Инхар, признаться, вовсе не готов был к тому, чтобы устраивать у себя странноприимный дом и больницу одновременно. Но послужить благородному дону с тугим кошельком – и на совесть – намеревался так хорошо, как только сможет.  Пёкся же, большей частью, о том, чтобы всё выглядело солидно,  понимая, в глубине души, что сама его круглая физиономия почтения в людях не вызывает, несмотря на усы и короткую бородку.
- Сама делаешь, словно мы прислугу не держим, - он указал на аккуратно застеленную кровать, как на свидетельство только что свершенного Ледой преступления, - что дон о нас подумает?
Осёкся. Не потому что действительно важно было выяснять, что же такого подумает дон, решившийся доверить ему раненого мальчишку, сколько потому что понял, что готов сорваться в ор и разругаться с сестрой  просто, потому что боится.
- Ты это… - он замялся, - не сердись. Мальчик плох… я боюсь, как бы не помер у нас.  А дон, похоже, собрался при нём торчать постоянно. Кровать  вторую требует. Я уж думаю, не лучше ли будет поселить его в твоей комнате?  Заплатил он хорошо…

Сказал и понял, что советуется, по сути, с сестрой. А ведь посмеивался, будучи школяром, над сплетнями об ученых мужах и городских судьях, про которых говаривали, что ими крутят, как хотят жёны или любовницы. А если и не «крутят»  вовсе, а с благоразумием и мудростью указывают, какое из решений лучше… Хоть и ворчал Инхар на сестру, но знал точно – ни одна из её прихотей не повлекла за собой ничего худого. Вот и здесь, в этой комнате, помнится,  прежде пахло плесенью а теперь – ничего.
Лекарь поднял глаза к потолку и рассмотрел в углу петли закопченной паутины. Такие же, как в кладовке, где находились только его инструменты и снадобья.

В виду Инхар имел  совершенно другое, собираясь предложить сестре, угол в своей спальне, но полагал, что не стеснит ни себя, ни её этим, если  ночевать они будут по очереди у постели больного. Но то, что предложила она, с одной стороны, было удобно, с другой …получить  такое предложение от женщины, не связавшей себя с заботой о больных и страждущих каким-то обетом даже для лекаря, готового принимать и в какой-то мере ценить её помощь  оказалось полной неожиданностью.
Инхар открыл рот, чтобы возразить.  Закрыл и только рукой махнул.
Тут радоваться надо покладистости сестры, которая не орёт и не возмущается, что её из спальни выселяют, обижают, ущемляют и ни в грош не ставят старания и заботы, а не спорить.
Но то ли слишком много было в городе чёрных и серых, то ли страх последних дней глубоко укоренился в сердце Инхара, для такой мелкой и простой радости сил у него не оказалось.  «Может Леда – ведьма? - подумал он вдруг, и едва не сделал рукой знак, отгоняющий нечистого, - бывают же молодые ведьмы, как и молодые доктора…»

- Хорошо, - только и смог выдавить он, -  вещи, какие не захочешь оставить,  ко мне перенесём.  Раз ты закончила, пойду я дону скажу, чтобы мальчика несли, а… солома… солома-то соломой, но лучше последи, чтобы Лус горшком пользовался, да не выливай сразу. Мне  посмотреть на мочу надобно сначала.

С тем и оставил сестру.
А тем временем у крыльца, Гигар развлекал дона Рипата предлагая с самым серьезным видом обломать борта у тачки, чтобы  вдвоем на днище, как на носилках занести Луса в дом. Бубнил уже по третьему кругу, что  ежели бортики не снять, то тачка в двери не войдёт, да колесом за порожек может зацепиться, но  колесо, оно для опоры будет удобно.

- Постель для больного уже готова почти, - появившись в дверях и поймав взгляд дона Рипата, сообщил он, - Гигар отнесёт его… комната справа от лестницы, - это было уже указание слуге, вплетенное в одну фразу,  а после Инхар снова вернул внимание клиенту, - кровать тоже поставим, но  спать  при мальчике  сестра моя будет. Она же и меня позовёт, если что и  пот оботрёт и напоит. А вы, благородный дон, вполне вправе при больном сам… или может своего человека оставить, только вот комнату Вам другую найдём.
Про отдельную плату доктор даже не заикнулся –  раз не стал дон Рипат торговаться, да сбивать запрошенную цену, можно было считать, что, те гроши, которые при торге доктор готов был бы и уступить, пойдут в плату за тарелку похлёбки да спокойный сон.
- Или… Вы человека пришлёте? – спохватился лекарь, вспомнив, что дон говорил что-то про караул, когда просил дону Леду присматривать за Лусом.

