С полудня и до вечера пятницы Добсон проторчал в коттедже вдовы Чизвик: старая перечница была здорова, как чистокровная английская кобылица-трехлетка, зато прихворнула ее молоденькая горничная Салли. И как прихворнула! Последствия этого чисто женского недомогания ей теперь придется расхлебывать всю жизнь, - мрачно посочувствовал Добсон шестнадцатилетней незамужней простушке, произведшей на свет (не без его помощи, разумеется) крепенького и горластого младенца. Чего он точно не ожидал, так это необыкновенного сострадания, проявленного вдовой к своей непутевой служанке. Другая на ее месте выгнала бы юную блудницу на улицу вместе с содержимым подола, но бездетная миссис Чизвик оказалась на высоте: мало того, что не покинула спальню, в которой претерпевала муки роженица, но еще и собственноручно носила горячую воду из кухни в комнату, бестрепетной рукой подавала эскулапу необходимые инструменты (увы, пришлось накладывать щипцы, однако, к счастью, обошлось без последствий для новорожденного), а под конец экзекуции, протягивая доктору честно заработанные пять шиллингов, вовсю рассуждала о том, что конюх мистера N*** – очень достойный молодой человек, впрочем, как и помощник садовника миссис М***, и оба они, по ее наблюдениям, глаз не спускали с Салли уже довольно продолжительное время.

Измотанный физически и душевно сложными родами, Добсон в сгущающихся сумерках неверным шагом приближался к «Боярышнику и малиновке», предвкушая чашу горячего пунша, ежели на то будет воля Господня и мисс Блум, тапочки, халат и наконец – мягкую постель с грелкой в ногах. Но не тут-то было: конь бледный уже ожидал его возвращения в родные пенаты, а иными словами, перед калиткой в нетерпении била копытами серая в яблоках пара мистера Шарпа, запряженная в коляску.

- Наше вам, доктор, - кучер приподнял порыжевшую от солнца, дождей и ветра шляпу, - Хозяин снова в лежку лежит, требует вас немедля!

Обреченно вздохнув, Добсон взобрался на пассажирское сиденье и поставил рядом свой чемоданчик. По крайней мере, за ним прислали удобную коляску с поднимающимся верхом, а не открытую всем ветрам и непогоде двуколку , а это говорило о том, что пациенту действительно худо, и он пытается задобрить своего эскулапа, прислав за ним более комфортабельный экипаж, - беспардонно польстил своему самолюбию Добсон. Читатель! Оставим эти домыслы на совести доктора: нет никаких причин полагать, что мистер Шарп руководствовался подобными соображениями. Возможно, у него просто не было двуколки.

«Может!», - чуть не ляпнул доктор, но вовремя прикусил язык. На самом деле он так не считал: пациенты, подобные хозяину «Папоротников», жили долго и счастливо, успешно сокращая при помощи своих страданий дни и лета окружающих.

- Дорогая…, - Добсон почтительно склонился над рукой рыжеволосой очаровательницы, - Дорогая миссис Шарп! – язык с трудом поворачивался во рту, так ненавистно было ему произносить обращение «миссис», сопряженное с фамилией старого подагрика. – Мужайтесь и не теряйте надежды! Болезнь мистера Шарпа, хотя и затяжная, и опасная, и чреватая многочисленными осложнениями вплоть до самого худшего, не должна приводить Вас в отчаяние! Верьте моему слову: он и его недуг в надежных руках! – отпустив ручку Бекки, Добсон приосанился и добавил:

-Прежде чем я пройду к одру больного, позвольте умыкнуть Вас в какое-нибудь местечко, где Вы сможете рассказать мне о последних симптомах без того, чтобы кто-нибудь нас услышал. Врач сродни исповеднику: лишние уши нам ни к чему! Сам больной, я уверен, скроет от меня очень и очень многое: он знает, что я строг и снова ограничу его в еде и питье, как уже бывало не раз! Петушиную печень прикладывали? – как бы между прочим поинтересовался он, увлекая Бекки к двери гостиной и оглядываясь назад: не увидел бы Хиггинс! Не то чтобы он не доверял своему приятелю и собутыльнику, но боялся, что тот приревнует невзначай: ведь перед чарами рыжеволосой Рахили не устоял бы и святой Антоний, не то что простой дворецкий из английской глубинки.

«Несчастный старикан!» – невольно посочувствовал своему пациенту доктор. Запущенная подагра вкупе с вполне закономерной в его возрасте старческой немощью, а тут еще и стол на него свалился. Интересно, какой: большой, обеденный, или маленький, чайный? Просто стол или со всем, что на нем в тот момент находилось, включая скатерть? Скатерть могла смягчить удар. И каким именно боком он на него упал: если плашмя, это еще полбеды, а вот если ребром столешницы – дело могло окончиться плачевно…

Добсон обвел глазами полутемную гостиную в поисках интересующего его предмета обстановки, но столы и столики, которые находились в комнате, хранили самый невинный и благопристойный вид. Их ножки были в целости и сохранности, что же касается ног самого мистера Шарпа, их сохранность доктору еще предстояло проверить.

