На третий день после переворота оставаться и дальше в четырех стенах стало невыносимо. Жратва, какая была, кончилась еще в первый день, вино – в ту же ночь. Зак ратовал за то, чтобы пойти тогда же, у него и сын служил в серых, и он рвался домой, чтобы услышать то, чего боялся. Спив отмалчивался, он тоже хотел бы навестить своих, но и понимал смутно, чем это может кончится – и для него, и для них. Рипат убеждал, доказывал, потом угрожал – попадись любой из них, и они расскажут про принца, который тихонько стонал, разметавшись на широкой кровати с пологом – а ведь раньше эта комната слышала совсем другие стоны. И весь день, еще один день, они беспрерывно играли в кости, сидя на кровати вокруг раненого мальчика, выигрывая и проигрывая вновь свои лавки, ругаясь, когда мечущийся в лихорадке ребенок, стряхнув игральную кость, портил кому-то удачный бросок. Из них троих Рипат единственный умел мухлевать, и кости тоже были его, но на третий день они готовы были уйти, наплевав на проигрыш. И он уступил. Уступил еще и потому, что этой ночью они заснули все, даже он.

Зак ушел первый, вернулся с черным лицом – Рипат не ждал, что он вернется, но он вернулся – сел у того же столбика кровати и вытряхнул из принесенного им собой мешка черствую буханку хлеба и круг сыра. Спив сунулся к нему с вопросами, лейтенант остановил его – все и так было понятно. И Зак рассказал – потом, когда Спив в свою очередь ушел. Соседи сказали: парень стал отбиваться, отбивался хорошо, и черные перебили всех, даже трехлетнюю дочурку. Зак притащил с собой фляжку с насечкой на крышке, награду за службу, и дал глоток мальчику, который ненадолго перестал стонать.

Потом пришла ночь, но Спив так и не вернулся. Рипат проверил арбалет, положил наготове оба меча и велел Заку спать.

Ночь была тихой. Не такой тихой, как предыдущие две, тогда из закрытого окна не доносилось ни звука, но все же очень тихой. Молчала колотушка ночного сторожа. Не слышно было шагов – никаких шагов. Даже петухи, которые кричали порой по ошибке задолго до рассвета, и те притихли.

Потом наступило утро, и лейтенант разбудил Зака. Посмотрел на принца. Притащив его сюда, они промыли его раны, сразу, и Рипат сам зашил то, что считал нужным зашить. Но все в руках божьих. И мальчик умирал.

– Моя очередь пройтись, – объяснил лейтенант, когда Зак стал спрашивать, что они будут делать дальше. – Если явится кто-то – хозяйка там – в комнату не пускай и скажи, что я скоро буду.

Зак кивнул, хотя черт его знает, что он при этом думал. Может, что дон Рипат больше не вернется, и понятно, если Спива взяли живым, то черные рано или поздно придут сюда. Или если с ним ничего не случилось, тоже кто-то придет, потому что наверняка он расскажет. Семье, соседям. Надо же похвастаться, принц.

Рипат оставил ему арбалет, но прихватил оба меча. Его место на кровати было у окна, и он, когда была не его очередь бросать кости, смотрел сквозь щели в ставнях. Дворян черные слегка сторонились – не боялись, нет, но кому нужны лишние драки? И Рипат – дон Рипат – шел через опустевшие улицы, сплошь пропахшие гарью, как ходил когда-то у ируканской границы – спокойно и настороженно. Там в любой момент могли броситься дикари, здесь – монахи. Там он должен был внушать уверенность солдатам, здесь – себе. Но никто его не остановил за весь этот недолгий путь, который вел его к дому дона Руматы. Дон Румата искал лекаря, Будаха. Может, нашел. И может, тот все еще был в доме. Что сделалось с самим доном Руматой, Рипат знал – видел, как тот дрался.

А потом оказалось, что не знал. На месте дома были обгорелые развалины. И паломники. Паломники благоговейно таращились на черные стены, осторожно пачкали пальцы сажей и говорили. Тогда Рипат и узнал, что дон Румата – святой. Что, оказывается, был он великий подвижник Ордена, и был ему знак от Господа, взял он свои мечи и пошел ко дворцу, безжалостно разя на пути своем грешников, и дошел до самого дона Рэбы и поразил его в сердце, сказав при том, что переполнили преступления его чашу терпения божьего. А потом там же вознес молитвы за жителей столицы, моля о милосердии к ним, и был за то вознесен живым на небеса, а резать потому больше никого не будут, и ошибки их всем серым простятся, кто станет далее честно служить Ордену, али воспримет вновь свои мастеровые и торговые дела.