После ухода дона Рипата дом скромного арканарского лекаря стал похож на муравейник, в который кто-то, потехи ради, сунул ветку. Слуги, сколь бы немного их было, успели разозлить Инхара  своей суетой, сначала равно бестолковой и беспокойной, но после того, как он препоручил следить за всеми перестановками, уборкой и приготовлением бинтов и простыней для раненого Леде, дело пошло на лад.
Сам же лекарь предпочёл посидеть подле больного,  вытирая со лба испарину, вслушиваясь в дыхание спящего и волнуясь немного от того, что сон мальчика показался ему слишком неестественно глубоким для человека в его состоянии. Однако, спустя час, Лус застонал, и не разлепляя век позвал кого-то, заговорил быстро, бессвязно, словно о лошади и вдруг открыл глаза и мутным, невидящим взглядом уставился на лекаря…
- Дон Румата, - произнёс мальчик, - ты принёс мне книгу?

Инхар даже подскочил.
Про легендарного дона Румату Эсторского, непревзойдённого мечника и транжиру в Арканаре не слышал лишь глухой. И про то, как он три дня назад выложил трупами черных, серых и тех, кто просто посмел поднять на него меч, дорожку от своего дома до дворца шептались еще вчера, поминая про какой-то обет, который, вроде как дон держал-держал, да нарушил.
Инхар слышал об этом в ближайшем кабаке, куда допущен был по знакомству-соседству, как и прочие, кому повезло купить  втридорога  жидкое желтое пиво и послушать разглагольствования кабатчика о новых порядках.
Потом Лус, казалось, пришёл в себя и даже спросил, где находится, но, услышав ответ, ничего не сказал.
А пока Инхар отлучался – приготовить отвар из трав, чтобы утишить боль, на которую жаловался ребенок, послал к нему Леду.
И уже  к вечеру, когда даже угли в кухонной печи остыли,  отправился спать, велев сестре разбудить его, как явится дон Рипат и, объяснив, что  потом, первую половину ночи присмотрит за раненым сам, а ей даст отдохнуть.  Нимало, впрочем, не побеспокоившись, что отдыхать доне Леде придется  мало что в его присутствии, так еще и одетой. Благородству чужды всякие суетные мелочи тщеты забот человеческих.

Занимаясь наведением порядка и перестановкой, Леда отвлеклась от мыслей и загадок, ответов на которые не было. Постелить чистое, найти чистое на замену, нарвать-нарезать, сложить, переставить, унести, принести, отнести в комнату к брату часть одежды, в комнату с больным зашвырнуть под кровать свою сумку, туда же, в смысле в комнату, утащить сундучок с разной женской мелочевкой - протирки, притирки, где среди местных, умело под них маскируясь, стояли привычные земные, недорогие украшения и вязание. На вышивание у Леды нервов хватало редко, а вот в минуты сомнений и тревог количество носков, шарфов, а в случае особо тяжелых мыслей и рукавичек зашкаливало, зато и женщину ни на одной планете, кроме Земли, от полезного дела не отрывал. Ну и спицы. Пусть деревянные, в в глаз или горло очень больно, если с размаху ткнуть.
Наконец, всё и все успокоились и в доме стало тихо. Мальчика то знобило, то лихорадило, он пытался залезть под одеяло, которое Леда с него немилосердно стягивала, помятуя, что кутать больного при температуре нельзя и вместо теплого одеяла протирала прохладной водой с тем же уксусом, опасаясь давать таблетки. Ребенок, да еще и измученный... Мальчик недовольно фыркал, ежился, отворачивался, но не отмахивался и не просил убрать руки и иногда наоборот словно тянулся за рукой. В бреду ребенок бормотал, просил кого-то не делать, что-то бессмысленное выкрикивал, помянул Рэбу, именем которого уже пугали детей... Женщина села на кровать, завернула мальчика в простынь, сгребла на руки и сидела, напевая без слов колыбельные и спокойные песни, которые знала. Наконец жар спал, Лус задышал ровнее и спокойнее, заснув нормальным сном. Уложив ребенка, Леда села поудобнее, взявшись за носок и погрузившись в свои мысли.
Дверь скрипнула и на пороге появился монах, разом согнав и задумчивость и сон. Леда резко выпрямилась, сидя и в смятении посмотрела на вошедшего. Если монах приперся один! ночью! в дом лекаря и не к лекарю и знает, как ее зовут, то нужна этому монаху она. Или мальчик. Обе мысли были неприятными и ничего хорошего не сулили, особенно на фоне щелчка арбалета. Обычно ведь черные действуют не так? Значит, ему что-то надо. Впрочем, испуг скрывать она не стала. В конце концов, она вдова и сестра лекаря, конечно, ее пугает черный монах своим ночным визитом!
- Врут безбожно, - мрачно поведала землянка, прикидывая, успеет ли она уйти из зоны выстрела и схватить деревянный ковш в случае чего или лучше по-другому, - но  кричать не буду. Мир вам, брат. Чем обязана визиту?

