Говорят, что английские слуги куда большие снобы, нежели их хозяева.
Дворецкого сэра Самуэля звали Томас Краун; это был нестарый еще мужчина с внушительными чертами лица, круглым подбородком и намечающейся лисиной – при этом в его редкой шевелюре не было ни одного седого волоска. Фамилия бабушки Крауна по материнской линии была Кромвель, она доводилась дальней родственницей Оливеру Кромвелю, чем мистер Краун гордился особенно – и особенно после четвертой рюмки вишневой наливки. Больше ему годиться было нечем. Он рано женился и рано овдовел.
Начинал с лакейской, позже, пользуясь представительной внешностью и ловко подвешенным языком, поднялся до дворецкого. У Крауна были две большие слабости – хорошенькие девушки и вишневая наливка, часто вступающие в непримиримые противоречия. Других слабостей у него не было.

Суматошный день подходил к концу.
Гостьи покинули Блэкберн до обеда, уехал и хозяин, пообещав вернуться не позже чем через четыре дня.
Томас приосанился и повеселел. Для порядка он некоторое время понаблюдал за лакеями и приходящей горничной и попенял Билли Коучу на небрежную чистку столового серебра. Когда возня слуг, наконец, стихла, комнаты опустели, а лакеи, задержавшись на кухне на час, перемыли кости господам и разошлись по своим спальням, дворецкий, неслышно ступая домашними войлочными туфлями, прокрался в буфетную. Предметом вожделения Томаса являлся графин с вишневой наливкой, который он наполнил к обеду собственноручно – однако тот так и остался нетронутым.
Хозяин к наливке оказался равнодушен. И, к великому восторгу мистера Крауна, достаточно невнимателен к последовательному испарению оной из графина с чьей-то посторонней (или потусторонней) помощью.
Едва Томас протянул руку к графину, как сбоку раздался испуганный шорох. Дворецкий выпрямился, нацепил на лицо маску высокомерного неудовольствия и оглянулся. У буфета стояла незамеченная им горничная со стопкой салфеток.
- Хм…

- Кхм… - повторил Краун, пялясь на возникшую из ниоткуда девичью фигурку.
Он не был глуп, и понимал, что рано или поздно о пристрастиях дворецкого будут знать все – от прачки до конюха, но также понимал, что значительно лучше будет, если это случится позже.
Томас был слегка близорук, и потому шагнул ближе, и тут же вспомнил – девушка была из «приглашенных», то есть должна была покинуть имение завтра утром, и оставалась так долго лишь потому, что в Блэкберне задержались гостьи из «Старых дубов»; еще он вспомнил, что ее звали Холл, а имя он забыл. У девушки были блестящие темные волосы и быстрые глаза, она сжимала стопку полотняных салфеток, как утопающий - соломинку, и робела куда больше, чем он ожидал.
Томас еще раз кашлянул, уже со смыслом, вовремя уловив необходимую нотку неловкости в ее манерах и легком жеманстве, которое отличало девушек низкого сословия в разговоре с мужчинами.
В самом деле, что она видела? Ничего такого, что не выходило бы за рамки приличия.
Возможно, многозначительным кашлем дело и ограничилось бы, если бы стеклянный бок графина не был так близко, а блестящие глаза горничной – ненамного дальше… и Томас сломался.
- Как удачно, верно? Ты закончила уборку и завтра можешь быть свободна? Я рассчитаю тебя утром. Если, конечно… - бакенбарды Крауна многозначительно топорщились, - если конечно, ты не решишь, что это место тебе подходит.

- Да, Элизабет говорила мне, - веско произнес Краун, оказавшись в незавидном положении Буриданова осла меж двух лужаек. Оставить ли оставить в покое графин с вожделенной наливкой, и обратить все внимание на хорошенькую (а Энни была хорошенькой!) горничную?
Темная вишня призывно поблескивала в свете луны, не менее призывно и загадочно блестели вишневые глаза Энни; Томас облизнул губы и перевел взгляд с графина на взволнованное лицо девушки и обратно.
Элизабет ему ничего не говорила, да и не стал бы он спрашивать отчета о расторопности приходящей горничной, если не получил распоряжения хозяина об увеличении штата (хотя подозрения на сей счет у него были). Однако… она так обрадовалась. Она надеется. Разве может ситуация сложиться удачнее, чем сейчас? Он, Томас Краун, маленький божок не первой молодости, и на него с мольбой смотрит юная девушка, которая может стать сговорчивой, если ее слегка… поощрить…
Графин сиял. Горничная стояла в двух шагах от него и ждала… разве возможно было отказаться от того и другого?
- Э-э… - дворецкий глубокомысленно наморщил лоб, и решительно протянул руку к стоящей на подносе рюмке, - вишневая наливка удалась, как вам кажется, эм… мисс… эм-мм… Холл?
Энни Холл подросла до «мисс», а разнонаправленные желания Томаса Крауна пришли к единственно возможному (и приятному) консенсусу. Он решил получить все и сразу.

