Никто не понимает свободу лучше, чем те, кто ее потеряли. Никто не понимает несвободу так, как те, кто каждодневно общается с заключенными, слышит их скромные желания, раскаяние и пытается смотреть на мир их глазами.
Не очень это приятный мир. Слишком замкнутый, слишком маленький, того и глядишь - задохншься. Или захлебнешься.
Таддео любил прогулки не потому, что тюрьма его угнетала. Хотя случалось и такое. В жизни за тяжелой запертой дверью, нет романтики или каждодневного спокойствия, как в монашеской келье. Да и пребывали в тюрьме отнюдь не монахи. Здесь царил грех, как символ, как движитель жизни, как то, что решает за человека и лишает его власти над им самим.
Тем удивительней было видеть в неприветливых стенах столь чистый и светлый образ... Как будто мир стремился прийти к гармонии и уравновести безобразное прекрасным. Так размышлял Таддео, направляясь на обед к смотрителю Кьяццато и его дочери... Размышления сократили его путь: он не заметил, как оказался перед дверью, за которой не томились узники, но все равно ждали падре. Он постучал, чтобы предупредить свое появление. Даже если двери открыты и тебя ждут - негоже врываться в чужое жилище.

Ловкое движение дочери, которым она умыкнула в другой конец стола кувшин с вином, не ускользнуло от внимания Кьяццато, и вызвало у него известную степень озабоченности. Ведь именно с него надсмотрщик собирался начать ужин, ещё до прихода падре. И, как назло, именно сию минуту оный появился в двери, завалив Кьяццато канал к достижению вожделенного кувшина огромными валунами.
Но падре был всегда желанным гостем в доме… нет, не совсем в доме, а в жилище Кьяццато и Кьяры, так было бы правильнее обозначить полуподвальные комнатушки, выделенные из милости. Домом Кьяццато это если и называл, то каждый раз – с болью в голосе. Для себя он уже давно ничего не хотел, махнул на себя рукой и довольствовался бы малым, однако дочери он желал, как и любой приличный родитель, лучшего будущего, чем судьба челяди при темнице. Как бы радовалось его сердце, если бы он видел Кьяру замужем за достойным и обеспеченным человеком, чтобы ей не пришлось самой обстирывать кого-либо, или стоять у плиты, самой притащив с рынка тяжелую поклажу. И уборка, и мытье полов да окон… Именно в удачном замужестве, по мнению Кьяццато, заключалась мера женской фортуны, и ни в чем другом.
А кто возьмёт в жены неимущую дочь надсмотрщика в тюрьме? Ответ напрашивался сам собой, и был неутешительным. Посему, большие надежды Кьяццато возлагал на воспитание Кьяры, её манеры и кроткий нрав – чем не приданое? Падре был источником мудрости, колодцем моральности и кладезью полезных знакомств за пределами тюрьмы.
Да и выпить с ним можно было.
- Добрый вечер, падре, - вторил дочери Кьяццато, сердечно приглашая гостя жестом присесть на стул. – Разделите с нами нашу скромную трапезу сегодня.

Ни Кьяра, ни Кьяццато не относились к заключенным с презрением, даже если рассуждали об их пребывании в Карчери с толикой юмора. Юмор этот был грустным, приправленным сожалением, но никак не цинизмом. Тем более странно было видеть этих людей в стенах тюрьмы. И в то же время - было в их пребывании здесь некое стремление к равновесию, о котором Таддео уже думал.
- Суть существования тюрем заключается в страданиях, - ответил Кьяре Таддео и тут же, смущенный категоричностью собственного заявления, пояснил свою мысль: - Даже если бы в камерах были шелка и золотая посуда, тюрьма все равно осталась бы тюрьмой. Уже одно это должно заставлять людей задуматься, отвратить их от желания повторять свои преступные деяния. Но это не всегда происходит.
В этом была и вина Таддео. Ведь целью его пребывания в этих стенах было убеждение, наставление на путь, который никак не может привести в тюремные застенки. Но слова не всегда имеют силу, когда речь заходит о сиюминутных желаниях, которые так сильны в человеке.
- В этих стенах человек, отрешившись от мира, способен ясно увидеть свои ошибки и попытаться их исправить. Безусловно одного этого уже достаточно, чтобы влиять на человека. Жаль, что заключенным приходится пребывать в столь плачевном положении. Но посудите сами, милая Кьяра, они не принуждены стоять в воде, когда поднимаются со своих лежанок. В этом уже можно усмотреть положительный момент.