То, что монаха волновал мальчик, а не она, делало ситуацию чуть лучше лично для сотрудника ИЭИ Леды Гай, но не совершенно не делало ее лучше здесь и сейчас ни для Леды, ни для мальчика. Очень странного мальчика и дело совершенно не в мальчике, наверно, а в его родителях. Конечно, Лус мог бы быть уличным талантливым воришкой, стащившим что-то у монахов, если бы на теле мальчика были старые шрамы. Но это был не знавший розог и битья мальчик. Сын дворянина, на которого не поднимали руку...
Фраза была странной, про надежду на выздоровление и дарила эту самую опасную надежду. Леда предпочитала думать о плохом. Например, о том, что здоровым ребенком можно шантажировать родителей.
- Надежда есть всегда, - сообщила она странному монаху, решительно перехватывая его руку, потянувшую простыню, - мальчик только уснул, вы что себе позволяете?!
Шепотом возмутилась женщина. Все-таки Лус был похож на племянника, такого же лохматого, светлого "ежика". И вообще, ребенок три дня валялся без помощи, тут наконец-то уснул, а сейчас проснется, а над ним этот Квазимодо висит во тьме! Да тут заикой станешь и энурез обретешь.
- Если вам так надо убедиться, что это тот мальчик, то будьте осторожнее, - попросила она. Леда-сестра лекаря честно боялась за ребенка, боялась монаха и вообще боялась, на всякий случай, боялась сильно и честно, до едва заметной дрожи. Леда-землянка, хватая за руку придвинулась поближе, к монаху и табурету с ковшиком, прикидывая, что же делать и подрагивание было объяснимо не талантами ее на актерской ниве, а адреналином и напряжением. Маленькая комната, у вероятного противника небольшой арбалет и хорошая подготовка, видела она монахов и слышала и от своих и от местных про их таланты, а у нее деревянные спицы, в досягаемости ковш и ребенок, который не должен пострадать. А еще - монахи редко по одиночке ходят. И все эти мысли совершенно не мешали надеяться на дипломатичный благоприятный для всех троих исход. Но, "надейся на лучшее и жди гадостей" заповедь хорошая, даже на Земле.

Леда задумчиво поморгала. Вот о ком, о ком, так это о Румате-Антоне да еще и в смысле "он моя последняя надежда" она от черного монаха не ожидала услышать. Сама она Антоновых замашек в виде демонстрирования нижнего белья, слухи-то ползали о странной одежде и опытный этнограф опознала в описании туалета героя женских грез банальные трусы и майку и возжелала удавить гада. И от зависти, конечно, самой-то приходилось обходиться местными корсетами и панталонами, до которых, к счастью, додумались в Соане. И, конечно же, чуть-чуть, самую малость, за нарушение маскировки. Буквально все сотрудники комкона-2 испытывали регулярно это желание по отношению к некоторым прогрессорам, порой плевавшим на бытовую маскировку. И вертолетов для спасения особо ценных экземпляров людей она тоже не одобряла. А то начинается искусственное насаждение иной веры, основанное на излишней дури в головах некоторых. Вот один сидит сейчас, страдает по Румате.
- Инхар его вылечит, - твердо заявила уверенная в знаниях, талантах и умениях Инхара сестра. И не могла не спросить, - но кто же этот мальчик, - Леда заботливо поправила простынь на ребенке, заодно проверяя, не проснулся ли, - что вы готовы назвать его надеждой? И, если вас не ждут ваши братья, то...
Женщина изобразила смущение.
- Что же вы увидели в доне Румате, что считали надеждой его? Слухи о нем ходят разные, но так, как вы о нем ни кто не говорил.
В конце концов, она этнограф, а перед ней сидел абориген, из интересного культурного слоя, который мог бы рассказать то, что можно было отнести к "зарождению мифа". Это нужно было услышать, записать, оформить и частью работы все-таки настучать по наглым мордам комкона-1, которые не то, что бы ускоряли ход и развитие истории в более благоприятном ключе, а вмешивались в жизнь мира настолько, что становились частью культурно-мифологического слоя. Хотя, закрадывалось в душу смутное сомнение, во что-то и она, похоже, вмешалась с этим мальчиком...