Краун отступил назад, нащупал на полке, где горкой громоздились чистые тарелки, свечу и спички. Затрещало, запахло серой, голубоватый огонек лизнул темноту, робко, неохотно, затем увереннее; пламя осветило половину лица дворецкого, украшенную сладкой (хотя и несколько кривоватой) улыбкой. Так богатые дядюшки улыбаются малолетним племянникам, преподнося им ярмарочный леденец за пол-пенса в награду за выученный наизусть псалом. Вторая, скрытая в полумраке, нервически подергивалась.
- Шить и штопать, - со сдержанным удовлетворением повторил Томас, словно женское умение штопать чулки были чем-то особенным, выделяющим среднестатистическую горничную из круга ей подобных, - это превосходно. Знаете, мисс… Холл. Вот что мы сейчас сделаем…
«Мы» не менее определенно давало понять всякой сметливой девице, что она удостоилась чести стать на одну ступеньку с самим дворецким, существом, облеченным властью едва ли меньшей, чем хозяин, а у некоторых хозяев – и большей. Томас Краун не без оснований предполагал, что такой хозяин, каковым являлся сэр Самуэль, едва ли будет вникать в тонкости найма прислуги, и чувствовал себя сейчас более чем уверенно, как всякий божок, имеющий право казнить и миловать. Стоит только намекнуть девушке…
- … вот что мы сейчас сделаем, - повторил дворецкий, ухватив одной рукой графин с вожделенной наливкой, другой – свечу, и поступательно передвигаясь в сторону опустевшей кухни, - сядем и подумаем, куда ваши умения позволят вас определить, мисс Холл. Что-то мне подсказывает, то Блэкберну в самом скором времени понадобится женская прислуга на постоянной основе… и в большом количестве. Что вы еще умеете… делать?

- О! – воскликнул Краун, вдохновленный численностью умений Энни Холл. Пожалуй, он не ожидал от Энни такой прыти, и полагал, что правильным будет усомниться в озвученных талантах. Это, разумеется, поставит девушку на место – если она слегка приврала. Самую малость – так обычно делают потенциальные слуги, чтобы набить себе цену.
- О! – повторил Краун, откупоривая графин. Вишневая наливка, сладострастно булькая, наполнила рюмку, словно по мановению волшебной палочки, оказавшуюся в руке Томаса, - неужели? Разумеется, Элизабет это проверит. И доложит мне. В любом случае, решение буду принимать я, а мне необходимо знать, достаточно ли расторопна девица, которая станет ухаживать за молодой хозяйкой, хорошо ли воспитана… достаточно ли понятлива… ты ведь улавливаешь мою мысль?
Куцые бровки дворецкого многозначительно поползли вверх.
Понятливая девица должна верно расставить приоритеты. Умение пришивать кружево к корсажу – условие необходимое, но недостаточное. Если Энни это поймет… а она это наверняка поймет… можно будет переходить ко второй части сложного плана, который возник в голове Томаса в тот самый момент, как торжествующе звякнула стеклянная пробка графина.
Краун не был ученым. Будь он ученым, он наверняка написал бы трактат о прямом влиянии вишневой наливки на живость воображения лица, ее употребившего.

Дворецкий замялся и заполнил паузу поглощением второй порции наливки.
Краун не предполагал в Энни Холл той толики наивности, которая является существенным пробелом в воспитании леди; в отличие от дочерей джентри, дочери торговцев и лакеев куда больше осведомлены об интимной стороне жизни, куда более практичны и расчетливы. Проколы в их расчетах случаются исключительно от небольшого ума и отсутствия жизненного опыта.
- Понимаете… мисс Холл… - дворецкий начал издалека, и двигался наощупь, одновременно желая ускорить процесс соблазнения и опасаясь спугнуть девушку неосторожным словом или жестом.

