Мэтр Мартен негодовал. Негодование выразилось в выборе галстука – вместо сдержанного и благородного цвета бордо в ход пошел лиловый, двух параллельных царапинах на скуле, полученных во время бритья (так и без ушей остаться недолго – а я никак не тяну на Ван Гога!), и отказе от завтрака. Доктор встал с постели с ощущением, что ему сегодня «кусок в горло не лезет», и с ним же направился с визитом к своей давней пациентке и недавней невесте. Лили его беспокоила. Беспокоила? Это мягко сказано! Сначала пять сотен тысяч франков сомнительному «луксорскому обелиску», обещания облагодетельствовать Доминик после ухода в мир иной (любопытно, в какой сумме мадам Постик планирует выразить свою привязанность к мадемуазель гренадерше?), и в довершение всего…
«Нет, наверняка, это для того, чтобы меня добить!» - доктор сцепил руки в замок и хрустнул костяшками пальцев, отбивая подобие русской чечетки у дверей апартаментов Лили Постик.
В довершение всего появилась наследница! Настоящая наследница, о существовании которой Пьер не подозревал (все-таки Лили скрытная старушенция). Как некстати! Эдак придется доказывать, что он женится не корысти ради… в самом буквальном смысле слова – если Лили разбазарит состояние на скачках, а остатки подберут ушлые друзья и внезапные племянницы… Мэтр Мартен приуныл.
Дверь распахнулась, и перед слегка обвисшим носом эскулапа возникла хорошенькая Жюли. Прыснув в кулачок, она провела мэтра в гостиную и прощебетала, что «мадам занята, у нее мэтр Кассель, и они сидят там уже три четверти часа…».
- Я подожду, - сумрачно ответил Пьер, стыдливо прикрывая ладонью царапины на скуле, - где же мадемуазель Береттон?
- Мадемуазель Береттон еще не проснулась, - широкоскулое личико Жюли выразило сдержанный восторг, - они с мадам Постик поздно вернулись… вчера… Но мадемуазель Лекур…
- Что мадемуазель Лекур? – Пьер оживился, позабыв прикрыть поцарапанную щеку.
- Она в библиотеке, - горничная распахнула глаза. Неужели доктора Мартена хотели зарезать? Кто?!
- Чудесно, - обрадовался мэтр Мартен, - я пока познакомлюсь с мадемуазель племянницей.
- Вы пожелаете чего-нибудь выпить, мэтр Мартен? – выкликнула вслед Жюли, тщетно вытягивая шею от любопытства – доктор и его царапины повернулись к ней спиной и рысью удалялись прочь.
- Я не пью до пяти вечера, Жюли, - с упреком ответила спина эскулапа, перейдя с рыси на галоп.
Упустить возможность познакомиться и поговорить наедине с одной из основных конкуренток за благосклонность курицы, несущей золотые яйца – преступление.
У двери в библиотеку доктор остановился, отдышался, поправил ядовито-лиловый галстук, и, постучав – нет, царапнув дверь коготками, вошел. В глаза ударило полуденное солнце. Пьер часто заморгал и огляделся.

- Мадемуазель Лекур! – доктор прищурился и поклонился, разглядывая сидящую в кресле девушку, - это именно я. И разыскивал я именно вас.
Надо сказать, что при ближайшем рассмотрении племянница мадам Постик произвела на мэтра Мартена весьма… выгодное впечатление. Если можно так выразиться. Да и как же иначе - стройная девушка, с шелковистыми волосами, обрамляющими нежные персиковые скулы, глазами олененка и так изысканно подчеркивающей округлость коленей Библией обладала еще одним приятным во всех смыслах свойством – она была потенциально богата. Пьер вынужден был признать, что, в отличие от престарелой невесты и ее «луксорской» компаньонки, мадемуазель Эва прекрасно гармонировала со Святым Писанием, тишиной библиотеки, пыльными фолиантами, тихими семейными вечерами (и никаких скачек!), ранними завтраками с круассанами, камамбером, сливочным маслом и абрикосовым повидлом… Вспомнив негодующий возглас Лили – «Мой дорогой Пьер, завтракать в девять утра – это кощунство и насилие над организмом!», доктор благодарно помянул монастырское воспитание, где юные особы вставали с первым лучом солнца…
Слегка порозовев, мэтр Мартен также вынужден был признать, что каштановая головка Эви Лекур не менее прекрасно гармонировала бы с брюссельским кружевом наволочек в спальне мэтра Мартена.
Предав себя анафеме за непотребные мысли и мысленно дважды прочтя «Отче наш», Пьер встряхнул головой, как застоявшийся жеребец, и, распространяя вокруг себя умеренно обозначенный аромат пачулей (это для того, чтобы отпугивать «обелиск» - оправдался доктор перед самим собой), придвинулся ближе к племяннице своей невесты.
- Вы читаете Евангелие, дитя мое… Это так… разумно, - мэтр пошевелил пальцами, пытаясь подобрать верное слово, - и так… трогательно.
«В этом вертепе», - вертелось на кончике языка почтенного эскулапа, но, по здравом размышлении, он решил не сгущать краски, пока не удостоверится в лояльности мадемуазель Лекур.
- Вероятно, шумные развлечения мадемуазель Береттон непривычны и … обременительны для юной особы, воспитанной в строгости и почитании духовных ценностей? - проникновенно начал доктор, старааясь не смотреть на колени Эви Лекур.