Леда было собралась ответить, что это была сугубо вежливая форма речи, а еще на улице было слишком тихо, не слышно тихих голов, ни шагов... Как раздались и шаги и голоса.
Да что ж за невезение?! Только встретишь собеседника, разговор с которым напоминает начало шахматной партии, как ходят тут всякие!
Хотелось, конечно, вцепиться в монаха, заорать, попробовать его поймать и задать интересующие вопросы, но слишком много было "против" для этого. А вот сыграть на перспективу стоит. Поэтому плавно, не делая резких движений и очень быстро Леда поднялась с кровати и так же оказалась рядом с окном, рванув раму и освобождая очень, очень странному монаху путь к бегству, а заодно и все-таки заглядывая краем глаза под капюшон. Но времени раздумывать, видела она это лицо или нет, не было. Видимо, Лус во сне что-то все-таки услышал, потому, что мальчик вскрикнул:
- Нет! Не надо! я... папа! Не... - и подскочил. Женщина моментально рванулась к мальчику, подхватывая его, обнимая и прижимая к себе.
- Это сон, тебе просто кошмар приснился, - успокаивающим голосом быстро заговорила она.
- Я... кто тут? Я видел, - Лус сонным и перепуганным взглядом обводил комнату, насколько мог, из крепких объятий.
- Рипат пришел, дверь грохнула, - принялась объяснять Леда, - а я окно открыла, проветрить, пламя от ветра колеблется, тень на стене... Кричишь уже как здоровый.
Лус, вроде убедившись, что тут никого, кроме них нет, начал успокаиваться.

Лус, услышав звук открываемой двери, снова нервно дернулся, едва случайно не заехав Леде локтем в скулу, узнал Рипата, нервно вздохнул, явно устыдившись своей реакции, что-то буркнул и, нервно замотавшись в простынь, отполз за женщину, явно собираясь мужественно делать вид, что спит.
Леда отнеслась к этим скачкам с полным пониманием. У Луса начинался тот прекрасный возраст, когда ребенок начинает взрослеть, считать себя взрослым и адово стесняется всего, что может указать на то, что он еще маленький. А тут еще и из дворян, где воспитание все же было.
- Добрый вечер, - поздоровалась она, совершенно не обращая внимание на сверток за спиной, - я бы сказала, что ему немного лучше.
С одной стороны, такие нервные дерганья и кошмары, это плохо. С другой - у организма появились силы реагировать на происходящее, а это хорошо. Но лишь бы не подскочила температура после всех переживаний... И не поймешь, что хорошо, что плохо и доктора со станции не спросишь.
Она встала, закрыла окно, не тратя ни секунды на попытки что-то рассмотреть в темноте. Вот что это было за явление?! И ведь не спросишь Рипата, "вы, сударь, чьего ребенка притащили, а?!" и про монаха не расскажешь.
- Вам бы отдохнуть, - заметила она.

"В порту, значит, - задумалась Леда, прикидывая, успели ли убраться оттуда двое коллег, пытающихся заниматься течениями, ветрами и особенностями движения кораблей, сбором ракушек и прочей мелочи с бортов тех кораблей, которые приходили из дальних стран, - ловят тех, кто пытается бежать? И зараза пошла дальше... "
Звук отвлек от мыслей, она только успела попытаться понять, что случилось, как оказалась на кровати, ошарашенно глядя на Рипата. Запоздало связав звон стекла с "неспокойно" и, потенциально, с происхождением мальчика, Леда восхитилась реакцией мужчины и осталась недовольна своей. Ну и что, что учёная, все равно обидно... Нащупав под пологом Луса - бедный ребенок, угораздило же! - она погладила мальчика, отмечая, что снова немного поднялась температура, а сон стал беспокойным, переживания бесследно не прошли. Ну, хоть сейчас не проснулся, пусть лучше спит. Стало стыдно - ребенок превращается в какую-то разменную монету в пока неведомой ей игре, а она считает, что ему лучше спать, но ведь с другой стороны, он свою судьбу сам не решит в силу возраста...
А после звука захлопывающегося окна Леда осторожно выбралась из-под полога и тихо подойдя, заглянула через плечо, читая неровный почерк чужого языка. В авторе она почти не сомневалась и сейчас следовало найти ответы на два вопроса - признаваться ли в умении читать и в странном визите?
- Кто Лус такой? - тихо спросила она.

