«Мадам!» - Элен, сидящая перед зеркалом в своей маленькой полузатененной гримерке, сложив руки на столик и опустив на них странно шумящую голову, резко вскинулась и увидела в отражении у себя за спиной… большую корзину пармских фиалок. Которая, между прочим, хоть этого и не могло быть в принципе, будто бы парила в воздухе, направляясь к ней. Испуганно обернувшись, впрочем, тотчас же и успокоилась, тихим грудным смехом коротко рассмеялась над секундной, но полностью завладевшей всем существом, растерянностью. Все-таки отважился… Три дня гипнотизировал ее взглядом из-за столика, неподалеку от камина, громче всех кричал браво и аплодировал, хотя, уж заслуживала ли она таких бурных восторгов? Впрочем, нет, почему? Сегодня она, в самом деле, пела совсем неплохо. И пела – для него, периодически бросая краткие и томные взгляды, чуть заметно улыбаясь... Еще в самом начале вечера, Оля Судейкина поинтересовалась, отчего это их Элен сегодня совсем не в духе? Она попыталась отболтаться пустяками, но проницательная «фея кукол», выслушав ее, тонко улыбнулась и вдруг вложила в ладонь Лены крохотный белый пакетик, пояснив, что злоупотреблять, конечно, не стоит, но в минуты сильной душевной тоски – очень помогает. Потом подмигнула и исчезла, словно, действительно, была нематериальным созданием. И, надо сказать, в самом деле, помогло. Правда, не слишком-то надолго. Недавнее ощущение полета и восхитительной эйфории быстро покидало сознание, оставляя лишь шум в ушах и головокружение, хотя, до конца еще и не выветрилось.

Вновь обернувшись к зеркалу, Элен поправила чуть сбившийся набок черный страусовый эгрет, отчего он кокетливо закачался, и с видом королевы шагнула из тени навстречу молодому офицеру в новенькой, с тускло отливающими золотом погонами штабс-капитана, форме, словно бы вновь выходя на сцену.

- Отчего же сразу «мадам»? – подошла почти вплотную, взяла из его рук нежные фиалки, прижалась к ним на мгновение лицом, вдыхая тонкий аромат, затем, не глядя, отставила куда-то в сторону и стала, улыбаясь, рассматривать вблизи своего нежданного гостя. Он был, вероятно, немногим старше самой Элен и столь пристального внимания к своей персоне, казалось, совершенно не смущался, сам смотрел на нее чуть нахально и весело. – Спасибо за цветы – они восхитительны.

Потом, все так же, не сводя с него глаз, стянула с одной руки долгую и узкую, словно гусеница, черную атласную перчатку, и смазала освобожденной ладонью кроваво-алую блестящую помаду со своих губ, не слишком заботясь об аккуратности этого демакияжа, с удовольствием отмечая, как меняется выражение его глаз…

- Элен! Лена! Иди скорее в зал, там только что Маяковский устроил такое… - Кирик, ее аккомпаниатор, ушастый и рыжий, влюбленный в Элен до беспамятства, опешив, замер на пороге гримерки. Да и они тоже отпрянули друг от друга от неожиданности, хотя всего за секунду до того бешено целовались.

- Дверь! Отчего вы не заперли на замок дверь, мой храбрый воин?! – простонала мадемуазель д`Омбр, мгновенно оценив всю водевильность этой сцены и заходясь почти истерическим приступом смеха.

***
Ольшевский взял ее за руку и тем самым будто бы вновь выдернул в реальность, остановив сомнамбулически - спокойные и мерные действия, которые Елена совершала, нарезая и раскладывая колбасу, хлеб и яблоки, пока он переодевался.

- Да, конечно, возьмите, - она покорно отдала ему нож, а сама понесла в комнату уже приготовленное и дальше засуетилась с посудой, сервируя стол под бежевым абажуром.

Позже туда вошел и Роман Георгиевич с тарелкой, где нарезанный, действительно, очень тонкими ломтиками, был аккуратно разложен сыр. В другой руке он нес вино. И Елена вдруг поймала себя на мысли, что все это – и мягкий, приглушенно-желтый свет, и эти столовые приборы на скатерти, и оливкового цвета занавески, которые мягко шевелит сквозняк из распахнутого, уже начинающего темнеть проема окна, и даже этот высокий мужчина, стоящий посреди ее маленькой комнаты, ожидая дальнейших распоряжений, куда и что поставить, выглядят как-то совершенно уютно и по-домашнему. Словно подобное происходит здесь каждый вечер. И подумав об этом, смутилась, словно юная барышня.