Вопрос дочери удивил Кьяццато. Он замер, не донеся ложку с похлёбкой, ко рту, и уставился на Кьяру.
- Ну... эээ... - Кьяццато никак не предполагал, что свет его очей будет ставить под сомнение решение властей о том, кого заточать в тюрьмы, а кого оставлять на воле. Тут попахивало опасным вольнодумством, даже более того, неким бунтарским духом. - Тут вот в чем дело, доченька, - Кьяццато сперва, все же, отправил еду в рот, проглотил её, и продолжил, - не нам с тобой судить о тяжести или же наоборот, легкости того или иного наказания. Для этого есть другие люди. Власть предержащие. Они решают, справедливо ли наказание, если человек уже попал в застенки. Ну, и до того - отправлять ли его туда. А если бы каждый имел право выносить приговоры, только подумай, какая неразбериха началась бы! Да и к тому же, дурно написанные вирши - это уже само по себе преступление. Преступление против искусства и чувств читателей, - Кьяццато расплылся в улыбке, снова довольный собой и своей шуткой. - Не так ли, падре, - он повернул голову к Таддео в надежде на то, что священник, естественно, его всецело поддержит, хоть и мысль свою изложит витиевато и с множеством всяких красивостей, загогулин и оборотов. За то и любил Кьяццато подобные посиделки с отцом Таддео - за высоту слога.

- Ваш батюшка не думал всерьез обвинять вас в этом, - убежденно проговорил Таддео, когда отец и дочь оказались в затруднительном положении, созданном все теми же словами, природу и силу которых они, как могло показаться, сейчас и обсуждали. Разговор их касался многих вопросов, но все равно возвращался к силе слова, а говоря о слове, они говорили обо всем, что происходит в маленьком мире Карчери, таком тесном и тоскливом для своих невольных обитателей, среди которых были не только заключенные.
- К сожалению, не все утруждают себя различением черного и белого, - по-прежнему задумчиво отозвался Таддео, речи Кьяры, неожиданно воодушевленные (хотя, возможно, девушка сама не замечала этого) действительно заставляли задуматься, будучи глубокими по сути своей, хотя могли показаться легкими и как будто даже небрежными. - Дьявол хитер и не всегда пользуется черным и белым, чтобы вкрасться в доверие, он уходит в тень и пользуется серыми оттенками. То есть, я хочу сказать, - падре смутился, поймав себя на излишней фантазийности собственного ответа, - что вздорные умы обращаться к вещам близким и понятным всем людям, пользуются слабостью и наивностью, а еще больше - обещают простого достижения желаемого. И люди сами не замечают, как отступают от света истины и движутся во тьму порока. А опомнившись порой уже обнаруживают себя в этих воистину унылых стенах...
Проницательный Кьяццато, почувствовав, что разговор уводит их слишком далеко от трапезы, ради которой они и собрались, предложил вина и, понимая, что слишком увлекается, Таддео согласился, благодарно склонив голову. Тем временем, выяснилось, что о новом заключенном Кьяре известно более, чем мог ожидать ее отец. Таддео улыбнулся.
- Слухи всегда распространяются быстро, особенно там, где царствует постоянство, уважаемый Кьяццато, вы наверняка заметили это. Нет ничего удивительного, что все, кто связан с заключенными, быстро узнают подробности о новых грешниках, попадающих к вам на попечение.

Перед глазами уже насытившегося пищей земной Кьяццато проплывали небезызвестные копи царя Соломона, полные рубинов, сошедших с короны царицы, в общий котел фантазии тюремщика, щедро сдобренной винными парами, полетели также изумруды, сапфиры, алмазы и прочая, и прочая... Царицу Савскую его воображение отмело, как лишний элемент мозаики.
- Лучше или хуже чего? - очнулся Кьяццато от вопроса дочери. Углубившись в вымышленный мир, заполненный несметными богатствами библейских персонажей, он не совсем понял, что имела в виду его дочь. По чести сказать, как наследник несуществующей династии негоциантов, он, в некоторой степени, понимал этого нового заключенного. Законы торговли произрастали из двух человеческих пороков - желания получить и желания продать. Или так - из желания заиметь что-то, и из желания избавиться от чего-то. И ещё большой вопрос, какая сторона менее алчна.
Это стоило обсудить с падре.
- Если эти простофили так легко поверили, что библейское сокровище, столько веков скрываемое, нашел какой-то проходимец родом из Канареждо, так им и надо. Хоть, конечно, нехорошо обманывать, - Кьяццато тут же подумал, что не стоит возвышать преступника в глазах дочери, этого нежного неискушенного цветка.