Рипат стоял, слушал бубнеж паломников и думал почему-то о том, что у него дома теперь, наверное, лежит самая настоящая реликвия, потому что он зашел как-то в гости к дону Румате и увидел у него книгу. Спросил, о чем, а тот, смеясь, дал ему ее – думал, наверное, что лейтенант неграмотен. Они поржали еще тогда на пару, Рипат ведь не говорил, что читать обучен, а дон Румата, похоже, это знал, иначе зачем бы дал? А он так книгу и не вернул, пускай и начал с тех пор иногда не сам приходить, а записки посылать. И не прочитал, кстати, тоже – а надо бы, раз дон Румата теперь святой. А еще Рипат думал, что когда принц умрет, а он теперь точно умрет, то в Арканаре он, наверное, не останется, но книгу можно попробовать загнать.

Потом он опомнился и поспешил назад, на ходу соображая, что теперь он может и к лекарю зайти. И завернул оттого в свой квартал – чтобы узнать, что старого Лаписа, который и лечить умел, и резать, прикончили, когда за его сыном, переписчиком, приходили. Зареванная матушка Рисса посоветовала ему через мост сходить, лекарствует там кто-то вроде, Инхаром звать. И вскоре Рипат стучался уже в дом, указанный ему уличным мальчишкой.

Отредактировано Рипат (2017-08-24 21:30:12)

Унылое средневековье Арканара было “приятно” разбавлено гражданской смутой и Леда начинала сильно подозревать, что она здесь не случайно. Когда зрела угроза, КОМКОН предпочитал, что бы на месте работали мужчины или уже пожилые сотрудники, которым грозит куда меньше, чем относительно молодой и здоровой женщине, даже если эта женщина может за себя постоять. А еще она была одна, без коллеги-мужчины рядом. То есть, они были, где-то были и узнать своего не сложно, да вот только… Странности добавляло, что узнав куда она едет и  что в составе группы “Леда и ее вещи”, она обозлилась и накатала список необходимого, включив туда неплохой список базовых антибиотиков, вакцин, реактивов и питательных батончиков, которые на вкус подошва, но на одной “подошве” можно весь тень активно провести. Выдали все. В этот момент хотелось плюнуть на все и закатить истерику, громко требуя ответа “что вы от меня хотите, кроме записок о предпосылках конфликта и о конфликте?” Увы, глядя в печальные глаза Сорокина, скандалить не хотелось. “Там нужен такой человек, как ты. Деятельный, в меру деятельный, понимаешь?” Ей казалось, что она понимала. Потом - что не понимала. И от этих перепадов настроения страдали все, а больше всех - она сама.
Ей нашли погибшего “мужа”, довольно богатого дворянина, у которого был двоюродный братец-лекарь, человек, вроде неплохой и нуждающийся в деньгах. Так она обрела погибшего мужа, деньги и родственника.
От невыразимой скуки - ну, что, что можно интересного и нового найти в этом месте?! - она развила кипучую деятельность в доме. Резко сократила поголовье вшей и клопов, нещадно заливая все кислым яблочным уксусом и полынью. Повыкидывала и сожгла то, что держалось исключительно на гнездах тараканов в доме. Долго скандалила с кухаркой, объясняя, как ей теперь готовить. И утверждая, “но братец, ты же говорил, что так удобнее…” “так тебе будет лучше…” и прочее “все, ради тебя!” сводившее скулы не хуже яблочного уксуса. Это спасало от уныния от сидения на одном месте и обогащало словарный запас.
А тем временем смута дала свой урожай - голод. Еда стремительно кончалась, цены росли непомерно и Леда уже прикидывала, как бы стащить чистые штаны и выйти в лес на охоту ночью. Свалив наличие мяса на какого-нибудь поклонника. Благо, брат их особо не отличал и не замечал, ухажеров, не мясо. На местных поклонников женщина смотрела неласково, мрачно сообщая, что мужа любила и за полгода еще не разлюбила.
Сегодня, выслушав гневные крики посвященные теме “я мужик, мужику нужна еда”, она молча повернулась и ушла делать записи, решив конфликт не провоцировать ответными криками “хочешь мяса? Так пойди и добудь!” , ей тут еще жить надо.
Долго работать ей не дали. Сперва кто-то тарабанил в дверь, потом заторопилась служанка к Инхару, потом раздались крики.
Что характерно, сегодня в пропаже штанов она виновата не была. Вся неприлично выглядевшая одежда уже была изничтожена, стирки не намечалось.
- Да откуда я знаю, где твои штаны! - крикнула она, убирая диктофон-шкатулочку и выходя из комнаты. Гостям она была рада. В этом захолустье она была рада любому событию. И, в отличии от кузена, она дома ходила в полном одеянии. Даже волосы были убраны под темно-зеленый платок, правда, повязанный на "пиратский" манер.
- Доброе утро, - улыбнулась она гостю, стараясь что бы улыбка была вежливой, только вежливой и никакой, кроме вежливой, - мой брат талантлив, но как все талантливые люди рассеян в быту. Прошу вас, присаживайтесь, - она сделала жест в сторону кресла, - что вас привело?