- Волноваться вредно всем, - пробормотал он, сам немало взволнованный близостью рыжего локона и соблазнительной шемизетки миссис Шарп и подумал, что если его пациент будет наблюдать подобную картину каждый вечер, волнений ему не избежать. – Вы давали нашему больному то успокоительное, что я прописал? Впрочем, я спрашиваю только для очистки совести: меня больше волнует то, что пожилой и слабый телом и духом человек стал жертвой несчастного случая. Инцидент случился здесь, я полагаю? Не хочу, да и не имею права волновать Вас раньше времени, миссис Шарп, но очень опасаюсь того, нет ли у моего пациента переломов или трещин: старческие кости хрупки, как хворост. То, что прошло бы практически незаметно для мужчины моего возраста, могло нанести непоправимый ущерб конечностям Вашего родственника. Он очень страдал? Кричал, божился, угрожал всем вокруг страшными карами, утверждал, что доктора – шарлатаны и неучи? Каждая деталь важна для постановки правильного диагноза, потому расскажите мне все, как на духу, даже если это и бросит тень на душевное состояние мистера Шарпа. В самом крайнем случае я, пользуясь своими связями в медицинском мире, помогу вам найти хорошего специалиста по нервным и душевным заболеваниям, чтобы он освидетельствовал нашего больного и предпринял необходимые меры.

Многозначительный взгляд, хотя и исполненный самого христианского сострадания к будущему, ожидавшему мистера Шарпа, должен был сообщить Ребекке: ее родственник и наниматель был прав, утверждая, что не перевелись еще в Англии джентльмены, которые способны оказать поддержку вдове в трудную минуту ее жизни.

Доктор не понимал. Ну вот ни на йоту не понимал, что же от него требуется. Все, что могло быть сделано после того, как отгремят свадебные колокола, он хорошо себе представлял: держать старого мужа на успокоительных и снотворных, чтобы не отягощал свои седины думами о супружеском долге, устроить консилиум из «специалистов» по душевным болезням с последующим переездом пациента в частный дом с особым, ненавязчивым уходом (дело сложное и требующее финансовых затрат, но выполнимое), наконец – случайное и трагическое превышение дозы сильнодействующей микстуры. Учитывая, что он, как личный врач, будет давать заключение о смерти, а коронер только подмахнет бумажку, скорбящая вдова будет в полной безопасности, а там, глядишь, округу снова огласит радостный колокольный звон, и миссис Шарп станет миссис Добсон, а он сам – хозяином «Папоротников». Кстати, что за нелепое название для поместья: во время его ботанических изысканий на местности папоротники ему на глаза не попадались. Вступив в права собственника как законный муж прелестной Бекки, он первым же делом переменит название на «Белладонну», отдавая дань как ботанике, так и красоте своей новоиспеченной супруги, или на «Малиновый звон» - доктор чуть не облизнулся в предвкушении того, как после визита к пациенту отправится на кухню к Хиггинсу и снимет очередную пробу с малиновой настойки. Кстати, о Хиггинсе. Хиггинс мог поставить всю затею под удар: слишком предан старому ворчуну. Но это уж забота дамы, как устроить, чтобы дворецкий не заподозрил худого. Доктор настолько далеко заглянул в будущее, что с трудом вернулся к первоначальному вопросу: что от него требуется в данный момент? Не содействие ли в матримониальных планах? Неужто его предположения верны, и пациент от долгих страданий действительно настолько повредился в уме, что отвергает авансы этой восхитительной чаровницы? В том, что авансы были, он не сомневался.

-Э-э, дорогая миссис Шарп, боюсь, я не совсем понимаю, - он упрямо склонил голову и сцепил руки на коленях. - Выразитесь яснее, прошу Вас. Неужели Вы хотите, чтобы я прописал мистеру Шарпу женитьбу как новое, радикальное средство от подагры и проистекающей от нее слабости в членах?

С плохо скрываемым вожделением глядя на очаровательно надутые губки Ребекки, доктор задумчиво пожевал своими – точь-в-точь полковой конь, тянущийся к охапке свежего и душистого сена. «Озолотиться» он был не прочь, кто же откажется, однако гораздо больше его привлекала иная награда.