- Так, - решительно произнесла женщина, беря Рипата за руку, - пойдемте.
Не при ребенке же шипеть рассерженной змеей о том, что в жизни этого ребенка происходит, что нельзя его таскать как куклу и что нельзя вот так приходить, втягивать и уходить. Войдя в свою комнату, Леда закрыла дверь, давая служанке, тень которой мелькала в коридоре, "вооот такой" повод для размышлений и повернулась к дону.
- Вот именно, что Лус - тяжело больной ребенок! А вы его опять куда-то в никуда собираетесь тащить! Ему нужен как минимум покой, хоть какой-то уход, еда, - говорила она тихо, но эмоционально, - он не вещь, что бы таскать его туда-сюда или размахивать им, кем бы он ни был. Именно потому, что он - ребенок.  А кроме того, вы всерьез полагаете, что тот, кто узнал Луса, поверит нам с братом, что вы ушли куда-то, а куда - мы не знаем?
Не очень честно, конечно. Но если желание уйти, забрав мальчика продиктовано в том числе и заботой о доброй и красивой  ней, то, может, заставит задуматься и хотя бы начать говорить. Леде казалось, что приход кого-то третьего, куда более конкретного, нежели монах, вполне реален. Она знала о трех, кто знал что-то о Лусе - сам Рипат, второй мужчина и монах, а о скольких еще известно не было? Как здесь задают вопросы, она уже увидела и услышала, а узнавать подобное ближе не хотела ни в коем разе.

У Леды сложилось впечатление, что Рипат и сам еще до конца не понял или не знает, кто что знает, думает и может сделать. И что ему самому делать. Хуже всего было то, что судя по его выражению лица, он думал, что она тоже догадалась. Мыслей, что за такой известный мальчик, как-то не было. Сказывалась усталость накопленная за день, длинный сложный, нервный и суматошный.
Женщина сделала несколько шагов по комнате, дошла до окна  и замерла, поняв, что мимо проходить не хочет. Ладно, бояться не стыдно, а от осторожности еще ни кто не умер, как раз наоборот.
А про брата он был в чем-то прав. Но и она не испытывала никакого желания будить Инхара, что бы рассказать ему непонятно что.
- Я не скажу брату, - кивнула она, - дон Рипат, я не хочу, что бы вы уходили. Мальчик и так многое пережил, для него все резко изменилось и от того, что его таскают с места на место, ему не легче и неизвестность хуже всего. Я беспокоюсь о нем, как о ребенке и не более того. Ну и...
Леда в легком смущении развела руками. И понимайте, благородный дон, как хотите, хоть что я и за вас  волнуюсь. И не то что бы и судьба Рипата ее не беспокоила, вот еще бы мотивы этой заботы о Лусе понять. Была еще причина, по которой ей не хотелось  с ними прощаться. Конечно, жители должны проходить свой исторический путь сами. Но в очень критической ситуации ее свои выдернут, а заодно и прихватят тех, кто будет рядом. И услышит она потом много интересного, но она и так услышит, судя по всему, так что можно уже не бросать все.

Отредактировано Леда (2017-09-17 07:14:13)

Ковшик остался в другой комнате, до стены, где бегали ящерицы далековато, отбиваться тихо - скорее всего бесполезно, сочтут за кокетство, громко - в комнате окажется слишком много людей и вообще, сама виновата. На дворе ночь, в комнате только они и попытки разговоров в подобном антураже порой к подобному и приводили.
Да любая другая на нее месте уже была бы в обмороке от счастья. Внешне вполне, с оружием обращаться умеет, о, чудо, не болтлив, умеет отвлекаться - записка несколько минут назад в стекло влетела, а он уже явно о другом думает и даже вымыт. Последнее радовало больше всего. Да и за полгода по банальному человеческому теплу соскучишься в этом уютном средневековье. Ситуация сложилась в позицию "все сложно", замерев где-то между "нет, нет, нет" и "а почему бы и нет?" но решения требовала незамедлительного.
Леда положила руки мужчине на плечи, не мешая себя обнимать и целовать, но после короткого поцелуя отстранилась.
- Вы слишком торопитесь, - произнесла она, чувствуя себя героиней какого-нибудь романа Дюма, - мы с вами почти незнакомы.