Отредактировано Леда (2017-08-25 06:59:08)

-...Леда, - представилась она  добавила необходимое, что бы сразу объяснить свое присутствие в доме, - лекарь Инхар мой брат, я вернулась к нему, после...
Она опустила голову, разгладив складку на тяжелой ткани платья, коротко вздохнула. Вздох был очень искренний. Платок-то надо было перевязать, выходя к гостю. "Средневековье" она не очень любила. Слишком много нюансов. Можно все запомнить, можно делать, но если ты не родишься и не проживешь жизнь, в какой-то момент странности появятся. С другой стороны, капризы и прихоти богатой вдовы переносятся окружающими куда легче капризов крестьянки или чьей-то эдак пятой дочки.
Пришедший умел сражаться. Два меча, сложное сочетание для боя и дон Рипат ими пользоваться умел. Об этом говорило то, что он был жив, у него были на месте все конечности и пальцы, не было видимых шрамов и он не хромал. И пришел он по серьезному делу. Не экстренному, иначе она бы не удостоилась заинтересованных разглядываний, но по срочному. Он не сел, а остался стоять. Значит, болтать с ней у него нет времени и мысли о том, кому нужна помощь. В душе поднималась знакомая тоска понимания "все равно же влезу". Сейчас - от любопытства, потом, наверно, из сострадания.
- Он скоро выйдет, - не очень уверенно произнесла землянка, жалея, что нельзя эту фразу проорать с нажимом и что нельзя мстительно добавить "когда найдет штаны". Не тот собеседник, вообще не та культура, - так что вас заставило искать лекаря? Пока я жила в доме отца и когда вернулась, слушая разговоры, научилась кое-что понимать.
Леда позволила себе некое смущение. Мол, вот, так вышло. Сидишь, вышиваешь и слушаешь. А иногда и помогаешь, как не помочь, когда родные просят?

Отредактировано Леда (2017-08-25 16:12:11)

“И вы ждали три дня? - выразительно промолчала женщина, - с тяжелыми ранами, в этих условиях, по этой погоде? Чего вы ждали? Чуда? “
Какие там были раны, можно было не уточнять. Благородство в темноте спит, а детей своих врагов убивают, что бы они не начали мстить. Страшная и честная логика этих миров. Удержаться и промолчать можно, понять - нет.
Что такое колотые и резаные раны она знала. Глубокие, тяжелые, для ребенка еще и с ушибами, это на кости взрослого меч оставит след, а кость ребенка раздробит. Никакое понятие о стерильности, заражения, скачущие насекомые, отсутствие нормального питания. нет не то, что переливаний, а даже просто внутривенных инъекций.
Ребенок.
Обычный, очень здоровый, третий день еще жив, ребенок. Следующее поколение, которое должно быть умнее, честнее…
Он ведь не просит помощи в перевороте или не ищет новую технологию. Всего лишь спасти ребенка, который остался бы жив, не сойди с ума прогрессоры, чертовы идеалисты, не сумевшие держать себя в руках… Неужели чувство вины за своих сопланетников-прогрессоров? Нет, не оно. Просто ребенок, который родился, выжил во младенчестве и пытается жить сейчас. Давай, расскажи себе  сказку про генофонд, оправдание за вмешательство и иди за сумкой. И платок перевяжи по дороге.
- Я пойду с вами, а мой мудрый брат придет следом, - приняла Леда решение, - я возьму сумку.
Леда, Леда, куда ты, идиотка, собралась? Лечить ребенка. Одна!  Не одна, а с мужчиной, у которого есть оружие. К воякам? Дура, ты ж не отобьешься. если что. “Если что” не будет. Он пришел к лекарю, не зная обо мне. И если там есть отец ребенка, меня тем более ни кто не тронет. Все, аргументов “против” больше нет? 
Она зашла в комнату, беря холщовую сумку с кожаными вставками. Выглядела сумка потертой и непрезентабельной, что бы не привлекать внимания. Чистые тряпки, эфирные масла, отгонять насекомых, осточертевший уксус в плотно закрытой баночке. Мешочек с “целебными ягодами”, антибиотики, противовоспалительные и другие необходимые для выживания в этом мире препараты выглядели, как местные высушенные ягоды.  И - как обычные деревянные бусины или простенькие бусины-стекляшки. “Мазь из жира вепря Ы”, на самом деле регенерирующая, маскирующе-вонючая. На такое грабитель не польстится, а прочная оболочка сохранит ценный порошок.
Выйдя из комнаты, землянка замерла перед подобием зеркала, перевязывая  и закрепляя лентой платок так, что бы он по прежнему закрывал волосы, но его концы лежали на плечах, частично скрывая шею и лицо.