- Все готово, прошу к столу, - проговорила она, когда вино и сыр нашли на нем свое место. А потом вдруг, выдохнув, покачала головой, умоляюще посмотрела на Ольшевского и выпалила. – Роман Георгиевич, вы теперь считаете меня распущенной особой, но в тот день… Понимаете, я незадолго до этого окончательно с отцом разругалась – он вновь потребовал, чтобы я все бросила, вернулась к ним. Я очередной раз отказалась. А в тот день вся моя семья отбыла в Шанхай, отца туда направили по дипломатической линии. С тех пор я их больше не видела… И кокаин – я же никогда его раньше не пробовала, да и потом - тоже…

Его голос звучал так спокойно и мягко, что Елена поверила – говорит правду. Оторвавшись от созерцания собственных рук, лежащих на столе, она медленно подняла глаза, тотчас встречаясь с устремленным на нее теплым взглядом серых лучистых глаз Ольшевского. На какие-то мгновения мир вокруг перестал существовать, остановилось время, не было больше ничего и никого – только они, только здесь и сейчас.

А потом он пошевелился, потянулся за вином, захлопотал, разливая его в два бокала, один из которых подал Елене, встал и вновь заговорил о вещах, которые были ей очень понятны. Но она никогда не думала, что они могут оказаться близки кому-то еще. Казалось, что так ее еще никогда и никто не понимал. Ни с кем не было так хорошо и легко, как с ним в эти минуты. Но объяснять это сейчас словами – вслух – было бы слишком банально, это бы все испортило. Впрочем, Елена была уверена, что он все понимает и без лишних слов.

Затем они стали есть, обмениваясь короткими улыбками и не менее короткими фразами, словно бы вдвоем боялись спугнуть эту звенящую, но чрезвычайно значительную для двоих паузу. Которую вновь первым прервал Роман Георгиевич.

- Мне это приятно. Да и тогда, в общем, совсем не было стыдно ... жалко только, что не случилось, - еле слышно добавила она и немного вздернула подбородок, заставляя заплясать, обрамляющие лицо тончайшие прядки волос, выбившиеся за день из строгой прически.

Не извлекая руки из-под его теплых пальцев, чуть заметно ласкающих ее запястье, той, что была свободна, Лена потянулась к лицу Ольшевского, мимолетно поправляя по пути завернувшийся край воротничка его рубашки, коснувшись затем с невесомой нежностью щеки мужчины и его губ. Но тотчас же вздрогнула и отдернула руку, глядя на него мгновенно расширившимися глазами, когда ровно в эту самую минуту в их счастливое уединение непрошеным гостем внезапно ворвался резкий и грубый стук в дверь ее квартиры.

Мысли в голове лихорадочно метались, создавая странный контраст с тем оцепенением, которое охватило тело. Напряженно прислушиваясь к тому, что происходит за входной дверью, в безумной надежде, что, может быть, уйдут, если не отпирать – постоят и уйдут, как днем! – Елена почти не слышала то, о чем говорил ей Ольшевский, поэтому, когда он повторно, уже более требовательно сжал ее руку, словно бы очнулась и прошептала, не сводя глаз с его бледного лица:

- Да где же ночь?! Кто поверит, Роман Георгиевич?! – но за окном уже, действительно, стемнело, а она и не заметила, когда. В дверь снова постучали, столь же бесцеремонно, как и в первый раз, думать о более подходящем объяснении стало некогда. – Хорошо, - кивнула, метнулась к шкафу, выдергивая из прически шпильки, расстегивая пуговки блузки, юбку, срывая с себя и поспешно заталкивая все без разбору на первую попавшуюся полку, оставаясь лишь в нижней рубашке, мельком заметив свое отражение в зеркале – развевающиеся волосы, лихорадочно блестящие глаза…

Ольшевский, тем временем, уничтожал прочие следы своего присутствия – сгреб столовые приборы, какими пользовался, заворачивая их в свою старую рубашку, которая так и валялась, скомканная, на стуле в углу со вчерашнего вечера… При виде побуревших и высохших за сутки кровавых пятен на ней, Елена схватилась за голову – как далеко он сможет убежать со свежей, пусть зашитой и перевязанной раной, до того момента, как из нее вновь откроется кровотечение?!

- Роман Георгиевич, но как же вы… - она подошла к нему, взяла за плечи и развернула к себе. Покачав головой, беспомощно заглянула в глаза, читая ответ на незаданный до конца вопрос, пролепетав следом почти безнадежное, - я не могу… не могу…