Полуденное солнце рисовало нимб вокруг каштановой головки наследницы мадам Постик. Доктор отчаянно сглотнул и с энтузиазмом утопающего ухватился за вопрос Эви.
- Но, милая Эви… вы ведь позволите мне звать вас так, дитя мое – мы почти родственники? - замаслившиеся глаза мэтра Мартена упорно возвращались к Святому Писанию и коленям недавней монашки, - разве я могу одобрять разгульное поведение мадемуазель Береттон? Она ведь губит здоровье моей дорогой… мадам Постик!
«Если бы вы знали, милочка, насколько дорогой…»
Доктор переместился на полтора метра правее, заходя за спинку кресла племянницы. Отсюда обзор был лучше – хотя, к великому сожалению эскулапа, мадемуазель Лекур по утрам не носила декольтированные платья.
- Подумайте, Эво…чка, - обвисшие брыли на щеках мэтра Мартена затряслись в такт порывистому движению – то ли он хотел обнять кресло, то ли девушку, - скачки, лошади, жокеи, варьете, актеры, коньяк бутылками, сигары! О-о! Кубинские сигары!

Сигары – это было из ряда вон. Пьер Мартен проклял контрабандистов всех времен и народов, и даже испанских колонистов, основавших первое поселение на вновь открытом острове. Кубинскими сигарами пропахла малая гостиная и кабинет Лили. Белая высохшая ручка Лили, к которой допускался новоиспеченный жених, в знак особого, по старой моде, благоволения, тоже пропахла сигарами. Сигары определенно стали соломинкой, переломившей хребет месье Мартена.
- Как я могу положительно оценивать мадемуазель Береттон? Как мы … можем? – доктор сжал хрупкое плечико мадемуазель Лекур, - вы ведь понимаете, какую опасность таят эти… вылазки, дитя мое?
«Мы» звучало столь подкупающе, и даже интимно. Плечо воспитанницы монастыря было теплым. Кремовая позолота тисненых букв на кожаной обложке – возбуждающей. Эскулап смущенно откашлялся, и, чтобы отвлечься от греховных помыслов, потянулся к духовному – к лежащей на коленях Эвы Библии.

«Вот с кем, а с этим «луксорским обелиском» вам точно не стоит беседовать, душечка», - подумал мэтр Мартен, взирая на племянницу Лили сверху вниз.
Наивное дитя! Мадемуазель Береттон собьет с пути истинного даже ангела – через день общения с посланницей Вельзевула белокрылое создание начнет курить сигары и насвистывать шансонетки!
- Девочка моя, - голос эскулапа дал трещину, в полном соответствии с повышением градуса интимности обращений, - вы так трогательны в своем желании наставить на путь истинный мадемуазель Береттон. Но это невозможно, невозможно решительно! Это не женщина, это гарпия в юбке. Нам с вами нужно объединить усилия, чтобы заставить мадам Постик… нет, нашу дорогую Лили отринуть греховные помыслы и низвергнуть с пьедестала ложных кумиров!
Доктор хмыкнул и перевел дух. Получалось чересчур пафосно. Впрочем, девочка почти монашка, к разглагольствованиям о греховности мирских забав ей не привыкать. Надо подкрепить свои слова чем-нибудь внушительным, вроде цитаты из Священного Писания. Однако доктору библейские цитаты на ум не шли. В голове вертелись, и поскрипывали, как патефонная пластинка с дурной иглой, фразы о пневмококках и асептике из Эйленбурга.
- Позвольте, Эви! Я прочту вам строки пророка Иеремии… - Пьер поймал придерживающие страницу пальчики мадемуазель Лекур и потянул книгу к себе. Раздался легкий шорох. Никем и ничем не удерживаемый любовный роман скользнул вниз, мягко шлепнувшись на пушистый ковер.
Эскулап резво наклонился, не преминув оценить изящество щиколоток будущей хм… родственницы, и, внезапно булькнув, замолчал, поднимая глаза на Эви.
- «Чертоги любви, или страсти Памелы»? – взгляд доктора выразил такое изумление, словно мадемуазель Лекур у него на глазах села на шпагат в лучших традициях кордебалета из Мулен Руж, - вы это читали, дитя мое?