При запоздалом появлении лекаря Рипат вздохнул с облегчением, которое даже не пытался скрыть. Решение дамы его откровенно ошарашило, но возразить ей он не мог – не после того, что прочитал в ее взгляде. Доводам, которые он мог привести в свое оправдание, лучше было оставаться непроизнесенными, Рипат понимал это, злился от этого понимания еще больше, и почему-то чувствовал себя виноватым теперь уже не только перед юным принцем, но и перед доной Ледой. И поэтому он не стал спорить, не стал убеждать ее, что теперь лишние полчаса или даже час ничего уже не изменят, и остался ждать. Зак мог сбежать или отрубиться, едва он вышел за дверь, Спив мог донести или разболтать, могла с чего-то заявиться дона Мелла… Ни в одном случае он не мог ничего изменить.

– Улица Оружейников, – кратко ответил он, прикидывая, как обращаться к лекарю – который, в отличие от своей сестры, на благородного не походил ни капли. – Дона Леда также выразила желание пойти. Я – дон Рипат. Почтенный Инхар.

Дона Леда появилась на удивление быстро, и уже ради этого заслуживала, чтобы ее взяли. А еще Рипат отнюдь не желал завершать такое многообещающее знакомство.

- У доны Леды, - с усмешкой в жиденькие усы протянул Инхар, - есть пара полезных качеств, - она не боится ни крови, ни рвоты и всякой телесной грязи и умеет накладывать повязки. Я бы велел ей остаться, но раненый ведь… ребёнок?  А это дело… такое…

Какое «такое» лекарь не стал пояснять. И так ведь ясно, что удел женщины – рожать детей, да растить их в послушании. И всякая баба, как замуж выйдет, только о детях и молится, да хвастается меж товарками о том, что снова беременна и о том, что пятого-шестого родила «как плюнула».  А у Леды детей-то не было.  Может, конечно, муженёк редко в спальню захаживал, а может статься, умница-красавица бесплодна оказалась.  Но от того и понятна её забота о чужих детях.
А еще, не в пример благородным донам, Леда умела быстро собираться.  Вон – стоит уже, очи долу, как невеста на смотринах – во всем чистом.  Знает же, куда собралась, могла бы хоть какой-нибудь  передник старый надеть – дескать, готова помогать, а не просто на видного мужчину пялится, который может даже и холост.
На своё счастье, в момент, когда Инхар оценивал непотребную чистоту подола её платья, Леда на дона при мечах как раз не смотрела и мысленные упреки в возможном легкомыслии и интересах плотских остались без подтверждений.
- Ну так, поспешим, благородный дон Рипат, если, конечно, вы не против помощи моей сестры, - Инхар вскинул голову, чтобы казаться выше и солиднее, и зыркнул на служанку, явно перенявшую от хозяйки манеру стоять  этакой скромницей, надеясь, что та догадается подать плащи да кликнуть одного из слуг, обычно сопровождающих доктора в визитах к пациентам.
Добрые дела и помощь страждущим – это, конечно, хорошо, но люди на улицах встречаются всякие. Да и родня у страждущих бывает тоже… не подарок.
Инхар  сдержал новый позыв к отрыжке и даже прикрыл рот рукой.