Практика оказалась заметно сложнее теории. Если в мыслях Томас, изрядно разогретый вишневой наливкой и открывшимися его мысленному взору картинами, одна пикантней другой, уже готовился к решительному штурму, то в реальности он мучительно подбирал слова, которые – как ему виделось - должны послужить катализатором сложного процесса убеждения девицы расстаться с девственностью именно при его, Томаса Крауна, непосредственном содействии.
- Вы одна… вы совсем молоды… нуждаетесь в защитнике… покровителе, наставнике… который сможет помочь вам, научить вас… оберегать вас в этом полном соблазнов и… - Томас явил изумленному взору горничной неожиданную резвость, подпрыгнул, промаршировал к буфету и взял вторую рюмку, - … и опасностей мире. Человеке опытном, взрослом, самостоятельном… не вертопрахе и пустозвоне…
Он приосанился; наполнил две рюмки наливкой, и подвинул одну Энни.
- Наконец, человеке, имеющем влияние и возможности.
Третья рюмка опустела так же стремительно, как и две первые. Томас порозовел и взглянул на Энни.
«Я этот человек!», - бакенбарды многозначительно топорщились.

- Поверить и довериться, - пафосно выдохнул Томас, наблюдая, как покраснела Энни. Краснела она мило, совсем по-девичьи, до корней волос и ключиц, целомудренно прятавшихся под скромным вырезом простенького платья. Столько скорое согласие, символизирующее понимание, добавило ему уверенности, что дело выгорит – девочка достаточно умна, чтобы просчитать выгоду от покровительства дворецкого – почти Бога, и достаточно глупа, чтобы поверить цветистым обещаниям. Наливка в рюмке Энни стояла нетронутой. Томас хищно покосился на нее, облизнул губы и принялся обещать.
- Взрослый человек… не пустомеля, а самостоятельный, опытный, - подчеркнул Краун, - с положением и привилегиями… не может обмануть доверие столь юной и… не побоюсь этого слова… приятной особы.
Свободная ладонь взмокла, он вытер ее носовым платком и скользнул вниз, поймав пальцы Энни, которыми она продолжала теребить передник.
- Я сказал вам, что в Блэкберне в самом скором времени назревают перемены, - бормотал Томас, подвигая поближе собственный стул и тем самым отрезая пташке все пути к отступлению, - заметьте, вы единственная, кого я почтил доверием. Ни Фред, ни Окли, ни Элизабет не догадываются о том, о чем я скажу вам, - колено дворецкого прижалось к округлой коленке Энни, - хозяин очень заинтересован мисс Элинор Грей. Настолько… что… - губы Томаса вытянулись в трубочку, опасно приближаясь к уху горничной.

- Вот именно! Бесприданница! – строго проговорил Краун, страдальчески наморщив лоб.
Томас не мог не оценить размеров состояния его нового хозяина – он, если можно так выразиться, преклонялся перед богатством как свидетельством деловых качеств его обладателя. Сэр Самуэль Кавендиш являл собой любопытный предмет для изучения. Не выскочка, хорошего происхождения, но получивший капитал способом более чем сомнительным. Впрочем, нынешние нравы таковы, что источник капитала куда меньше волнует возбужденные умы местных кумушек… особенно, когда годовой доход измеряется цифрой с четырьмя нулями. Краун был уверен – первый же лондонский сезон ознаменуется помолвкой сэра Самуэля с дочерью лорда. Нет, Краун не страдал избыточностью воображения, более присущей девицам, но справедливо полагал, что деньги идут к деньгам, и никак иначе. Хозяин Блэкберн-холла перевернул представления Крауна о мире, явив откровенный интерес к девушке, чьи жизненные интересы и возможности ограничивались суммами, на два порядка меньшими. То есть к девушке, вовсе не стоящей внимания.
Это настолько не укладывалось в мировосприятие Томаса, что ему отчаянно, до зуда, хотелось поговорить об этом. К тому же, Энни была так близко, что у Томаса отчетливо застучало сердце – застучало и ухнуло вниз, отозвавшись неприятным всхлипом в желудке. Он шумно задышал, цепляясь губами за распустившиеся пряди волос.
- Я бы никогда… не подумал… - руки дворецкого осторожно пустились в исследование глубин скромного девичьего корсажа. Молчаливое поощрение мужчины склонны угадывать даже там, где его нет. Здесь же Томас почти не сомневался я в успехе – девица соображала быстро, а любопытство – истинный бальзам на раны всех соблазнителей – служило неплохим катализатором процесса уговоров, - что человек с такими доходами обратит внимание на скромную пичужку, которая живет в поместье дядюшки почти из милости. Но факты трудно опровергнуть… Сэр Самуэль подкупил доктора Добсона, чтобы представить мисс Грей больной!