- Я не шпионил! – вяло запротестовал эскулап, - я и подумать не…
Что именно «не» - доктор не договорил, страдальчески взирая на дрожащий подбородок Эви. Впрочем, по прошествии полутора минут многозначительного молчания, не прерываемого ни одной из сторон (только мадемуазель Лекур несколько раз тонко шмыгнула прехорошеньким носиком, а Пьер подавил тоскливый вздох, дернув себя за галстук) мэтр Мартен сообразил выгодность нынешней щекотливой ситуации.
По иронии судьбы, именно «Страсти Памелы» были единственной книгой, которую когда-то подсунула ему для прочтения коварная Лили, и с неожиданной педантичностью стареющей сумасбродки посвятила обсуждению опуса два часа за ужином. Пришлось соответствовать.
Мэтр Мартен судорожно сглотнул и предпринял последнюю, решительную атаку на бастионы, окружающие непоколебимую добродетель воспитанницы монастыря урсулинок… или иного монастыря, неважно.
- … я и подумать не мог… осудить ваш вкус, дорогая крошка, - заблеял доктор, поднимая горячий взор от лодыжек племянницы на ее лицо, и снова завладевая маленькой ладошкой Эви, - в конце концов, чтение облагораживает, а чтение литературы подобного рода… эм-мм…воспитывает чувства… Страсти Памелы и мерзкие деяния негодяя Жуана – красноречивый образчик того, к чему приводят вседозволенность и распущенность нынешних молодых людей, не так ли? А образ старинного друга семьи, человека не первой молодости, но глубоко порядочного, и еще крепкого духом и хм-м-мм… телом намекает, в какую сторону необходимо обращать свои взоры юным девушкам, желающим любви и тихого семейного счастья.

По смутным воспоминаниям доктора, чувства весьма красноречиво воспитывались с шестьдесят пятой по девяносто восьмую страницы. По еще более смутным, облагораживали страдания, а не чтение о них, но и то и другое давно было неведомо прагматическому уму мэтра Мартена.

- Н-ну, почему же сразу воспользовался? – расстроено пролепетал мэтр Мартен, - почему «воспользовался»?
Эви решительно отказывалась воспринимать докторскую трактовку «Страстей Памелы». Негодяй и хлыщ Жуан казался ей «обаятельным», а благородный друг семьи - «воспользовался»?!
- Дитя мое, вы слишком неопытны, чтобы верно оценивать, - доктор едва успел прикусить язык, чтобы не выдать несколько нелестных фраз об оценочных категориях воспитанницы монастыря, - ведь, будучи замужем за таким человеком, юная жена будет чувствовать себя, как за каменной стеной, именно он окружит ее заботой и участием, а... А любовь неподвластна возрастным предрассудкам, дитя мое!
Чувствуя, что одного вербального убеждения будет недостаточно, эскулап решился перейти к тактильным методам обольщения. Наивность, широко распахнутые глаза и тонкие лодыжки мадемуазель Лекур будили в его душе (и не только) прочно дремавшие первобытные инстинкты.
- Эви... – темные глазки Пьера Мартена подернулись масляной пленкой, словно у бойцового петушка, а руки нашли маленькую ладошку потенциальной родственницы, - если вы только пожелаете убедиться, что в груди зрелого и опытного мужчины бьется такое же стрр-ррастное сердце... Позвольте мне...
Не договорив, на что именно он выспрашивает позволения, эскулап перешел от слов - к поцелуям. Руки.