«А с этим доном нужно держать ухо востро», - мрачно подумал Инхар, сверля взглядом спину не в меру галантного вояки,  лихо поднявшего  (враз сделавшуюся бесценной и нежно любимой) сестрицу Леду, дабы она ножки свои не промочила и  башмачки не попортила. А башмаки он её видел? 
Созерцая подошвы и каблуки  башмаков "похищаемой" доном Рипатом Леды, Инхар  вспомнил как хватался за сердце, когда объявилась красавица кузина,  перепуганная и печальная на пороге его дома, ища, горемычная, пристанища и родственной защиты, потому как неможно женщине жить без мужской опеки и наставления, ибо всем известно, ущербна умом женщина против мужчины и ко греху всякому склонна.
Вот тогда, в первый же день, глянув на башмаки новоявленной кузины, понял Инхар, к какому пороку тяготеет её сердце… вот только названия этого порока никак не мог вспомнить. Вроде бы и расточительство сплошное,  такую обувь шить, а гляди-ка… сколько времени прошло, а башмаки, как новые.
Но и на собственные сапоги Инхару грех было жаловаться. А потому с бодрым и ритмичным «чавк-плюх-чвак-чвак»  он прошел по краю лужи, из-за чего немного отстал от Рипата и Леды.
Слуга Гигар  сопел позади, держа, почти на манер дона, ладонь на рукояти короткого меча.  Отдавать ему сумку с врачебными инструментами, самыми необходимыми снадобьями и мотком стираных бинтов, Инхар поостерегся именно на случай встречи с враждебно настроенными  молодчиками  и потому Гигар, замыкая небольшую процессию, выполнял роль устрашающе-украшающую и служил присутствием своим для укрепления инхаровой солидности. По крайне мере, именно так думал сам лекарь, весьма и весьма пекшийся о своей репутации.

В комнате, куда Рипат привёл доктора, стоял тяжелый запах болезни. Нехороший запах.  А еще пахло плесенью и прелыми  тряпками.  Мочой несло с улицы.  И хорошо, что не от тюфяка, на котором лежал мальчик.
Подойдя к больному, Инхар взял его запястье, проверить пульс и уловив кончиками пальцев знакомое, хотя и довольно слабое биение жилки, убедился, что тот еще жив. После откинул покрывало и от широкой серой, в бурых и желтоватых пятнах повязки во всю грудь ребенка на него пахнуло сладковато-гнилостным душком.   Он заметил только повязки на предплечьях и черную корку  из под сбившейся повязки на голове больного, как ощутил приступ тошноты и успел только буркнуть:
- Леда, займись!
После чего ринулся к окну, распахнул, дернув сначала на себя, а потом уже наружу  ставень и перегнувшись через узкий подоконник, изверг из себя недавно съеденное и выпитое.
Понятное дело, что ни сделать выводов о том, что пациент скорее жив или пациент скорее мёртв, ни сообщить вердикт дону Рипату, Инхар не успел.

Отредактировано Инхар (2017-08-27 18:47:08)

Одного взгляда от лейтенанта хватило Заку, чтобы вылететь за дверь – ведро, надо думать, он как-нибудь да найдет. Сам Рипат задержался несколько мгновений, внимательно наблюдая за женщиной, а затем так же молча вышел. Уходя, хозяйка наверняка прикрыла тлеющие угли, и горячей воды на кухне скорее всего не найдется, но это был только вопрос времени. С солью было хуже, и, осмотрев все сколько-нибудь подходящие закутки и сусеки, Рипат отправился к булочнику.

– Выломаю, – сообщил он закрывшемуся при его приближении ставню. – Или дверь вышибу – чего больше хочешь?

– Ваша милость, – ставень неохотно приоткрылся, – благородный дон…

– Благородному дону нужна соль, – кошелек был у Рипата с собой, и он великодушно вытащил из него подходящую монетку. – И хлеба свежего… ведь сегодня пек?

– Только из печи вытащил, – обрадовался булочник и с опаской потянулся за платой, – ночью тесто месили, тихо ж было, я и подумал, а завтра мельник поутру мучицы обещался привезти, вроде как резать-то перестали, как вы думаете, благородный дон?

Рипат скептически пожал плечами.

– Воды горячей кувшин найдешь?

Булочник замялся, и лейтенант рывком перегнулся через подоконник, оглядывая полутемную лавку. Женщина, тревожно выглядывавшая из кухни, тут же скрылась. Булочник отшатнулся к дальней стене.

– Найди. Кувшин я принесу.

По пути назад он, не удержавшись, сунул тряпочку с солью за отворот рукава и отломил кусок от нестерпимо благоухающей плетенки. Поделился второй с Заком, скатившимся как раз вниз по щербатым ступенькам с опустевшим уже ведром, и тот побежал обратно к колодцу, самую малость повеселее, чем когда выходил из комнаты. И, спасут они принца или нет, уже за это лекаря стоило благодарить.

Лус, вспомнил Рипат. Принца звали Лус. Будущий Лус Третий, а может уже и настоящий, бесы его знают.

Огонь на кухне только начал снова разгораться, и Рипат, захватив хозяйкин кувшин, вернулся к булочной. На этот раз к окну подошла уже женщина и, заискивающе улыбаясь, предложила ему булочку с изюмом. Которую он тоже принес наверх, хотя не думал, что его высочество захочет ее съесть. Но может, она, дона Леда?