Тут Краун слегка смутился. Разумеется, сэр Самуэль не говорил ему ничего подобного. Во-первых, он не был похож на человека, который станет откровенничать с дворецким. Во-вторых, сама по себе шутка была столь сомнительного свойства, о ней опасно рассказывать о ней не то, что слуге – даже исповеднику.
- Н-нет… - промямлил Томас, слегка неразборчиво – неразборчивость речи проистекала исключительно из-за наличия непреодолимой помехи механического свойства. Помеха была мягкой, теплой и восхитительно округлой.
- Н-нет… - задыхаясь, он оторвался от тактильного исследования содержимого корсажа, - я случайно оказался неподалеку и слышал, как он просил об этом доктора Добсона. С обещанием гонорара. Двадцать фунтов. И. Он. Ему. Их. Заплатил.

Озвученная сумма заставила потерять дар речи и его – тогда, под дверью. Томас надеялся – не без оснований, что последние попытки к сопротивлению будут безнадежно раздавлены надеждами на вероятные выгоды.
Горничная в богатом доме получает в лучшем случае десять фунтов в год.
Столь неслыханная щедрость хозяина Блэкберн-холла объяснялась только одним – полной потерей рассудка, к которой бывают склонны некоторые молодые джентльмены при виде хорошеньких девушек. Краун не мог одобрять подобной расточительности, однако справедливо полагал, что в данном случае она сослужила ему добрую службу. Возможно, не будь у него в запасе столь захватывающей истории, ему пришлось бы возиться с Холл до утра.
В сложившихся обстоятельствах на завершение штурма уйдет не более четверти часа.
Дворецкий перешел к активному наступлению. Пальцы бегло ощупали крепкие, как яблоки, девичьи коленки и поднялись выше.
Оставалось найти подходящую горизонтальную поверхность – ею успешно послужил диванчик в углу буфетной.

Как и предполагал Томас, решительный штурм был кратким, а сопротивление - номинальным. Пожалуй, он еще успел слегка огорчиться – нет, не тому, что девица сопротивлялась лишь для вида, следуя неписанному правилу «приличных девушек» - не отдавать девичью честь без борьбы, а тому, что честь, вероятнее всего, была отдана давно и кому-то другому. Холл оказалась товаром не первой свежести. Впрочем, огорчение тут же схлынуло прочь, сметенное кратким пароксизмом удовольствия, и какое-то время Томас не думал вообще ни о чем. Он хрюкнул, словно боров, хрипло выдохнул в жесткую диванную спинку, завозился и резво вскочил, оправляясь и воровато оглядываясь.
- Ну-ну, вставай же. Вдруг кто-то войдет! Быстренько к себе в комнату! – поспешно поднявшуюся следом за ним Энни дворецкий по-хозяйски хлопнул пониже спины, - и чтоб не болтала!
«Чтобы не болтала». Запоздалое прозрение настигло Томаса Крауна по пути из буфетной (где он, ухмыльнувшись и подмигнув собственному отражению в зеленоватом буфетном стекле, проглотил еще одну рюмку наливки) в собственную спальню. Зря, ох, зря он рассказал горничной о заговоре хозяина и местного доктора. Худшее, что он мог сделать в погоне за женской уступчивостью!..
С этой мыслью, несколько подпортившей пиршество плоти, Краун уснул, а, проснувшись утром, приказал заложить коляску и отправился в Линкольн – по делам хозяйственным, как коротко пояснил дворецкий старшей горничной.
Об Энни Холл он уже забыл.

***

- Ваши восемь шиллингов, милочка, - сухо процедила Элизабет, глядя сквозь Энни, на посудную горку. Аккуратные темные усики на верхней губе хищно шевельнулись. На лице алыми буквами было написано: «Я все знаю про тебя и Крауна».
- Можете быть свободны.