Таддео смущенно улыбнулся. Возможно, беседу нельзя было назвать подходящей для застолья и кто-то мог усмотреть в ней порочные ростки. Но Таддео верил в чистоту помыслов любопытной девушки и открытость ее отца... А о чем еще беседовать со священником, как не о грехе и о спасении души. Сделав паузу, чтобы собраться с мыслями, падре пояснил:
- Ваш батюшка, Кьяра, прав в том, что грех - все равно остается грехом, какой бы вес он не имел. Я не говорю о том, что совершившему греховный поступок уже все равно, чем еще отяготить свою отныне нечистую душу. Но согрешивший единожды задумается о грехе и вдругорядь...
Таддео снова помолчал, потом заметил:
- Уверены ли вы, что отдавший последние сбережения вору человек действительно не потерял ничего важного? Он вернется домой, к жене и детям и будет думать, что же ему теперь делать. И либо попадет в долги, либо сам обратится ко греху, чтобы помочь своему горю. Ибо сердце его будет ожесточено. И что еще хуже - он может втянуть во грех своих близких. Я понимаю, что есть разница между людьми состоятельными и бедняками. Но ни одно состояние не будет защитой от человеческой простоты или алчности, вы наверняка слышали истории о том, как тот или иной проигрался в карты и остался без гроша.
Кьяццато тем временем погрузился в свои мысли и Таддео было весьма интересно узнать, о чем он думает. Но Кьяра задала новый вопрос, не сбивший падре с толку, но снова заставивший восхититься живости ума собеседницы, которая, казалось, черпала мудрость из самоей окружающей ее жизни.
- К моему сожалению, не всегда. Свидетельством тому могут быть случаи, когда прежние постояльцы вновь занимают свои номера, а некоторые уже не покидают тюрьмы. Обмануть себя и совершить грех гораздо легче, чем стремиться к искуплению. Ибо для искупления нужны не только действия, но и душевный порыв, твердость духа и решительность, которые отвращают от повторных пороков. Но беда в том, что оказавшись в сходной ситуации, человек не всегда удерживается от того, что нашептывает ему Дьявол: "Ты ведь уже делал это единожды и ничего с тобой не случилось, небесная десница не покарала тебя, ты не обратился в соляной столп, не заболел и даже не при смерти, так почему бы не повторить уже содеянное, ведь это будет грех, за который ты уже получил прощение".
Таддео снова смутился неожиданно принятой на себя роли Искусителя. Не слишком ли он увлекся беседой?
- Бывают и те, кто, покинув стены тюрьмы, меняется на всегда. Глаза его открываются к свету и, совершив паломничество, он начинает вести жизнь праведную, чистую от пороков. Бог милостив и не отворачивается от людей в их горе... Но не слишком ли я утомил вас размышлениями? Не заскучали ли вы? Сеньор Кьяццато, вы как будто грустны. Не случилось ли чего?

Таддео смотрел открыто, не понимая всей тяжести разговора для доброго хозяина и его дочери. Хоть он и видел, что тюремщик тяготится своим положением и стесняется своего жилища, а невяжущиеся со скромным жилищем предметы роскоши говорят о былом достатке, падре и не подозревал, сколь глубока печаль Кьяццато. Но вопрос, заданный как будто совсем о другом, натолкнул его на мысль, что, возможно, он обидел собеседника. И хотя Таддео по-прежнему не видел, что именно в его словах заставило Кьяццато погрустнеть (но понимал, что именно его речь, а не невинное любопытство Кьяры могла заставить хозяина задуматься о неприятном для него), он постарался уйти в сторону от неприятного разговора.
- Хм... признаться, ответить на ваш вопрос не так-то просто, потому что выпускники Карчери в большинстве стараются оказаться как можно дальше от сего обиталища. Скорее, я знаю немногих, кто вообще покинул эту тюрьму. Случается это не так уж часто, иначе мост Вздохов не был бы последним островком свободы, с которым будущим узникам особенно больно расставаться. Но никогда нельзя расставаться с верой, сеньор Кьяццато. Без нее наша жизнь тускнеет и становится невыносимой.
Таддео снова взглянул на собеседника, желая сказать, возможно, больше, чем прозвучало в его словах, но не решившись еще больше задеть доброго человека.

Возникшую неловкость легко развеяла Кьяра. Ее прекрасный голос разогнал мрачный туман. Возможно, лишь на краткие мгновения.
Таддео чувствовал, что в словах девушки есть что-то неправильное. Не может быть, чтобы она и ее добрый отец оказались в этих мрачных стенах "не случайно". Мысль сама по себе граничила с греховной. Пути Господа неисповедимы. Но слишком уж очевидны пути земные и какое будущее могло быть у Кьяры, останься она в Карчери?
Смущенный собственными размышлениями, которые могли бросить тень на его лицо, Таддео был рад отвлечься на новый вопрос.
- Без сомнения, - ответил он; узнику, вольно или невольно, приходится выслушивать проповеди; это все же лучше, чем допросы и пытки. - Равно как и о прочих грехах, которые могут тревожить душу этого несчастного. Но... мне жаль, что наша беседа оказалась столь тяжкой и утомительной. Слова бывают тяжелы и действуют похуже яда... Надеюсь, этот человек найдет в себе силы раскаяться.
Последняя фраза как будто не относилась к сказанному ранее, и виной тому было смущение Таддео. Оставалось лишь надеяться, что этот обед не рассорит его с добрыми хозяевами. И, подумав об обеде, падре как будто невпопад, хотя вполне уместно случаю, сказал:
- Еда была так вкусна, что я не могу промолчать. Спасибо.