– Горячая вода, соль, хлеб, – перечислил он. – Что-нибудь еще, дона? Почтенный Инхар?

Вода в тазу казалась черной, и он выплеснул ее наружу.

Отредактировано Рипат (2017-08-28 15:39:21)

Помогать было куда проще, чем делать самой. Теория, замечательная, базовая, земная теория, не шла ни в какое сравнение с практикой Инхара. Она не умела правильными движениями вскрывать швы, выдергивать быстро и ловко нитки, не знала, когда надо было поддевать корку, что бы выпустить гной, ножом, а когда достаточно было надавать. Меньше всего она хотела обрести такую практику и не в брезгливости дело, а в "не навреди", а как не навредишь, когда только слышала, как и на манекене пробовала?
Вернулся Рипат, который и правда оказывался героем положительным. Вода есть, соль есть, даже свежий хлеб принес и все это быстро, коротко и без рассказов о подвигах и препятствиях, подстерегавших на пути. Если окажется, что молчит он из-за ситуации, а не из-за косноязычия и ограниченности... То это будет, конечно, прекрасно, но и опасно. Увлечься разговорами для нее дело несложное, а эффект может быть разный.
Леда лишь коротко кивнула на слова Инхара, обращенные к ней. От вида гноя, от запахов, ее саму сильно мутило и она предпочитала думать о чем угодно, отвлекаясь от происходящего. На работоспособность и быстроту реакции это не влияло, а ей было куда легче. Сумки и так были раскрыты, часть содержимого расставлена. Мазь, так мазь, своя в такой же баночке, специально искала, перекладывала. Надо, кстати, брату мазь свою положить, что бы одинаковая была, да не ходит, зараза такая, в трактир в последнее время.
-Ты передохни, - бережно коснулась она рукава брата, глядя на него с гордостью за него же,   - я мальчику хоть воды дам, да и передохнет, потом легче будет. И сам поешь.
Вот таким Инхаром, не суетливым, пекущемся разом о репутации, доме, деньгах, ворчливым и несобранным человеком, а лекарем, способным в этих условиях и правда лечить, она гордилась и рада была, что именно он стал ее "родственником" и что вечера они проводили вместе.
В ответ брат скорчил кислую и недовольную рожу, но отошел. И за это она его тоже ценила, за то, что он не упирался в "я сказал", а мог выразить свое недовольство, но послушать.
Леда налила в кружку треть воды, добавила чуть-чуть соли, разболтала это все, вернулась к мальчику, присела, подхватывая его под спину.
- Все? - тихо спросил ребенок.
- Нет, - честно ответила она, поднося кружку к его губам, - но уже осталось совсем немного, вот, пей, она соленая, но так и должно быть. И тебе станет лучше, правда. Только надо, что бы и ты хотел быть здоровым.
Ребенок покорно пил. Пусть соленая, но воды ему хотелось, а теплая пилась легче обычной. Сейчас, пока с ним ничего не делали, он был спокоен и отдыхал после решительного медицинского вмешательства.
"Нет, нельзя обезболивающее давать, - решила Леда, - вдруг слишком сильное окажется, он же какой тощий... Лучше успокоительное. И антибиотик с противовоспалительным... лучше потом еще раз приду и напою, чем сейчас только хуже сделаю."
- Ты сейчас проглоти пару ягод, ладно? - снова ласково и тихо обратилась она к мальчику, - а потом мы тебя чем-нибудь посерьезнее накормим, ладно?
Землянка не была уверена, что здесь даже фраза "что бы желудок заработал" будет звучать нормально и решила ее опустить. А накормить... кашей нельзя, местная каша была отнюдь не диетическим продуктом и ей можно было добить раненого, устроив несварение или заворот кишок. Да хоть хлеб в воде разболтать, посолить, имунностимулятор кинуть и корми!
Ребенку досталась пара небольших "ягод" слабого успокоительного, половина той дозы, которую бы не заметила Леда и "ягода" покрупнее местный аналог шиповника, обладающий почти теми же свойствами. Мальчик все честно проглотил, запил и откинулся на кровати, тревожно глядя на женщину.
- Я сейчас тебе раны смажу мазью, - баночки, таская то ягоды, то тряпку,  еще раз лицо протереть, то шкатулочку, она успешно подменила, а воняла мазь с Земли так же, - а потом часть ран зашьют.
Вонь от мази действовала не хуже, а то и лучше нашатыря, возвращая ясность сознания и смысл бытия. На рану на лбу, на руки, на спину... "Пожалуй, можно и зашить, - размазывая антисептическую и регенерирующую мазь, размышляла она, глядя на "кровать", - с ней явно будет лучше. И надо к вечеру зайти, проведать, без брата. Отвар занести мальчику"

