первую очередь – за Нереоном. Потому что все его чувства подсказывали ему – берегись!
Вы здесь » Записки на манжетах » Чужие вселенные » Век героев. Гемелион