-Побочные эффекты? – он покачал головой, - Ну-у, у любого лекарства такие есть, но спешу Вас обрадовать: у того, которое я прописал мистеру Шарпу, эффект один: приняв правильную дозу, больной приходит в самое наиприятнейшее расположение духа и становится исключительно покладистым и сговорчивым. В этом состоянии его можно уговорить буквально на что угодно. Если же по рассеянности добавить в стаканчик еще несколько капель, наступает бессознательное состояние, которое может продлиться долго, иногда - целую вечность. Вот, собственно, и все. Что касается памяти, то она у мистера Шарпа достойна удивления, просто диву даешься, наблюдая такую аномальную остроту запоминания в его-то состоянии здоровья. Однако нет пределов возможностям современной медицинской науки, миссис Шарп: одно Ваше слово, и память будет восстановлена в тех пределах, кои соответствуют возрасту Вашего досточтимого родственника и требованиям Природы.

«Как же здесь жарко, пекло да и только!» - в сильнейшем волнении подумал Добсон, с усилием отводя взгляд от уст своей собеседницы. – «Черт знает что такое, почему Хиггинс не сообразил приоткрыть окошко хотя бы на полдюйма?»

Если Лондон и звал кого-нибудь в свои прокуренные каминными трубами объятия, то не доктора Добсона. Безусловно, больных там было несколько больше, чем в окрестностях «Папоротников», зато и количество эскулапов росло как на дрожжах. А здесь он был практически вне конкуренции, к тому же дышал свежим деревенским воздухом, попутно собирая прекрасные образчики для своего гербария. О нет, у него совершенно другие планы на будущее, милая миссис Шарп! «Пока еще миссис Шарп», - добавил он про себя. – «Когда я стану хозяином поместья и Вашим третьим, и, надеюсь, любимым супругом, - в очередной раз беззастенчиво и безосновательно польстил доктор своему мужскому самолюбию, - то пошлю ко всем чертям и практику, и больных. Особенно незамужних служанок на сносях. Да и замужних тоже.» Хотя, тут же поправился Добсон, почему бы и не вывозить свою прекрасную половинку в столицу раз или два в год, чтобы сходить с ней в театр или в один из королевских парков. Он даже допускал возможность посещения супругой лондонской модистки: посмотреть на новые столичные фасоны, чтобы позднее заказать то же самое здесь, но раз в десять дешевле. А пока его очаровательная щеголиха ходит по модным лавкам, он сам рысью пробежится по Хеймаркету и ненадолго заглянет на Джеймс- или Харт-стрит.

- Ох уж этот Лондон, - пробормотал доктор, - Весьма нездоровое место, весьма, дорогая… Ребекка, - пустил он парфянскую стрелу, впервые назвав даму ее первым именем, - Верьте слову специалиста! А мистера Шарпа мы приведем в наилучшее состояние духа нынешним же вечером, не откладывая. Вам лучше знать, не пора ли навестить нашего страдальца?

Доктор вперил испытующий взгляд своих бледных глаз в ярко-зеленые колдовские очи Ребекки.

Сама того не ведая (по крайней мере Добсон считал, что Ребекка упомянула о чрезмерной пылкости своего работодателя совершенно случайно) Бекки, выражаясь иносказательно, помахала красной тряпкой перед носом и без того раздраженного быка. Трудные роды не прошли даром для тонкой душевной конституции эскулапа: как большинство своих собратьев по полу, он принимал близко к сердцу то, что так или иначе связано с деторождением. В печенках у него сидело это все, выражаясь точнее с точки зрения анатомии. Упоминание о том, что дряхлый Приап в очередной раз покусился на репутацию и другие достоинства молодой вдовы, которую он в мыслях уже записал себе в невесты, привело Добсона в полное неистовство. Однако, собрав свою профессиональную выдержку в кулак, он сохранил внешнюю невозмутимость.

- Симптом весьма настораживающий, миссис Шарп, - сказал доктор, поднимаясь со стула и решительно берясь за ручку своего саквояжа с врачебными инструментами. – Да, именно этого я и опасался более всего: бешенства…гррр, прошу прощения, излишней возбудимости пациента. Видите ли, у хронических больных периоды вялости и апатии сменяются вспышками крайне опасного для окружающих возбуждения. Больной становится практически неуправляем. Бывает, что и связывать приходится, да. Пока я буду осматривать пострадавший орган мистера Шарпа, - Добсон постеснялся назвать ногу ногой в присутствии дамы, ведь даже ножки рояля были в приличном обществе под запретом, - Вы незаметно добавите в графин с питьем содержимое пузырька, который я Вам выдам, и как следует взболтаете! Как следует! – строго повторил он. – Иначе я не отвечаю за последствия. И вот еще что, миссис Шарп, - эскулап снова задумчиво пожевал губами, - На всякий случай держите Хиггинса наготове. Боюсь, что наш пациент не доверится ни мне, ни даже, как ни прискорбно это говорить, Вам! Пусть Хиггинс сам поднесет ему питье с успокоительным, когда я подам Вам тайный знак, - эскулап на мгновение задумался и, подняв левую руку, громко прищелкнул пальцами, - Вот такой!