Когда мальчик разжал губы не для очередного стона или вскрика, а чтобы произнести нечто членораздельное, Инхар, глянувший на него лишь мельком – занят был тем, что вытирал пошедшую кровь из уже почти чистой раны на предплечье, порадовался – притом искренне, что взял сестру.  Не иначе, как присутствие женщины, её голос, прикосновения ласковые ободрили мальчишку. А это всё было во благо. Инхар не говорил главного, того, что лучше лекарство – это желание жить.
Жаль, что нет ягод таких, что вызывают у больного жажду жизни, а то всякий бы лекарь, да знахарь начинал с того, что давал бы раненым да недужным отвар из  них, а потом – хоть шей, хоть  кости пили, хоть горькими настойками и отварами пои – всё больной снесет.

Ставить маленькую железную жаровенку, под которой можно было расположить свечу или две-три, чтобы разогреть масло, похоже, и, правда, было негде.
Поэтому Инхар, надеясь, что раны не загноятся снова, если завтра не пожалеть мази,  наложил  несколько швов, отвлеченно думая о том,  что как-то рановато мальчишка обзаведётся целым набором мужских украшений. И не стал жадничать, закрывая рану толстым слоем желтоватой, резко пахнущей мази
- Обтереть бы его завтра, как очнётся, - начал Инхар,  когда уверился, что и повязка наложенная сестрой, держится хорошо, - да бинты вот эти, - он указал на те,что стягивала предплечье и грудь, - переменить.  Мазь я могу оставить, полотно желательно найти чистое, не с носильной рубахи бинты рвать. Если нет у вас ничего, отправите с нами одного из своих людей,  я… найду, что дать.

И хотя лекарь использовал бескорыстное в своей искренности слово «дать» - речь его подразумевала, что прежде чем баночка с обещанной мазью будет передана благородному дону, тому стоит осведомиться, не должен ли он чего лекарю, а лучше же расщедриться так, чтобы Инхару пришлось благодарить за щедрость.

Благодарить – не выпрашивать. Сто крат приятнее.
- А жизнь его теперь во власти божьей, - добавил он со вздохом, и спросил, - как  зовут-то хоть, мальчика?
На сестру лекарь сейчас не смотрел, зато внимательно следил, не пялится ли немногословный дон на Леду – помнил, как Рипат через лужу её переносил и знал, что такое  сам непрошенный кавалер тоже так быстро не забудет.

Рипат отклеился от стены, которые подпирал последние четверть часа, и подошел к кровати, глядя, для разнообразия, на то, как лекарь аккуратно убирает в сумку свои вещи, а не на дону Леду – не надо было так на нее пялиться, хоть она и не видела. Врач, который не настаивает, что без его ежедневных визитов пациент скончается в страшных муках, и дама, которая явно знает что делает – похоже, им повезло, а его высочеству повезло еще больше, и мальчик сам, похоже, это понимал или не вцепился бы так в дону Леду.

– Хозяйка нас выставляет отсюда, – сказал он, вытаскивая кошелек и как бы невзначай давая лекарю возможность оценить его полноту – за последнее поручение дон Румата заплатил со своей обычной щедростью, а долги у Рипата кончились еще два месяца назад. – А нам ночью в караул. Если бы дона Леда согласилась подежурить… На новом месте, сами понимаете, просить некого…

На лестнице загромыхали знакомые шаги.