“И настойчивый”, добавила она качество к его характеристике, на миг оторопела - раненый мальчик действительно не самый лучший повод для знакомства, сообразила, что речь не об этом, а о “здесь и сейчас” и пришла к мысли, что она слишком увлеклась работой.
А вынырнув из мыслей, обнаружила, что сильные мужские объятия ей приятны, в ответ она сама прижалась к дону Рипату, уже обнимая его за шею, перебирая пальцами волосы на затылке. И с удовольствием подставляя свою шею под поцелуи.
И все равно где-то на периферии сознания не отпускала мысль о легкой нереальности происходящего, более подходящего для книг века семнадцатого-восемнадцатого. Особенно этому способствовало обращение на "вы" в подобной ситуации.
- У вас своеобразный способ знакомиться, - выдохнула Леда, решив законы жанра соблюдать и пытаясь  резво вспомнить все, что рассказывали о подобных отношениях с местными свои же.

А вот руки, легшие на бедра, заставили снова напрячься. Потому, что дальше все будет кристально понятно и да, живущие здесь спешат - жить, любить, драться, пить. Завтра может прийти чума, черные, пожар и жизнь кончится, чем не повод.
И беспокоило ее даже не чувство брезгливости, тут уже через три месяца человек с чистыми руками и лицом будет радовать взор, не проблема контрацепции, потому, что ни кто еще не улетел на другую планету без прохождения процедуры, временно начисто лишавшей способности к зачатию(потому, что появись результат межпланетного скрещивания... и похождения Каммерера покажутся детской шалостью)  и, в меньшей степени - болезней, потому, что лечится всё. И скажи кто Леде семь месяцев назад, какая проблема ее встревожит, она бы смеяться не стала, а задумалась бы.
Социальный антрополог точно знала - в каждом культурном периоде, в каждой культурной традиции разных стран и религиозных течений, есть свои особенности интимных отношений, специфические для каждой культуры. И более-менее опытный человек способен определить примерно не только возраст партнера, но и в той же ли культурной лакуне он воспитывался. Конечно, всегда можно прикинуться бревном, бревна в любой культуре универсальны. Но бревном быть не хотелось, как и действительно не хотелось внезапно оказаться в постели с действительно незнакомым мужчиной, даже отложив всё остальное.
Она немного отстранилась, заглядывая мужчине в глаза:
- Дон Рипат, вы мне нравитесь, - она задумчиво провела пальцами по его виску, убирая волосы, - очень. Но для это и правда быстро. К счастью или к сожалению, у меня нет столичной привычки благородных дворян легко и непринужденно менять... - Леда замялась, не зная, какое слово выбрать. "Партнеров" прозвучит отстранено-грубо, "любовников", как ей казалось, сейчас будет вульгарно. Обошлась паузой, - и мне никогда не хотелось и не хочется быть просто одной из.
А это было правдой. Леда предпочитала не безопасное "а вы там были?", а  "зато запомнили", пусть спором, пусть чем-то на грани фола, да просто хоть как личность. И, если дело именно в ней, то, может, он хоть попытается понять. Если же все дело в том, что она женщина, ну что ж, бордели работают всегда.

Надо было собраться, выйти, растолкать Инхара, проверить мальчика, найти тихое и спокойное место, записать и отправить сообщение о визите странного монаха и записке, тем более, что запись работы лекаря с мальчиком уже была на орбитальном корабле. И подумать обо всех событиях этого вечера. Начиная от странно-знакомого лица под черным капюшоном, заканчивая тем, что происходило сейчас.
Надо конечно.
Но хотелось еще немного вот так постоять, в крепких объятиях, не думая особо ни о чем… Так провожают последние минуты перед рассветом, которого не ждут, договаривают слова разговора, конца которого не должно быть. Иллюзорные “ну еще немного” мгновений-вечностей.
Брюнетка нежно потерлась виском о висок и тихо шепнула:
- Тогда тем более не уходите.
Леда отдавала себе отчет, что утром эта тихая просьба может перерасти в скандал со швырянием предметов в стены, тем более, что незаметно утащить ребенка не получится, сон у нее чуткий. По-хорошему, конечно, надо было не мешать, не настаивать и не вмешиваться, но упрямство, упорство, любопытство и сочувствие к Лусу были против и явно побеждали.