Леда всерьез насторожилась. Для нее произнесенное было какой-то бессмыслицей. Женщина выгоняет из дому двух военных, которые продолжают нести службу и “ходить в патрули” в это неспокойное время? Да охраны для дома лучше, чем рассказ, что у тебя пара солдат живет, не найти. Женщина выгоняет из дома платежеспособных людей с больным ребенком? Бессердечие и отвага просто со стороны неведомой хозяйки.
И не должны ли жить в казарме господа военные? Гарнизон и есть гарнизон, что все находятся в одном месте. Ладно, пусть в казарму с ребенком нельзя, хотя если Рипат лейтенант… Нет, мало знаний о военных, про казарму спорно. А ходят ли офицеры в патрули?
И в предложении прийти и посмотреть за ребенком, адресованном ей, женщине симпатичной, можно было бы усмотреть хамство. Можно, но не нужно. До тех пор, пока необходимости в скандалах не было, Леда предпочитала намеки и скрытые подоплеки игнорировать. И это могла бы быть забота о мальчике, которого и правда ни разу не назвали по имени...
Стоп. А отец ли ему второй мужчина? Не подошел, не посмотрел, по голове не погладил, рта не раскрыл. Насколько землянка успела заметить, отцы хоть и старались вести себя с сыновьями строго, ласка и забота о потомстве всегда проявлялась. Отец в патруле? Так он бы поменялся, если бы пошли искать сыну лекаря... Лейтенант мог, конечно, привести их, пока отца нет, что бы зря не обнадеживать, но было бы видно присутствие третьего мужчины.
Предложение брата ей понравилось, оно было прекрасным компромиссом между сказать "нет" и уйти, так и не поняв, что же это были за люди с их тайнами и тем, что бы согласиться на странное предложение.
- Сгодится, - кивнула женщина, - так даже куда лучше будет, не надо далеко бежать, если что.
В самом деле, лучшего варианта для больного, чем болеть в доме лекаря не найти. И слуги более-менее расторопные и сам лекарь рядом и снадобья под рукой.

Инхар скосил взгляд на сестру – боялся при ней продешевить. Итак, первое время стыдился, что принял от неё деньги – на тот же дом. Много запросить – так Леда, чего доброго, скрягой его сочтёт, готовым три шкуры снять если не с пациента, так с того, кто за него платит.
И едва не потребовал три золотых, намереваясь уточнить, что будет мальчику самолучшая забота в его доме, но  произнес всё же:
- За визит, да лечение – десять серебром, и по три за каждый день в моём доме. За пять дней вперед. Может статься, что мальчик еще не встанет, тогда скажу, сколько еще. Но если… чечевица, мука и масло сильно подорожают, птица и яйца – тоже, вы, дон Рипат не обессудьте, - лекарь даже руками развел.

«Лус, стало быть»…
-  И ты не стой, Леда, собирай инструменты, - протянул он, - Вы с Гигаром вперед пойдете,  велишь комнату приготовить, да это… чистое, -  он хотел сказать «не стели», но лучше бы и не начинал фразу – знал ведь, что ослушается, - пусть постелют.

А так  хорошо вышло. Даже если  дон Рипат и удивится такой услужливости, то сказать можно, что, дескать,  в Соане доктора полагают, будто так для больных и раненых лучше.
Хотя всё одно – завтра не понять будет, что чистое стелили.

– Спи, – Рипат едва не сказал «Спите», но вовремя спохватился и обернулся к лекарю. Цену тот задрал непомерную, что за лечение, что за жилье, но если все вместе…

И дона Леда. Торговаться как лавочнику на глазах у дамы, хоть и дамы только по замужеству,, лейтенанту не хотелось – да и подозревал он, что, как обычно, выиграет какие-то гроши.

– Две кровати в комнату поставите, – решил он, вытряхивая в руку Инхара два золотых и две серебряных полушки, – для… нас.

Заминка объяснялась просто: Рипат задумался вдруг, брать ли с собой Зака. Парень тот был хороший, и сына у него черные убили, это было важно, но… не было ли у него еще и жены? И лавка, надо думать. И в бою от него прок был только с арбалетом в руках, да и то лишь до тех пор, пока не надо было из этого арбалета стрелять…

Так ничего и не решив, он быстро собрал все остававшееся в комнате нехитрое имущество: Заков арбалет, дюжину болтов к нему, точильный камень, нашедшийся у Спива, стаканчик с игральными костями и погнутую оловянную ложку. Затем он снова сбегал на кухню, закрыть огонь и оставить пару монет хозяйке, чтобы не болтала, а потом, заметив из кухонного окна тачку в соседнем дворе, сходил ее позаимствовать – и зеленщица, заплаканная женщина лет тридцати, только кивнула в ответ на его вопрос, не назвав ни цену, ни залог.

Отправились они, не дождавшись Зака. «Догонит», – пообещал Рипат, опуская задремавшего ребенка в порученную слуге врача тачку, и, к своему немалому сожалению, оказался прав: Зак догнал их уже у моста.

– Хорошо, что вас булочник видел, господин лейтенант, – тяжело дыша сказал он, – а то поди знай. А я нашел место, только что теперь?

– Теперь не нужно, – вздохнул Рипат и замедлил шаг, отставая от лекаря. – Зак, ты не хочешь домой вернуться?

Последовавший разговор затянулся почти до самого дома Инхара, но наконец галантерейщик неохотно кивнул и повернул назад, а Рипат прибавил шагу, догоняя своих спутников.

Отредактировано Рипат (2017-09-08 18:11:11)